Сын Наполеона (Лоран)/ДО

Сын Наполеона
авторъ Шарль-Мари Лоран, переводчикъ неизвѣстенъ

Оригинал: фр. Son fils, опубл.: 1900. — Источникъ: Сынъ Наполеона (Son fils). Историческая повѣсть. Шарля Лорана. Приложеніе къ журналу «Историческій вѣстникъ». СПб., Тип. А. С. Суворина, 1900.; «Историческій Вѣстникъ», тт. 79—80, 1901. az.lib.ru

СЫНЪ НАПОЛЕОНА

(Son fils) ИСТОРИЧЕСКАЯ ПОВѢСТЬ ШАРЛЯ ЛОРАНА

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
Тайные документы.

I.
Золотыя ножницы.

Двадцать пятаго іюля 1830 года, въ семь часовъ вечера, маленькій магазинъ французскаго бѣлья подъ вывѣской «Золотыя ножницы» въ улицѣ Дель-Орсо, въ Миланѣ, кишѣлъ блестящими посѣтительницами и модными франтами. Хозяйка магазина, старая дѣва, г-жа Доливъ, сидѣла за высокой конторкой и, какъ будто не обращая вниманія на все окружавшее ее, занималась вышиваніемъ, но быстрымъ знакомъ руки она указывала суетившимся продавщицамъ, что та или другая покупательница нуждалась въ ихъ услугахъ.

Ея племянница, Шарлотта, хорошенькая, живая, молоденькая, бѣлокурая дѣвушка, разрывалась на части, чтобъ угодить всѣмъ кліенткамъ и отвѣчать на всѣ вопросы о новыхъ парижскихъ модахъ.

Съ нѣкоторыхъ поръ свѣтское общество Милана, каждый вечера, послѣ прогулки на Корсо собиралось въ этомъ магазинѣ, чтобъ себя показать и другихъ посмотрѣть, а также поболтать о новостяхъ. Много романовъ начиналось, развивалось и увѣнчивалось счастливой развязкой среди грудъ батиста, кисеи, кружевъ, вышивокъ, лентъ и перьевъ, валявшихся на столахъ и прилавкахъ магазина. Старая тетка очень строго наблюдала за влюбленными парочками, нимало не одобряя превращенія своего магазина въ мѣсто свиданій, но Шарлотта не заботилась о томъ, что тетка называла честью фирмы, а весело порхала изъ угла въ уголъ и не умолкая болтала съ кліентами. Впрочемъ, несмотря на эту веселость, которою дышала вся ея прелестная фигура, глаза ея ясно обнаруживали, что она была способна думать и любить.

Въ означенный день общество, собравшееся въ магазинѣ «Золотыя ножницы», было особенно избраннымъ и блестящимъ.

Неожиданно въ дверяхъ показался ливрейный лакей и громко произнесъ:

— Княгиня Саріа приказала сказать, что она завтра отправляется въ Вѣну, а сегодня заѣдетъ, чтобъ посмотрѣть, готовы ли ея заказы.

— Хорошо, — отвѣтила Шарлотта: — все готово и уложено въ трехъ картонкахъ.

Имя княгини Саріа тотчасъ послужило предметомъ общаго разговора.

— Неужели красавица Полина насъ покидаетъ? — произнесъ чей-то голосъ, и со всѣхъ сторонъ посыпались замѣчанія, догадки, предположенія относительно отъѣзда одной изъ звѣзда, миланскаго свѣта.

Княгиня Полина Саріа была молодая, богатая аристократка. Три года тому назадъ, послѣ смерти мужа, она поселилась въ своемъ родномъ городѣ Миланѣ, благодаря тому, что ея мужъ, знатный венгерскій магнатъ, скомпрометировалъ себя участіемъ въ заговорѣ противъ австрійскаго правительства, и его крупныя помѣстья были секвестрованы, а слѣдовательно ей нельзя было оставаться въ Вѣнѣ. Несмотря на всю ея очаровательность, грацію и любезность, княгиня отличалась гордостью, и ее упрекали, что, вкусивъ прелестей вѣнскаго свѣта, она надменно презирала свое родное миланское общество. Но въ сущности удаленная изъ столицы за чужую вину и слишкомъ умная, чтобъ на это громко жаловаться, княгиня Саріа рѣшилась вести въ Миланѣ жизнь по своему желанію. Она посѣщала и приглашала кого хотѣла и отворачивалась отъ глупыхъ, скучныхъ людей, а вмѣстѣ съ тѣмъ свѣтскія сплетни не могли набросить на нее ни малѣйшей тѣни какой нибудь скандальной исторіи. Поддерживая постоянную переписку съ княземъ Меттернихомъ и эрцгерцогиней Софіей, она въ то же время выражалась объ офиціальныхъ вѣнскихъ сферахъ такъ смѣло и независимо, что ее подозрѣвали въ двойной игрѣ. Но она не обращала никакого вниманія на всѣ толки, и какъ только появлялась въ свѣтскихъ гостиныхъ, то всѣ прикусывали языки передъ ея привлекательной красотой, любезнымъ обращеніемъ и остроумной рѣчью. Ея черные глаза такъ ярко сверкали, что, по словамъ графа Бальди, безуспѣшно ухаживавшаго за нею три года, его уродство стушевывалось подъ ея лучезарными взорами.

Неудивительно, что извѣстіе объ отъѣздѣ княгини Саріа всполошило сливки миланскаго общества.

— Увѣряютъ, что съ нея сняли опалу, — говорила одна изъ посѣтительницъ магазина «Золотыя ножницы».

— А развѣ она была въ опалѣ? — спрашивала другая.

— Я ничего не понимаю въ ея исторіи, — отвѣчала третья.

— Говорятъ, что она выходитъ замужъ, — замѣтила четвертая.

— И за князя Меггерниха, — воскликнула пятая: — онъ къ ея счастью овдовѣлъ.

— Я не люблю такихъ гордячекъ, — произнесла гнусливымъ голосомъ графиня Скатти: — разговаривая съ вами, она словно даритъ васъ милостью.

— Поэтому-то она такъ часто и говоритъ съ графомъ Бальди, — иронически замѣтила маркиза Руга.

— Это клевета, — неожиданно раздался мужской голосъ, и всѣ съ удивленіемъ взглянули на говорившаго.

Это былъ молодой, скромный юноша, который до тѣхъ поръ почти скрывался за пышными юбками пожилой аристократки, вокругъ которой онъ вертѣлся.

— Асканіо! — произнесла она строгимъ тономъ, но, повидимому, мнѣніе юноши раздѣлялось и другими.

— Княгиня Саріа слишкомъ умная и благородная женщина, чтобъ терять время на свѣтскія интриги, — сказалъ Луиджи Порта: — если она дѣйствительно возвращается въ Вѣну, то вы увидите, что весь міръ заговоритъ о ней.

— Какъ вы восторгаетесь ею! — промолвила маркиза Герарди тономъ выговора: — мнѣ пора ѣхать, а вы, вѣроятно, Луиджіо, будете ждать княгиню Саріа.

— Нисколько. Я провожу васъ, если позволите.

И маркиза удалилась со своимъ кавалеромъ.

Мало-помалу магазинъ началъ пустѣть, и вскорѣ остались только двѣ или три кліентки. Но зато явился новый посѣтитель — патеръ.

II.
Паспортъ.

Аббатъ Галотти былъ типичнымъ патеромъ: здоровый, полный, обходительный, онъ ничѣмъ не напоминалъ, кромѣ одежды, своего сана. Послѣ окончательнаго паденія Французской имперіи и возвращенія австрійцевъ въ Миланъ, многія изъ духовныхъ лицъ сдѣлались энергичными агентами австрійскаго правительства. Въ числѣ ихъ находился Галотти. Онъ не питалъ глубокой ненависти къ тѣмъ или другимъ чужестранцамъ, но находилъ, что лучше служить австрійцамъ и пользоваться ихъ милостями, чѣмъ компрометировать себя дружбой съ французами. Онъ добился офиціальной должности, хотя очень не важной, именно секретаря провинціальнаго совѣта, но умѣлъ оказывать услуги и въ этомъ скромномъ званіи. Онъ бывалъ всюду и зналъ всѣхъ. Ловкій, вкрадчивый, онъ доставлялъ необходимыя свѣдѣнія сильнымъ міра сего и производилъ поборы съ слабыхъ; но все это дѣлалъ мягко, нѣжно, не возбуждая непріятностей.

Онъ вошелъ въ магазинъ «Золотыя ножницы», когда всѣ посѣтительницы покидали его, и, обратившись къ Шарлоттѣ, задалъ ей цѣлый рядъ вопросовъ:

— Вы просили въ канцеляріи паспортъ? Вы отправляетесь въ Австрію по дѣламъ торговли или по семейнымъ обстоятельствамъ? Вы ѣдете однѣ или вдвоемъ? Надолго ли вы отправляетесь? Какой вы поѣдете дорогой? Въ какихъ городахъ вы остановитесь?

Молодая дѣвушка сначала смутилась, но потомъ воскликнула со смѣхомъ:

— Неужели надо отвѣчать на всѣ ваши вопросы? Еще не извѣстно, когда я поѣду. Я заранѣе попросила паспортъ, чтобъ онъ былъ готовъ на всякій случай.

Аббатъ былъ удивленъ, даже опечаленъ этимъ отвѣтомъ.

— Я очень сожалѣю, — произнесъ онъ: — но вы, кажется, не знаете, что императорское правительство не можетъ выдавать условныхъ паспортовъ. Конечно, такіе паспорты были бы очень удобны, но въ послѣднее время много паспортовъ затерялось, и потомъ они очутились въ чужихъ рукахъ. На этомъ основаніи его высочество вице-король приказалъ не выдавать иначе паспорты, какъ лицамъ извѣстнымъ и на извѣстную надобность.

Шарлотта снова смутилась.

— Однако, — отвѣтила она: — я не понимаю, какъ паспортъ, выданный на имя бѣлошвейки, г-жи Лоливъ, можетъ нарушить общественный порядокъ.

— Все возможно. Во всякомъ случаѣ вы получите паспортъ только подъ условіемъ, чтобы вы опредѣлили время, когда имъ воспользуетесь.

Молодая дѣвушка прикусила себѣ губу и послѣ минутнаго размышленія сказала:

— Хорошо; я постараюсь выѣхать въ семидневный срокъ, такъ какъ, повидимому, не паспорты выдаются для путешественниковъ, а путешественники созданы для паспортовъ.

— Я понимаю, что эти порядки удивляютъ чужестранцевъ. — замѣтилъ съ улыбкой патеръ: — вы, кажется, француженка.

— Парижанка.

— Прекрасно. Намъ извѣстно, что ваша семья уже давно содѣйствуетъ водворенію въ Ломбардіи вкуса къ парижскимъ модамъ. Но что вы намѣрены дѣлать въ Вѣнѣ? Основать отдѣленіе вашего магазина?

— Можетъ быть. Но прежде постараюсь найти новыхъ заказчицъ, а потомъ увижу.

— Значитъ, ваше путешествіе дѣловое, а поѣдете вы однѣ?

— Нѣтъ, я возьму съ собой одну изъ продавщицъ.

— А долго ли продлится ваше отсутствіе?

— Мѣсяцъ, или шесть недѣль.

— Хорошо. Теперь не угодно ли вамъ зайти въ канцелярію, указать ваши примѣты и уплатить деньги, а затѣмъ, вѣроятно, вамъ выдадутъ паспортъ. Ахъ, да я и забылъ, вы не берете съ собой ни родственника, ни слуги, однимъ словомъ никакого мужчины?

— Конечно, нѣтъ, но зачѣмъ вы это спрашиваете?

— Зачѣмъ? Зачѣмъ? Это ужъ касается политики.

— Какъ политики?

— Да. Проклятые заговорщики постоянно нарушаютъ порядокъ въ нашихъ прекрасныхъ итальянскихъ провинціяхъ. Либералы, бонапартисты, карбонаріи, всѣ эти негодяи думаютъ только объ устройствѣ мятежей, и губернаторъ рѣшилъ, чтобъ помѣшать ихъ бѣгству… Впрочемъ, я заболтался, а время идетъ. Мнѣ остается только отвѣсить вамъ, сударыня, низкій поклонъ.

Шарлотта поняла, что если ей нуженъ былъ паспортъ, а въ немъ была крайняя необходимость и какъ можно скорѣе, то ей слѣдовало рѣшиться на смѣлый шагъ. Недолго думая, она громко сказала, обратясь къ одной изъ продавщицъ:

— Элиза, заверните и пошлите по адресу патера дюжину отборныхъ воротничковъ, какіе дѣлаютъ для монсиньора Дель-Сонцо.

Говоря это, она не покраснѣла; но аббатъ не измѣнился въ лицѣ, и хотя промолвилъ: «нѣтъ, не надо», но такимъ тономъ, который ясно выражалъ согласіе принять взятку.

— Оставьте, оставьте, — произнесла молодая дѣвушка: — вы увидите, что послѣ нашей работы вы не захотите носить другихъ воротничковъ, а мнѣ очень пріятно доказать вамъ мою благодарность за вашу любезность.

— Ну, хорошо, — отвѣчалъ патеръ, — а я и забылъ, что у меня въ карманѣ есть всегда готовые паспортные бланки. Губернаторъ мнѣ такъ довѣряетъ, что дозволяетъ выдавать ихъ лицамъ, мнѣ хорошо извѣстнымъ. Дайте мнѣ перо, и я впишу необходимыя свѣдѣнія.

Онъ вынулъ изъ кармана паспортный бланкъ, сѣлъ къ столу, вписалъ въ бумагу все, что было необходимо, и, подавая Шарлоттѣ, сказалъ:

— Вотъ и готово. Пожалуйте три дуката.

Получивъ деньги, онъ взялъ завернутые для него воротнички и сказалъ:

— Не безпокойтесь посылать, я и самъ снесу.

Потомъ, любезно поклонившись, онъ вышелъ изъ магазина съ спокойною совѣстью. Не даромъ онъ былъ патеръ и секретарь провинціальнаго совѣта.

III.
Тетка.

Не успѣлъ исчезнуть за дверью патеръ, какъ тетка Шарлотты вышла изъ-за своей конторки. Это была маленькая, толстенькая, сѣденькая старушка, въ сѣромъ шелковомъ цлатьѣ и старомодномъ чепцѣ съ длинными завязками. Ея золотыя очки, такая же золотая цѣпочка съ ключами и ажурные чулки, обрисовывавшіе маленькія ножки въ миніатюрныхъ туфляхъ, доказывали, что она принадлежала къ достаточной, буржуазной средѣ и еще не отказывалась отъ желанія нравиться.

— Что это за бумагу принесъ тебѣ, Шарлотта, этотъ негодяй патеръ? — спросила она.

— Паспортъ.

— Для тебя?

— Да.

— Ты уѣзжаешь? Куда? Отчего ты раньше мнѣ объ этомъ не сказала?

Въ тонѣ старухи слышались удивленіе, недовольство и печаль, въ особенности послѣдняя. Ее оскорбляла мысль, что племянница не довѣряетъ ей.

— Я хочу распространить наше дѣло и придумала эту поѣздку совершенно неожиданно. Къ тому же еще ничего не рѣшено.

— Хорошо. Но знаешь, Шарлотта, я вижу съ сожалѣніемъ, что ты хочешь вмѣшаться въ чужія дѣла. Иностранцы не должны принимать участія въ политическихъ дѣлахъ той страны, которая оказываетъ имъ гостепріимство. Мнѣ очень понравился твой женихъ; онъ серіозный и основательный молодой человѣкъ. Но меня пугаетъ то, что онъ развиваетъ опасныя идеи. Онъ просто заговорщикъ и принимаетъ участіе въ тайныхъ обществахъ. Несмотря на всю его доброту и честность, онъ въ состояніи забыть жену и дѣтей для исполненія того, что считаетъ своимъ долгомъ. Однимъ словомъ, онъ намѣренъ поднять Миланъ и всю Италію противъ Австріи. А ты хочешь ему въ этомъ помочь потому, что ты его любишь и восторгаешься имъ, а этотъ паспортъ ты взяла для него, на случай его бѣгства.

— Если-бъ такова была моя цѣль, — отвѣчала Шарлотта: — то плохо же я достигла ея. Вѣдь паспортъ-то женскій.

— Не издѣвайся, Шарлотта, надъ своей старой теткой. Развѣ женскій паспортъ не можетъ служить мужчинѣ? Нѣтъ, право, послушай меня. Не подобаетъ француженкамъ вмѣшиваться въ дѣла карбонаріевъ и жандармовъ. Если же Фабіо цѣнитъ свободу своей родины выше спокойствія жены, то не выходи за него замужъ. Вотъ и все.

— А если дѣло идетъ не объ Италіи, — воскликнула Шарлотта: — если люди, о которыхъ вы такого дурного мнѣнія, хотятъ спасти француза — несчастнаго французскаго принца, и возвратить его…

— О комъ же ты говоришь? Не о сынѣ ли Наполеона? Не о герцогѣ ли Рейхштадтскомъ?

— Именно о немъ.

— Онъ, должно быть, теперь большой. Ему лѣтъ двадцать. Я еще теперь вижу передъ собой праздники въ Парижѣ по случаю его крещенія. А какую ему колыбель подарилъ городъ Парижъ! Такъ вотъ о комъ идетъ рѣчь. Но я, право, не понимаю, зачѣмъ жертвовать своей жизнью, чтобъ вернуть въ Парижъ Римскаго короля. Да и намъ съ тобой лучше продавать шарфы, чѣмъ заниматься политикой.

— Да будемъ продавать шарфы, — воскликнула Шарлотта: — и отвернемся отъ молодыхъ людей, которые посвятили свою жизнь геройскому дѣлу.

— Бѣдное дитя мое, — отвѣчала тетка, смотря пристально на племянницу и теперь неожиданно понимая, какая нравственная перемѣна произошла въ сердцѣ и мысляхъ молодой дѣвушки: — значитъ, ты вполнѣ отдалась этому дѣлу. Но что же будетъ съ нами? Ты знаешь австрійскую полицію. Она все знаетъ, а чего не знаетъ, то сочиняетъ; въ концѣ концовъ у нея есть Шпильбергъ, крѣпость въ Моравіи. Туда сажаютъ всѣхъ недовольныхъ, а тамъ очень, очень худо. Пощади себя и меня, дитя мое. Положимъ, что благородно посвятить себя освобожденію бѣднаго, юнаго узника. Я уважаю отъ всего сердца Фабіо, но мы не можемъ ничего сдѣлать. Твои родственники перебрались сюда изъ Парижа, именно что-бъ избавиться отъ превратностей политики, а ты хочешь вовлечь насъ снова въ политическій водоворотъ. Одумайся, пока еще не поздно.

Въ эту минуту извнѣ послышался шумъ. Онъ быстро приближался, и съ каждой минутой становилось яснѣе, что невдалекѣ происходили уличные безпорядки.

Неожиданно наружная дверь магазина съ трескомъ отворилась, и вбѣжала продавщица Елиза съ крикомъ:

— Весь городъ возсталъ. Улица полна солдатами. Вокругъ театра Ла-Скала произведены аресты. Всѣ магазины запираются. Сосѣди совѣтуютъ и намъ сдѣлать то же.

Не успѣла она произнести этихъ словъ, какъ дверь снова отворилась, и на этотъ разъ осторожно, тихо прокрался въ нее Фабіо.

Но онъ теперь не походилъ на того серіознаго, мирнаго, буржуазнаго юношу, котораго любила Шарлотта. Одежда его была въ безпорядкѣ, черные волоса всклочены, и все въ его фигурѣ свидѣтельствовало, что онъ спасся отъ большой опасности.

— Простите меня, что взошелъ къ вамъ, — сказалъ онъ, обращаясь къ испуганнымъ женщинамъ: — но за мной гнались полицейскіе агенты.

— Вы хорошо сдѣлали, что избрали своимъ убѣжищемъ нашъ домъ, — отвѣчала тетка, выходя впередъ и устраняя Шарлотту: — но мы двѣ беззащитныя женщины. Какую же помощь мы можемъ вамъ оказать?

Позвольте мнѣ только пройти черезъ вашу квартиру и спастись въ другую дверь, выходящую въ переулокъ.

Старуха побѣжала впередъ, чтобъ указать дорогу юношѣ, но онъ удержалъ ее.

— Нѣтъ, — воскликнулъ онъ, — не показывайтесь вмѣстѣ со мной, это можетъ васъ скомпрометировать. Благодарю васъ. Прощайте.

И, поцѣловавъ руку Шарлотты, слѣдовавшей за нимъ, Фабіо исчезъ за дверью.

— Берегите себя и помните, что у васъ здѣсь остался другъ, — крикнула Шарлотта.

— Два друга, — прибавила тетка.

Не успѣли обѣ женщины вернуться въ магазинъ, какъ на улицѣ послышался стукъ экипажа.

Спустя минуту, въ дверь вошла княгиня Саріа, въ сопровожденіи графа Бальди.

— Я думала, что никогда не доберусь сюда, — сказала она: — ну, здравствуйте.

IV.
Княгиня Саріа.

Онѣ совершенно забыли объ ожидаемомъ посѣщеніи знатной кліентки и теперь принялись ухаживать за нею съ тяжелымъ сердцемъ. Онѣ должны были говорить о тряпкахъ, а сами думали о той ужасной драмѣ, которая, быть можетъ, разыгрывалась въ двухъ шагахъ отъ ихъ дома.

— Благодарю васъ, графъ, — говорила между тѣмъ княгиня совершенно спокойно: — безъ васъ я не проникла бы сюда чрезъ всю эту массу полицейскихъ. А мнѣ необходимо посовѣтоваться съ г-жей Лоливъ насчетъ кружевъ и перьевъ. Вѣдь я завтра ѣду въ Вѣну.

— Такъ это правда, княгиня, вы уѣзжаете? — спросилъ печально Бальди.

— Конечно, правда, но, пожалуйста, не вѣшайте носа. Вы очень милый человѣкъ, и я вамъ много благодарна за то, что вы и еще нѣсколько другихъ любезныхъ кавалеровъ сдѣлали для меня жизнь въ Миланѣ пріятной. Но нельзя всегда слушать изящныя разсужденія объ искусствѣ или любви и вдова не очень старая, не очень уродливая и не очень глупая, естественно желаетъ себя показать и людей посмотрѣть, какъ только ей дали свободу.

Графъ Бальди вмѣсто отвѣта покачалъ головой. Онъ принадлежалъ къ числу свѣтскихъ итальянскихъ франтовъ, для которыхъ вся жизнь заключалась въ томъ, чтобъ ухаживать за женщинами, декламировать знаменитые сонеты и распознавать съ перваго взгляда картины Леонарди или Больтрафіо. Ему льстило, что княгиня Саріа, самая гордая и недоступная красавица Милана, являлась всюду опираясь на его руку, и ея отъѣздъ потому его такъ печалилъ, что нарушалъ пріятно сложившуюся для него жизнь.

— Я должна отдать вамъ справедливость, — продолжала княгиня: — что вы менѣе эгоистъ, чѣмъ другіе. Вы очень преданно ухаживаете за женщиной, которая вамъ нравится, обходитесь съ нею очень почтительно, чрезвычайно услужливы и мало требовательны. Вотъ видите, я просто слагаю о васъ мадригалъ. Но довольно, до свиданія. Я высоко васъ цѣню, какъ cavalier servante, но вы не годитесь въ камеристки, а мнѣ надо здѣсь примѣрять туалеты.

Бальди протестовалъ и заявилъ, что онъ не оставитъ княгиню и проводитъ ее домой, такъ какъ въ городѣ не спокойно.

— Да, скажите, что происходитъ? — воскликнула княгиня: — я очень интересуюсь этими миніатюрными революціями, которыя отъ времени до времени переворачиваютъ вверхъ дномъ нашъ бѣдный Миланъ. Зачѣмъ дѣлаютъ обыски и аресты?

Пока Бальди въ полголоса объяснялъ княгинѣ, что совершалось въ городѣ, гдѣ произвели обыски, кого арестовали, и какія мѣры принимались, чтобъ успокоить взволновавшуюся молодежь, тетка и племянница съ ужасомъ прислушивались къ шуму, который теперь раздавался не только на улицѣ, но и въ переулкѣ. Спустя нѣсколько минутъ, Фабіо снова появился въ магазинѣ.

— Домъ окруженъ со всѣхъ сторонъ, — сказалъ онъ, подходя къ Шарлоттѣ.

— Значитъ, нѣтъ спасенія? — спросила молодая дѣвушка.

— Нѣтъ; въ концѣ переулка стоятъ солдаты, а въ домахъ всѣ двери и окна закрыты. Я не боюсь ареста, но на мнѣ бумаги, которыя могутъ компрометировать многихъ друзей. Пусть меня посадятъ въ Шпильбергъ, но только бы эти бумаги не попали въ руки полиціи. Можете вы спрятать ихъ, Шарлотта?

Молодая дѣвушка еще болѣе поблѣднѣла, но она отвѣчала твердымъ голосомъ и съ лихорадочно сверкающими глазами:

— Мы не одни.

И она указала незамѣтнымъ движеніемъ головы на княгиню Саріа и графа Бальди, которые продолжали разговаривать въ полголоса.

— Я боюсь, что въ нашемъ домѣ сейчасъ сдѣлаютъ обыскъ, какъ въ сосѣднихъ, — продолжала Шарлотта: — но я васъ люблю, Фабіо, и согласилась сдѣлаться вашей женой; значитъ, я васъ не покину въ опасности. Я открою сейчасъ картонку, и вы бросите туда ваши бумаги. Я отвѣчаю за все остальное.

Она подошла къ столу, на которомъ стояли три картонки, приготовленныя для княгини, и приподняла крышку одной изъ нихъ, а Фабіо быстро спряталъ подъ кружевной шарфъ маленькій, плоскій, четыреугольный конвертъ, запечатанный сургучемъ.

Это движеніе не укрылось отъ вниманія княгини Саріа, которая, не переставая слушать графа Бальди, зорко слѣдила за молодыми людьми съ самаго появленія въ магазинѣ Фабіо, который поразилъ ее энергичнымъ выраженіемъ своего лица.

— Все это очень интересно, мой другъ, — перебила она графа на полусловѣ: — но неужели нашъ добрый губернаторъ придаетъ серіозное значеніе заговорамъ? Вѣдь это просто забава молодежи и больше ничего. Право, напрасно поднимаютъ на ноги столько солдатъ и полицейскихъ, чтобы схватить полдюжины дураковъ, которые въ концѣ концовъ сами прекратятъ свои комедіи. Не правда ли, я говорю разумно? — прибавила она, подходя къ Шарлоттѣ и открывая одну изъ картонокъ.

На эти слова отвѣчалъ Фабіо, который хотѣлъ отвлечь вниманіе княгини отъ картонокъ и дать время Шарлоттѣ спрятать конвертъ. Къ тому же его оскорбило сомнѣніе, выраженное гордой аристократкой въ неискренности его друзей, желавшихъ освободить родину.

— Княгиня Саріа, кажется, родилась итальянкой, — сказалъ онъ: — неужели она съ улыбкой взглянетъ на смерть своихъ соотечественниковъ, пожертвовавшихъ жизнью за освобожденіе Италіи?

— Княгиня Саріа видитъ и дѣлаетъ, что хочетъ, — произнесла она, не покраснѣвъ отъ нанесеннаго ей оскорбленія.

Въ глубинѣ своего сердца она почувствовала, что юноша былъ правъ. Ей не слѣдовало смѣяться надъ революціонерами, къ которымъ принадлежалъ ея мужъ, и пѣть въ унисонъ съ офиціальными дамами вице-королевскаго двора, выше которыхъ она всегда себя ставила.

— Это мои заказы, — прибавила она, обращаясь къ Шарлоттѣ, принимая совершенно иной тонъ.

Молодая дѣвушка, между тѣмъ, успѣла отодвинуться съ драгоцѣнными бумагами, хотя и не закрыла ея.

— Да, княгиня, — отвѣтила Шарлотта, до того смущенная, что она не могла сопровождать своихъ словъ улыбкой, обязательной въ разговорахъ съ кліентами.

— Вальди, посмотрите, что это шумятъ на улицѣ, — сказала княгиня: — право, этотъ шумъ становился нестерпимымъ.

Дѣйствительно, волненіе на улицѣ усиливалось, и Вальди, выйдя за дверь, вернулся черезъ минуту съ неблагопріятнымъ извѣстіемъ.

— Къ сожалѣнію, княгиня, — сказалъ онъ: — нельзя помѣшать людямъ исполнить свою обязанность. Они сдѣлали обыскъ во всѣхъ сосѣднихъ домахъ, и теперь наступила очередь этого магазина.

Хозяйка магазина выступила впередъ. Кокетливую старую дѣву теперь нельзя было узнать. Блѣдное лицо ея поражало выраженіемъ твердой рѣшимости, а глаза гнѣвно сверкали.

— Въ моемъ магазинѣ нѣтъ никого, кто бы не имѣлъ права находиться, — сказала ои спокойно, и голосъ ея нимало не дрожала,.

— Пусть войдутъ, — произнесла ст, улыбкой княгиня: — посмотримъ, какъ полиція дѣлаетъ непріятности мирнымъ людямъ. Вы, графъ, поручитесь за насъ?

— Будьте, спокойны, — отвѣчалъ Вальди, принимая на себя важный видъ.

По незамѣтному знаку Шарлотты, Фабіо отошелъ въ ту сторону магазина, гдѣ было темнѣе. Спустя минуту, въ дверь вошло нѣсколько жандармовъ, которые стали по обѣ ея стороны. Затѣмъ явился офицеръ; приложивъ руку къ треугольной шляпѣ, онъ подошелъ къ конторкѣ и спросилъ:

— Сюда вошелъ кто нибудь?

— Сюда входило много людей, — началъ графъ Вальди, но Фабіо перебилъ его и, выступая впередъ, произнесъ:

— Я здѣсь.

Шарлотта вздрогнула отъ ужаса, а княгиня поблѣднѣла.

— Кто вы такой? — спросилъ офицеръ.

— Фабіо Гандони, гражданинъ Милана, адвокатъ.

Офицеръ взглянулъ на бумагу, которую держалъ въ рукахъ, и промолвилъ вполголоса:

— Это онъ. Опасный заговорщикъ. Одинъ изъ вожаковъ движенія.

Громко же онъ прибавилъ:

— Что вы тутъ дѣлаете?

— Я шелъ по улицѣ, — отвѣчалъ Фабіо: — и, увидѣвъ безпорядки, завернулъ въ этотъ магазинъ. Я знаю этихъ дамъ, хотя очень мало.

И онъ бросилъ выразительный взглядъ на тетку и племянницу.

— Мы хорошо васъ знаемъ, Фабіо, — воскликнула Шарлотта: — и очень любимъ.

Юноша покраснѣлъ; тетка одобрительно кивнула головой, а княгиня Саріа, положивъ руку на плечо молодой дѣвушки, произнесла шепотомъ:

— Не поддавайтесь вліянію вашего добраго и благороднаго сердца, дитя мое. Чѣмъ меньше вы будите говорить, тѣмъ лучше.

— Это мой женихъ, — отвѣтила съ гордостью Шарлотта.

— Какое до этого дѣло жандармамъ!

Однако офицеръ обратилъ вниманіе на слова Шарлотты и подумалъ: «Если здѣсь знаютъ Фабіо Гальдони, то, можетъ быть, этимъ дамамъ извѣстны и его планы. Надо быть осторожнымъ».

И онъ громко произнесъ, обращаясь къ Фабіо:

— Хорошо. Подождите того, кому поручено васъ допросить. А кто же эти дамы? — прибавилъ онъ.

— Это княгиня, Саріа, — отвѣчалъ Бальди: — вы, вѣроятно, знаете ее по имени, а хозяйку магазина и ея племянницу зовутъ Доливъ, и я за нихъ ручаюсь.

— Прекрасно, а вы кто?

— Развѣ вы меня не узнаете? Я графъ Цезарь Бальди, почетный камергеръ его высочества, вице-короля.

— Простите, ваше превосходительство, — отвѣчалъ офицеръ, — но я не здѣшній; я командую отрядомъ на дорогѣ въ Комо. Насъ вызвали сегодня въ городъ по случаю необходимыхъ арестовъ

Не зная, какъ выйти изъ непріятнаго положенія и какъ вести себя съ столь важными особами, онъ сталъ молча ходить взадъ и впередъ по магазину, очевидно дожидаясь кого-то.

— Однако Галлони не торопится, — произнесъ онъ, подходя къ жандармскому унтеръ-офицеру, стоявшему у дверей.

— Извините, господинъ офицеръ — воскликнулъ Фабіо, подходя къ нему: — вы, кажется, упомянули имя Галлони?

— Да. Онъ будетъ васъ допрашивать. Ему, повидимому, поручено произвести сегодняшніе аресты.

Юноша поблѣднѣлъ. Теперь все было для него ясно. Галлони былъ шпіонъ. Онъ предалъ его и другихъ товарищей. Этотъ гнусный человѣкъ поступилъ въ ихъ тайное общество, прикинулся патріотомъ и, узнавъ всѣ ихъ планы, донесъ полиціи. По счастью, ему не было извѣстно, что у Фабіо находились важныя бумаги, хотя онъ зналъ, что онѣ касались плана освобожденія узника коалиціи, герцога Рейхштадтскаго, который, вступивъ на французскую территорію, долженъ быть подать сигналъ къ освобожденію всѣхъ угнетенныхъ народовъ. Фабіо чувствовалъ, что онъ погибъ. Но онъ еще болѣе сожалѣлъ о неудачѣ смѣлаго предпріятія.

Шарлотта смотрѣла на него съ отчаяніемъ.

— Что съ нимъ? — думала она: — отчего это имя такъ страшно подѣйствовало на него?

Неожиданно ея глаза остановились на двери, и она вздрогнула. Въ магазинъ кто-то вошелъ.

— Какая отвратительная фигура! — промолвила невольно молодая дѣвушка.

V.
Галлони.

Дѣйствительно Галлони былъ отвратителенъ даже по внѣшности.

Средняго роста, худощавый, костлявый, онъ отличался блѣднымъ лицемъ, всѣ черты котораго выражали звѣрскую жестокость и низкіе инстинкты. Только большіе, живые глаза поражали бы красотой, еслибъ ихъ взглядъ не былъ хитрый, лицемѣрный, коварный. Одѣтъ онъ былъ весь въ черномъ, и такой же черный галстухъ, сжимавшій длинную шею, высоко поддерживалъ его голову.

— Ну, поручикъ, — сказалъ онъ: — вы поймали птицу. Да, это онъ. Ну, товарищъ, заставилъ же ты себя искать. Выходи къ отвѣту.

Фабіо не удостоилъ шпіона ни однимъ словомъ отвѣта, а, обратившись къ офицеру, произнесъ:

— Съ которыхъ поръ сообщникъ допрашиваетъ виновнаго? Признаюсь, я ненавижу австрійское правительство и часто говорилъ дурно о немъ, но этотъ человѣкъ подбивалъ насъ убивать по одиночкѣ солдатъ, стоящихъ на часахъ. Можетъ быть, мы безумцы, но онъ подлецъ.

Офицеръ, повидимому, раздѣлялъ мнѣніе Фабіо и презрительно взглянулъ на Галлони.

— Вашъ женихъ молодецъ, дитя мое, — сказала княгиня на ухо Шарлоттѣ.

— Ваши слова только доказываютъ, что я хорошо сыгралъ свою роль, — отвѣчалъ Галлони, нимало не смущенный обвиненіемъ въ шпіонствѣ и предательствѣ: — это мое ремесло, а всѣ вы были по обыкновенію дураками и болтунами. Впрочемъ, я долженъ сказать, что ваше предпріятіе было обставлено серіознѣе и основательнѣе, чѣмъ обыкновенно подобныя исторіи. Только вы не умѣли держать языкъ за зубами. Впрочемъ, я былъ не одинъ шпіонъ. Это тебя удивляетъ, Фабіо? Ну, поломай-ка себѣ голову и отгадай второго шпіона. Ну, гдѣ же его бумаги? — прибавилъ онъ, обращаясь къ офицеру.

— Какія бумаги?

— Вы еще не обыскали его! Эй, сюда!

Два полицейскіе агента, вошедшіе въ магазинъ, вмѣстѣ съ Галлони приблизились къ Фабіо и схватили его за плечо.

— Ну, говори, гдѣ бумаги, которыя ты долженъ былъ отвезти въ Вѣну, — продолжалъ сыщикъ: — ты этимъ освободишь меня отъ лишняго труда обыскивать твои карманы. А, ты не хочешь отвѣчать, хорошо.

Фабіо презрительно молчалъ, и Галлони сталъ его обыскивать, приговаривая:

— Это не человѣкъ, а колодезь всякихъ драгоцѣнныхъ документовъ. На немъ цѣлая масса писемъ представителей бонапартовской семьи къ Шенбрунскому юношѣ и еще другія бумаги, содержанія которыхъ я не знаю. Но все это касается бѣгства Римскаго короля.

Княгиня Саріа пристально посмотрѣла на Шарлотту и шепотомъ произнесла, бросая знаменательный взглядъ на картонки:

— А, понимаю.

Между тѣмъ Галлони вывернулъ всѣ карманы у Фабіо и ощупалъ его одежду сверху и снизу.

— Чортъ тебя возьми, — воскликнулъ онъ наконецъ, — куда ты спряталъ эти бумаги, вѣдь ихъ должна быть большая связка. Ну, молодцы, снимайте съ него сапоги.

Фабіо положили на столъ и сняли съ него обувь, а потомъ отпороли подкладку шляпы.

— Все ничего, — промычалъ Галлони. — Однако, ты вышелъ прямо изъ дома, когда я напустилъ на тебя полицейскихъ, а самъ обыскалъ твою квартиру. Тамъ ничего не оказалось, а на улицы не выбрасываютъ такихъ важныхъ документовъ, значитъ, они здѣсь. Связать ему руки, — продолжать Галлони, обращаясь къ своимъ помощникамъ, — и обыскать весь магазинъ.

Бальди всячески старался уговорить княгиню удалиться, такъ какъ ей неприлично было болѣе оставаться при такой сценѣ, но она отвѣчала:

— Оставьте меня, я хочу видѣть, до чего это дойдетъ. Уходите, графъ, если желаете.

— Нѣтъ, я васъ не покину.

Между тѣмъ полицейскіе агенты приступили къ обыску: одинъ открывалъ всѣ ящики, а другой подъ надзоромъ офицера открылъ денежный сундукъ ключемъ, который ему добровольно отдала хозяйка магазина.

— Вы допросили этихъ женщинъ? — спросилъ Галлони, обращаясь снова къ офицеру.

— Да, за нихъ поручился графъ Бальди.

— Я знаю графа Бальди и княгиню Саріа, — произнесъ Галлони, — а эти двѣ женщины, вѣроятно, бѣлошвейки. Извините, пожалуйста, — прибавилъ онъ съ отвратительной улыбкой, — но я долженъ обыскать ваши карманы, сударыни, такъ какъ вашъ пріятель не хочетъ сказать, куда онъ спряталъ бумаги.

— Подлецъ, — воскликнулъ Фабіо, — тебѣ мало быть низкимъ предателемъ, ты еще смѣешь поднять руку на беззащитныхъ женщинъ.

И онъ рванулся съ такой силой, что державшіе его жандармы едва могли съ нимъ справиться.

— Не подходите, — промолвила Шарлотта поблѣднѣвъ и, схвативъ большія ножницы, прибавила: — если вы сдѣлаете еще одинъ шагъ, то я нанесу себѣ ударъ этими ножницами.

Напротивъ, ей тетка подошла къ сыщику и, поднявъ обѣ руки, сказала:

— Начинайте съ меня, я не уступлю своего права старшинства.

Эти слова доброй старухи поразили княгиню Полину Саріа.

До этой минуты она довольно хладнокровно смотрѣла на все происходившее вокругъ нея, и хотя понимала, что Фабіо былъ благороднымъ энтузіастомъ, бѣлошвейки добрыми женщинами, а полицейскій низкимъ предателемъ, но ей не было никакого дѣла до безумнаго заговора, составленнаго какими-то мальчишками въ пользу безсмысленнаго юнаго претендента, спокойно въ это время разгуливавшаго въ Шенбрунскомъ паркѣ. Но теперь сыщикъ показался ей столь отвратительнымъ, а его жертвы столь жалкими, что Полина Саріа не могла долѣе выдерживать такого недостойнаго зрѣлища. Ея благородная душа возмутилась, и она громко воскликнула:

— Графъ, скажите этому человѣку, что синьоръ Фабіо вошелъ въ магазинъ при насъ и за минуту до появленія жандармовъ, такъ что онъ не могъ никому ничего передать.

— Это правда, — подтвердили. Бальди.

— Хорошо, — произнесъ Галлони: — но въ какую дверь онъ вошелъ?

— Ботъ въ ту, — отвѣчалъ графъ, указывая на дверь, выходившую въ переулокъ.

— А мои агенты утверждаютъ, что онъ не могъ войти иначе, какъ съ улицы, — сказалъ Галлони и послѣ минутнаго размышленія прибавилъ: — а понимаю, Фабіо вошелъ, дѣйствительно, съ улицы, а потомъ направился въ переулокъ, но тамъ онъ увидалъ солдатъ и снова вернулся въ магазинъ, куда, между тѣмъ, вошли вы, графъ, и княгиня.

Онъ снова задумался и сталъ молча осматривать магазинъ:

— Нечего болѣе искать, — сказалъ онъ, спустя нѣсколько минуты-бумаги должны быть здѣсь.

И онъ указали, на картонки, находившіяся близъ княгини.

— Простите, ваше сіятельство, — продолжалъ Галлони, подходя къ ней: — но я долженъ васъ обезпокоить и осмотрѣть эти картонки.

Княгиня медленно положила свою руку на одну изъ картонокъ, вокругъ которыхъ разыгрывалась драма. Она очень хорошо знала, что именно въ это и картонкѣ не находился пакетъ, который Шарлотта сунула въ другую картонку, стоявшую незакрытой сзади всѣхъ.

— Въ этихъ картонкахъ заказанныя мною вещи, — сказала она, — и дѣлать въ нихъ обыскъ все равно, что обыскивать мой домъ. Имѣете ли вы порученіе, господинъ полицейскій, сдѣлать обыскъ въ домѣ княгини Саріа?

— Извините, ваше сіятельство, — отвѣчалъ Галлони иронически-почтительнымъ тономъ: — все, что здѣсь находится, законъ признаетъ принадлежностью хозяйки магазина. Вотъ, если у васъ есть актъ на покупку или аренду этого магазина, то дѣло другое.

— Повторяю, что это вещи мои, и я не позволю до нихъ дотронуться. Увидимъ, посмѣете ли вы насильно взять ихъ у меня.

— Если, ваше сіятельство, желаете, чтобы я прибѣгнулъ къ псевдонасилію, то извольте, я дотронусь пальцемъ до вашей перчатки.

Графъ Бальди хотѣлъ вступиться, но княгиня жестомъ остановила его.

— Не надо, графъ; можетъ быть, этотъ человѣкъ дѣйствительно исполняетъ свои обязанности. Мы всѣ вѣрноподданные его величества императора, и я также исполняю свой долгъ. Я согласна сдѣлать то, что желаетъ полицейскій агентъ; но такъ какъ я буду носить эти кружева и перья, то не желаю, чтобы чья либо рука до нихъ прикасалась. Кажется, я имѣю право настоять на этомъ.

Всѣ съ безмолвнымъ любопытствомъ устремили глаза на странный поединокъ между гордой аристократкой и ловкимъ сыщикомъ.

Она открыла первую изъ картонокъ и бросила крышку на другую, именно на ту, въ которой находился пакетъ. Затѣмъ она стала вынимать кружевныя вещи, находившіяся въ картонкѣ, и показывать ихъ издали сыщику, который пожиралъ ихъ глазами и, наконецъ, складывать ихъ грудой на той картонкѣ, которую ей необходимо было скрыть.

— Вы увѣрены, что здѣсь ничего нѣтъ, — сказала она, вынувъ всѣ вещи изъ картонки и показавъ Галлони, что она совершенно пуста: — ну, теперь перейдемъ къ другой.

И она продѣлала то же самое со всѣми предметами, находившимися во второй картонкѣ, но когда груда кружевъ, кисеи и перьевъ удвоилась, то она схватила ножницы и гнѣвно воскликнула:

— Ну, а теперь довольно. Прочь отсюда, негодяй. Княгиня Саріа не привыкла такъ долго разговаривать съ подобными тебѣ личностями. Прочь или я пригвожду твою предательскую руку къ этому столу.

— Хорошо, сударыня, — отвѣчалъ Галлони полуразочарованнымъ, полугрозящимъ тономъ: — я уйду. Вы находитесь подъ покровительствомъ такого высокопоставленнаго господина, что я на словахъ объясню губернатору, какимъ непріятностямъ подвергаются чиновники, исполняющіе требованія закона.

И онъ удалился, бормоча про себя:

— Я не досмотрѣлъ. Меня обманули.

Фабіо не вѣрилъ своимъ глазамъ и не понималъ, какимъ чудомъ скрытый имъ въ одной изъ картонокъ пакетъ избѣгъ ястребинаго взгляда сыщика, а эта свѣтская женщина, которую онъ только что осуждалъ, неожиданно превратилась въ благородную, мужественную героиню.

Что же касается до Шарлотты, то она нагнувшись незамѣтно поцѣловала руку княгини и промолвила шепотомъ:

— Да благословитъ васъ Господь!

— Твой женихъ, можетъ быть, повѣритъ, что у меня есть сердце, — отвѣчала княгиня съ улыбкой и, пользуясь минутой общаго замѣшательства, быстро выхватила изъ-подъ груды кружевъ таинственный пакетъ и спрятала его за свой корсажъ.

Между тѣмъ Галлони и офицеръ совѣщались о томъ, какъ имъ слѣдовало поступить. Послѣдній утверждалъ, что не стоило терять времени въ этомъ магазинѣ, такъ какъ слѣдовало арестовать еще другихъ заговорщиковъ.

— Къ тому же, — прибавилъ онъ: — къ чему вамъ теперь эти бумаги? Вы вѣдь увѣрены, что онѣ не попадутъ по назначенію.

— Но если я не достану бумагъ, то какъ я оправдаю арестъ этого человѣка? — отвѣчалъ Галлони.

— По-моему, вамъ слѣдуетъ отправить арестованнаго въ тюрьму, а завтра произвести здѣсь добавочный и болію основательный обыскъ.

— Хорошо; вы оставьте здѣсь часовыхъ а я завтра явлюсь сюда съ умѣлыми рабочими, и мы перевернемъ, все вверхъ дномъ.

Съ этими словами онъ удалился и приказалъ знакомъ, чтобъ повели за нимъ Фабіо.

Прежде, чѣмъ переступить порогъ, юноша обернулся и крикнулъ тремъ женщинамъ, не спускавшимъ съ него глазъ:

— Благодарю васъ отъ всего сердца. Вы болѣе чѣмъ, спасли меня. Простите за причиненное вамъ огорченіе. Я буду въ тюрьмѣ благословлять васъ и молить Бога, чтобъ справедливое дѣло совершилось безъ меня…

— Довольно болтать, — перебилъ его Галлони, снова появляясь въ дверяхъ.

— Маршъ! А вы, поручикъ, прикажите, чтобы здѣсь ничего не трогали до моего возвращенія.

— Эти дамы свободны? — спросилъ офицеръ, указывая на бѣлошвеекъ.

Бросивъ взглядъ, полный ненависти на княгиню, онъ быстро исчезъ.

— Да, временно, — отвѣчалъ сыщикъ и прибавилъ про себя: — и третья.

VI.
Въ дорогу.

Пока офицеръ оставался въ магазинѣ, разставляя часовыхъ и отдавая имъ инструкціи, Шарлотта себя сдерживала, но какъ только онъ удалился, то она громко зарыдала:

— Бѣдный Фабіо, — говорила она сквозь слезы, — какъ тебя спасти!

Старая тетка не плакала, но нѣжно проводила рукой но волосамъ молодой дѣвушки и тихо говорила:

— Ты видишь, какъ скоро оправдались мои слова, я тебя не упрекаю. Я также виновата, что ранѣе не догадалась о происходившемъ вокругъ меня. Быть можетъ, вы послушались бы моего совѣта, и горе не случилось бы. А теперь тебѣ остается только плакать, бѣдное дитя мое, плачь, плачь!

Смотря на этихъ бѣдныхъ женщинъ, княгиня Саріа невольно думала:

— Эти двѣ женщины жили мирно, и всѣ ихъ уважали. Онѣ работали и были счастливы. Вдругъ набѣжалъ шквалъ, и все погибло. Онѣ теперь будутъ несчастны на всю жизнь. И что же онѣ сдѣлали дурного? Ничего. Одна изъ нихъ любитъ добраго молодца, который отдалъ себя служенію безумной, но благородной идеѣ. Низкій негодяй выдалъ его, и онъ въ тюрьмѣ. Вотъ каковъ сталъ Миланъ! То же можетъ случиться завтра во всѣхъ семьяхъ, гдѣ есть юноша думающій, мечтающій, надѣющійся. Но зачѣмъ завтра? Вѣдь для одного Фабіо не подняли бы на ноги всю полицію и солдатъ. Можетъ быть, въ это самое время онъ не одинъ въ тюрьмѣ, а многіе, и ихъ жены, сестры, невѣсты обливаются слезами… Но мнѣ какое до этого дѣло? Я завтра покину безпокойный Миланъ и поѣду въ Вѣну, гдѣ увижу могущественнаго, непогрѣшимаго князя Меттерниха. Онъ научитъ меня, какъ получить секвестрованныя помѣстья моего мужа… Однако, что я думаю о себѣ, а эти бѣдныя женщины, что онѣ будутъ дѣлать? Чѣмъ бы имъ помочь?

— О чемъ вы думаете, княгиня? — спросилъ неожиданно Бальди, о которомъ она совершенно забыла. — Что съ вами? у васъ, кажется, расходились нервы?

— Нисколько, другъ мой, — отвѣчала Полина, какъ бы очнувшись отъ забытья. — Да и отчего расходиться моимъ нервамъ? Было бы безумно обращать вниманіе на ареста, какого-то юнаго заговорщика. Но пора дать отдохнуть этимъ бѣднымъ женщинамъ. Посмотрите, гдѣ мой экипажъ, и, если можно, пусть кучеръ подастъ сюда.

Бальди поклонился и вышелъ изъ магазина.

— Завтра утромъ я уѣзжаю въ Вѣну, — сказала Полина, подойдя къ Шарлоттѣ и положивъ ей руку на плечо. — Если вы желаете, то я выпрошу тамъ помилованіе вашему жениху.

— Вы слишкомъ добры, — отвѣчала Шарлотта, — но только я не знаю, захочетъ ли онъ этого. Имѣемъ ли мы право безъ его дозволенія просить о помилованіи?

— Я увѣрена, что онъ будетъ благословлять васъ, если выйдетъ изъ тюрьмы, благодаря вамъ, — возразила княгиня, удивленная, что маленькая магазинщица была способна высказывать такія возвышенныя мысли.

— Нѣтъ, — отвѣтила Шарлотта, печально качая головой, — я убѣждена, что онъ не захочетъ свободы цѣною отреченія отъ своихъ идей.

— Но въ тюрьмѣ онъ не можетъ служить имъ.

— Да, но онъ не измѣняетъ имъ.

Полина Саріа неожиданно поняла, что дѣло шло не о покровительствѣ несчастнаго, а о томъ, чтобы сдѣлаться его сообщницей, и, не минуты не колеблясь, воскликнула съ жаромъ:

— Послушайте, противъ Фабіо нѣтъ никакихъ уликъ; онѣ всѣ у меня въ рукахъ. Значитъ, я могу смѣло утверждать, что его арестовали но ложному доносу. Я могу разсказать, что негодяи нарочно подбиваютъ неопытныхъ юношей сдѣлаться мятежниками, а потомъ ихъ выдаютъ самымъ циничнымъ и позорнымъ образомъ.

— А вы думаете, — произнесла тетка Шарлотты, неожиданно вмѣшиваясь въ разговоръ: — что тѣ, которымъ вы это скажете, не знаютъ всѣхъ дѣлающихся здѣсь ужасовъ?

— Можетъ быть, и знаютъ, — отвѣчала княгиня, — но одно дозволять ужасы издали, а другое краснѣть за нихъ. Клянусь намъ, что я добьюсь помилованія Фабіо безъ всякихъ условій и безъ всякаго стыда для него. Пусть ваша племянница поѣдетъ со мной, и мы вдвоемъ добудемъ ему свободу.

— Вы слышите, тетя, что мнѣ предлагаетъ княгиня, — промолвила молодая дѣвушка почувствовавъ, что не все кончено для нея, а напротивъ, есть надежда на счастливую жизнь съ любимымъ человѣкомъ.

Но не успѣла старуха еще отвѣтить, какъ уже снова отуманилось просвѣтлѣвшее лицо Шарлотты, и она промолвила:

— Что же мы сдѣлаемъ съ бумагами, княгиня?

— Съ бумагами, — отвѣчала Полина, — да все, что хотите. Поѣдемте со мною, Шарлотта, а бумаги вы отдадите вашему другу, когда онъ будетъ на свободѣ.

Дѣло въ томъ, что хотя княгиня хотѣла всѣмъ сердцемъ помочь горю бѣдныхъ женщинъ, но она вовсе не желала участвовать въ заговорѣ въ пользу герцога Рейхштадтскаго, и бумаги, которыя поневолѣ она должна была хранить, нисколько ея не интересовали. Она съ удовольствіемъ отдала бы ихъ юному карбонарію послѣ его выхода изъ тюрьмы съ благимъ совѣтомъ ихъ сжечь.

Между тѣмъ Шарлотта о чемъ-то шепотомъ говорила съ теткой, и та громко произнесла:

— Конечно, тебѣ, дитя мое, полезно отправиться въ Вѣну съ княгиней, чтобы выхлопотать освобожденіе твоего жениха изъ тюрьмы. Но я-то что буду дѣлать безъ тебя? Къ тому же, вѣроятно, магазинъ закроютъ на нѣсколько дней. Знаете что: не лучше ли и мнѣ поѣхать съ вами. Можетъ быть, старуха на что нибудь и пригодится. Магазинъ мы оставимъ на попеченіи старшей продавщицы Елизы. Вѣдь въ твоемъ паспортѣ, Шарлотта, упомянута помощница; ну, вотъ я и буду этой помощницей.

Молодая дѣвушка бросила вопросительный взглядъ на княгиню, не зная, какъ послѣдняя взглянетъ на подобное злоупотребленіе ея добротой.

Но въ эту минуту въ магазинъ вернулся Бальди и заявилъ, что экипажъ поданъ.

— Проводите насъ, мой другъ, — сказала Полина: — я беру съ собою въ Вѣну двухъ компаньонокъ.

Обѣ женщины бросились цѣловать ей руки.

— Вы хотите взять съ собою этихъ женщинъ? Да это невозможно! — воскликнулъ графъ, внѣ себя отъ удивленія.

— Тѣмъ лучше, я люблю все невозможное. Какъ вы меня мало знаете, Бальди! Вы увѣряете, что меня любите; ну, докажите свою любовь, и это будетъ вамъ стоить такъ мало. Вотъ въ чемъ дѣло: эти дамы возьмутъ съ собою самыя необходимыя вещи, чтобы провести ночь внѣ дома, занятаго полиціей, и вы покажите жандармамъ эти вещи, чтобы ихъ не обвиняли потомъ въ похищеніи документовъ. Затѣмъ вы проводите насъ до моего дома и удостойте меня чести отужинать съ нами. Завтра утромъ мы будемъ уже на дорогѣ въ Вѣну, а вы скажете вашему губернатору всю правду, именно, что двѣ бѣлошвейки поѣхали просить у князя Меттерниха помилованія арестованнаго жениха одной изъ нихъ.

— Конечно, я могу сдѣлать это. Но вы не боитесь компрометировать себя вмѣшательствомъ въ такое дѣло?

— Нѣтъ, другъ мой, я ничего не боюсь и всегда дѣйствую, какъ мнѣ подсказываетъ мое сердце, а, можетъ быть, мой капризъ. Поѣдемте ужинать.

Все совершилось по желанію княгини, и спустя нѣсколько минутъ, жандармы остались охранять пустой магазинъ подъ вывѣской «Золотыя ножницы».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
Узникъ князя Меттерниха.

Францъ Шуллеръ стоялъ, облокотясь на свою лопату, въ Шенбрунскомъ паркѣ и внимательно смотрѣлъ на западный фасадъ замка, залитаго блестящими лучами заходящаго іюльскаго солнца. Эти лучи одинаково играли на каменной балюстрадѣ лѣстницъ, на мраморныхъ статуяхъ и на полуоткрытыхъ окнахъ старинной императорской резиденціи, напоминавшей древнюю роскошь Версаля. Громадныя куртины цвѣтовъ, преимущественно розъ, окружали дворецъ, а высокія ивы, прихотливо подрѣзанныя, какъ во времена Маріи-Терезіи, бросали на дорожки свою странную тѣнь.

Но дѣйствительно ли Францъ Шуллеръ смотрѣлъ на это зрѣлище? Неужели простой сельскій рабочій съ загорѣлымъ лицомъ и мозолистыми отъ труда руками былъ мечтателемъ или артистомъ? Нѣтъ! Онъ обращалъ вниманіе не на окружавшее его блестящее зрѣлище, а на мелькавшую передъ его глазами тѣнь худощавой человѣческой фигуры, которая медленно двигалась по одной изъ террасъ замка.

Дѣло въ томъ, что Францъ Шуллеръ быль не простой садовникъ, и когда его приняли на службу въ императорскій паркъ послѣ продолжительнаго пребыванія въ баденскихъ садахъ, онъ заявилъ, что былъ зятемъ покойнаго садовника, котораго мѣсто онъ хотѣлъ занять, и это дѣйствительно оказалось справедливымъ. Но онъ не признался, и никто этого не зналъ, что его предшественникъ въ 1810 году, почти въ одно время съ Наполеономъ, женился, но не на австріячкѣ, а на молодой дѣвушкѣ изъ Эльзаса. Такимъ образомъ Францъ, зять вѣрнаго слуги императора австрійскаго, былъ самъ вѣрнымъ слугою императора Наполеона. Посѣтивъ свою сестру въ 1822 году, онъ поселился въ Гитцингѣ; а когда умерла прежде она, а потомъ ея мужъ, то онъ взялъ на свое попеченіе ихъ дочь и сдѣлался наконецъ самъ садовникомъ въ Шенбрунѣ.

Однако, служа австрійскому императору, онъ оставался французомъ и, что еще хуже, старымъ служакой наполеоновской арміи, побѣждавшей австрійцевъ. Поэтому неудивительно, что въ прекрасный іюльскій вечеръ онъ смотрѣлъ не на замокъ, сл. его статуями и цвѣтными куртинами, а на фигуру юноши, который былъ для всѣхъ герцогомъ Рейхштадтскимъ, а для него римскимъ королемъ.

Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ Франца виднѣлась каменная скамья, окружавшая такой же столъ подъ тѣнью старинныхъ деревьевъ. Тутъ нѣкогда разыгралась историческая сцена. Наканунѣ битвы подъ Полингомъ Наполеона, случайно упалъ съ лошади, и его замертвр принесли и положили на эту скамейку. Шталмейстеръ, подавшій императору необъѣзженную лошадь, де-Каниве, хотѣлъ съ отчаянія застрѣлиться. Пока докторъ Ларей тщетно старался привести въ сознаніе Наполеона, маршалъ Ланнъ и офицеры главнаго штаба старательно охраняли эту трагическую сцену отъ всякаго посторонняго взгляда. Въ паркѣ было нѣсколько часовыхъ, и имъ приказали хранить въ тайнѣ случившееся, чтобы дать время начальниками, арміи принять необходимыя мѣры, если бы дѣйствительно императоръ скончался. Патріотизмъ этихъ людей были, таки, великъ, что никто не узналъ ни во Франціи, ни внѣ ея, что въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ Наполеонъ находился въ Шенбрунѣ между жизнью и смертью. Только спустя много лѣтъ, мемуары его маршаловъ обнаружили этотъ невѣдомый фактъ, который сумѣли не выболтать простые солдаты. Въ числѣ этихъ часовыхъ въ Шенбрунѣ находился Францъ.

А теперь на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ видѣлъ отца, лежавшаго полумертвымъ, онъ ждалъ сына, и въ его простомъ солдатскомъ умѣ создавалась какая-то странная связь между обоими этими событіями.

«Кто знаетъ», думалъ онъ, «можетъ быть, прійдетъ день, когда этотъ блѣдный юноша отправится изъ Шенбруна, гдѣ я видѣлъ его отца замертво, и снова покоритъ весь міръ? Кто знаетъ, быть можетъ, орленокъ перелетитъ съ собора св. Стефана на соборъ Парижской Богоматери?

И Францъ Шуллеръ смотрѣлъ съ восхищеніемъ на медленно подходившаго къ нему юношу. Дѣйствительно, Францискъ-Наполеонъ Бонапартъ, герцогъ Рейхштадтскій, обладая прекрасными, благородными качествами ума и сердца, отличался красивой, привлекательной наружностью. Высокаго роста, статный, онъ наслѣдовалъ отъ отца матовый цвѣтъ лица, тонкій, прямой носъ съ легкой горбинкой, прямой свѣтлый взглядъ и большой лобъ. Только глаза у него были голубые и волоса русы*». Онъ соединялъ въ себѣ черты двухъ расъ и не даромъ былъ то французскимъ принцемъ, то австрійскимъ эрцъ-герцогомъ.

Но не одному Францу Шуллеру нравился этотъ юноша, и хотя открыто никто не смѣлъ его называть сыномъ Наполеона, но многіе дипломаты готовили ему различные мелкіе престолы, какъ греческій или бельгійскій, не зная, что его судьба была заранѣе предопредѣлена Меттернихомъ. Только простодушный Францъ Шуллеръ думала., что онъ вернется во Францію, и каждый вечеръ говорила, ему втайнѣ объ этой Франціи.

Ихъ разговоры начались случайно. Францъ тогда еще недавно поступилъ въ садовники, и герцога, не зналъ его. Случайно они встрѣтились на дорожкѣ, и Францъ, выпрямившись во весь ростъ, сняла, шапку, но за. то же время знакома, дала, понять, что хочетъ говорить съ молодымъ человѣкомъ. Герцогъ остановился съ удивленіемъ, но съ милостивой улыбкой.

— Я хочу сказать вамъ, ваше высочество, что я французъ, — произнесъ Францъ въ большомъ смущеніи, — здѣсь этого никто не знаетъ. Я служило, вашему отцу и очень его любилъ, какъ всѣ солдаты. Когда вамъ вздумается узнать, что мы думали о немъ, то махните пальцемъ, и Францъ Шуллеръ вамъ все разскажетъ. Я не заговорщикъ, и былъ солдатомъ, а теперь я садовникъ.

Произнеся эту рѣчь, Францъ устремилъ глаза на юношу и ждалъ отвѣта, но тотъ не произнеся, ни слова и быстро удалился. Старикъ не зналъ, что и думать. Неужели герцогъ, принялъ его за шпіона? Онъ не спалъ всю ночь, а на слѣдующій день онъ явился въ то же время на прежнее мѣсто и сталъ ждать.

Герцого, Рейхштадтскій снова прошелъ мимо него и, не останавливаясь, сказалъ:

— Я также имѣю тебѣ сказать, мой храбрый други, что я французъ и уважаю тѣхъ, которые служили родинѣ при моемъ отцѣ.

Слезы радости брызнули изъ глазъ стараго служаки.

Герцогъ улыбнулся, приложилъ палецъ къ губамъ и прошелъ далѣе.

Съ тѣхъ поръ при каждомъ удобномъ случаѣ онъ пробирался незамѣченный своимъ наставникомъ графомъ Дидрихштейномъ или его помощниками къ каменной скамьѣ, гдѣ его ждалъ Францъ и они на свободѣ, хотя недолго и съ опаской, бесѣдовали о Франціи и Наполеонѣ. Но, послѣднія двѣнадцать лѣто, т.-е., со времени отъѣзда его гувернантки, госпожи де-Монтескьё, оно, не имѣло, случая говорить о родинѣ и отцѣ; поэтому естественно онъ теперь съ наслажденіемъ разговаривалъ съ Францемъ, который разсказывало, ему исторію наполеоновскихъ походовъ, которые представляли до тѣхъ поръ сыну ихъ героя въ совершенно извращенномъ видѣ. Только теперь, въ іюлѣ мѣсяцѣ 1830 года онъ тайно прочелъ книгу графа Прокеша-Остена о кампаніи 1815 года, въ которой авторъ опровергалъ несправедливыя мнѣнія, высказываемыя въ Германіи о военномъ талантѣ Наполеона. Это чтеніе возбудило въ сердцѣ юноши такое нѣжное чувство къ Прокешу-Остену, что, когда случайно онъ увидалъ его у своего дѣдушки, императора, то бросился къ нему на шею. Благодаря этому обстоятельству, Прокешъ былъ записанъ въ черную книгу Меттерниха и, несмотря на его таланты, посылался въ далекія миссіи. Только двадцать лѣтъ спустя, онъ вошелъ въ милость и достигъ высокихъ должностей.

Что касается до Франца, то онъ не развивалъ передъ юношей ни стратегическихъ, ни дипломатическихъ теорій, а просто разсказывалъ ему свои воспоминанія о быломъ. Въ тотъ вечеръ, о которомъ идетъ разсказъ герцогъ Рейхштадтскій былъ особенно печаленъ и Францъ тотчасъ это замѣтивъ, спросилъ:

— Что съ вами?

— Мнѣ скучно, Францъ.

— Нѣтъ, вамъ сдѣлали что нибудь непріятное.

— Нѣтъ, ничего, только я узналъ во дворцѣ у дѣдушки, что въ Парижѣ произошли великія событія.

— Въ Парижѣ?

— Да, вотъ уже два дня, какъ свергнутъ съ престола Карлъ X.

— Неужели?

— Я узналъ это случайно. Одинъ изъ секретарей канцлера, поклонившись мнѣ, сказалъ: «Ваше высочество, бурбоновъ-то прогнали». Я отвѣчалъ: «Да, говорятъ». Но, въ сущности, я ничего не знаю. Вотъ отчего, можетъ быть, я не въ духѣ. Разскажи мнѣ, Францъ, конецъ твоихъ походовъ. Ты мнѣ никогда еще не говорилъ, что было послѣ прибытія моего отца въ Фонтенебло.

Старый служака нарочно распространялъ свои разсказы, чтобы оттянуть печальную минуту, когда придется перейти къ исторіи послѣднихъ дней имперіи. Онъ останавливался на всѣхъ мелочахъ Наполеоновскихъ побѣдъ, описывалъ всѣ мѣстности его битвъ, рисовалъ портреты его сподвижниковъ и т. д.; но въ концѣ концовъ все-таки пришлось разсказывать о неудачахъ, но и тутъ онъ находилъ свѣтлыя стороны. Такимъ образомъ онъ дошелъ до Фонтенебло, но никакъ не рѣшался идти далѣе. Теперь наступила роковая минута.

— Вотъ видите, ваше высочество, — началъ онъ, — маршаламъ надоѣло все воевать, они стали стары и богаты. Большинство ихъ было женато и имѣло дѣтей, а они никогда не могли жить въ семействѣ, такъ какъ лѣтъ двадцать безостановочно шагали по Европѣ. При этомъ императоръ обходился съ ними грубо, даже когда самъ былъ виноватъ.

— Францъ! — воскликнулъ герцогъ.

— Нѣтъ, вы уже слушайте всю правду. Не легко было служить вашему отцу. Надо его было понимать на лету, никогда не ошибаться и всегда одерживать успѣхъ; иначе бѣда. Притомъ несчастія его озлобили, и генералы уже не питали къ нему прежняго довѣрія. Только мы, простые солдаты, вѣрили въ него попрежнему.

— Продолжай, вѣрный другъ, — промолвилъ съ чувствомъ герцогъ, смотря съ уваженіемъ на этого представителя настоящихъ сподвижниковъ его отца, никогда ему не измѣнявшихъ.

— Наконецъ, вамъ надо все сказать, — продолжалъ Францъ. — Между Парижемъ и Фонтенебло было 300.000 непріятелей, а французовъ оставалось всего 50.000, и то усталыхъ, дурно вооруженныхъ. Мормонъ командовалъ въ Эссонѣ авангардомъ въ десять или двѣнадцать тысячъ человѣкъ; въ этомъ числѣ находилась и моя рота… Онъ отправился въ Парижъ, занятый врагомъ, и оставилъ свои приказанія помощникамъ, которые повели насъ между двумя рядами австрійцевъ. Это походило на капитуляцію, а такъ какъ мы — простые солдаты, а не маршалы, то едва не бросились на австрійцевъ. На бѣду мы привыкли къ субординаціи и повиновались.

Храбрый солдатъ со стыдомъ опустилъ голову при воспоминаніи объ измѣнѣ маршала Мормона.

Герцогъ, сидѣвшій на скамьѣ и внимательно слушавшій Франца, который ходилъ передъ нимъ, зорко смотря по сторонамъ, — быстро вскочилъ и схватилъ его за руку.

— Нѣтъ, нѣтъ, — воскликнулъ Францъ, — насъ могутъ увидѣть, идите на скамейку, а я буду продолжать разсказъ изъ-за кустовъ.

— Ну, ну.

— Вотъ видите, въ Фонтенебло собрались всѣ начальники: Ней, Магдональдъ, Коленкуръ, всѣхъ не перечесть. Они увѣрили императора, что Франціи было не подъ силу бороться, что все кончено, и что надо уступить. Онъ хотѣлъ драться, и когда всѣ его покинули, то онъ даже пытался отравить себя.

— Боже мой! — промолвилъ герцогъ.

— На слѣдующій день онъ отправился на островъ Эльбу, все, что ему оставили отъ великой имперіи, которую онъ завоевалъ съ нашей помощью. И все-таки его обманули. Ему обѣщали, что вы съ вашей матерью послѣдуете за нимъ. Но какъ только его заперли на островъ, то васъ конфисковали, также какъ эксплоатировали всю Францію.

— Но моя мать заявила желаніе слѣдовать за нимъ?

— Ваша мать? Ея тамъ не было.

— Но она пыталась поѣхать къ нему: такъ мнѣ говорили.

— Можетъ быть, — сказалъ Францъ, впервые не говоря всей правды.

— А потомъ, — воскликнулъ герцогъ, — вѣдь это еще не конецъ?

— Конечно. Спустя десять мѣсяцевъ, разнеслась вѣсть, что императоръ высадился въ Жуанскомъ заливѣ.

— Гдѣ это?

— На французскомъ берегу, противъ острова Эльбы.

— Потомъ?

— Потомъ вся Франція очнулась. Ахъ, если бы вы это видѣли! Всѣ обезумѣли отъ радости. Глупый король послалъ войска, чтобы схватить императора, а они встрѣтили его съ тріумфомъ. Ней выступилъ противъ него съ арміей, а, увидавъ императора, бросился къ нему на шею. Только такіе измѣнники, какъ Мормонъ остались при королѣ, а всѣ остальные привѣтствовали императора. Тогда уже не было рѣчи объ усталости и разочарованіи. Всѣ хотѣли имперіи и императора.

— Ну и что же мой отецъ сдѣлалъ все, чтобъ обезпечить миръ свое своему народу?

— Онъ, вѣроятно, это и сдѣлалъ бы, но было слишкомъ поздно. Меттернихъ не хотѣлъ болѣе Наполеона, и благодаря ему, ему одному, Европа снова заключила коалицію противъ насъ, а мы взялись снова за наши старыя ружья Арколя, Маренго, Аустерлица, Ваграма и Шампобера.

— Увы! а сколько времени это продолжалось?

— Сто десять дней! Все кончилось подъ Ватерлоо. Но не заставляйте меня разсказывать это, ваше высочество. Мы одержали сотни побѣдъ, а кончили подобнымъ пораженіемъ. Цѣлые полки тогда погибли подъ непріятельскими ядрами, и семнадцатилѣтніе солдаты умирали, не дрогнувъ, какъ старые служаки. Кавалерійскіе отряды разбивались, какъ о стогну, атакуя красные мундиры. Гренадеры падали подъ картечью человѣка, за человѣкомъ, защищая свое знамя. Словно съ неба, валилась туча ядеръ и пуль, а тамъ высоко на пригоркѣ на бѣлой лошади въ сѣромъ сюртукѣ и черной треуголкѣ виднѣлся…

— Мой отецъ, — промолвила, герцогъ со слезами на глазахъ.

— Никогда мы такъ не сражались, — продолжалъ Францъ: — Ней превзошелъ себя. Подъ нимъ убито было пять лошадей. Наконецъ пѣшкомъ, съ разрубленнымъ эполетомъ, съ пронзенной пулею звѣздой Почетнаго Легіона и обнаженной головой, онъ повелъ послѣднюю атаку и крикнулъ проѣзжавшему мимо Друэ-д’Ерлону: «Что же ты сегодня не дашь себя убить!»

— Ну, ну… — промолвила, герцога, сдерживая дыханіе, чтобы но проронить ни слова.

— Увы! несчастный умеръ не тамъ. Его убили не англійскія и не прусскія пули. Спустя нѣсколько времени, въ Парижѣ двѣнадцать французскихъ солдатъ разстрѣляли, именемъ короля, храбраго изъ храбрыхъ.

— А этотъ король былъ французъ?

— Да.

— Неправда!

— Имперія была кончена. Вашъ отецъ отдался въ руки англичанъ и просилъ только, чтобы ему позволили окончить мирно жизнь съ женою и сыномъ. Англичане отвезли его за тысячу миль на пустынный островъ и послѣ шестилѣтняго пребыванія тамъ онъ умеръ отъ горя и истощенія, болѣе великій, чѣмъ когда! Послѣдняя его мысль была о васъ!

— Наконецъ-то я знаю все, все! — промолвила, герцогъ.

Между тѣмъ наступила ночь. Въ окнахъ замка показался свѣтъ.

Въ аллеяхъ послышались шаги.

Францъ исчезъ за деревьями. Данный имъ урокъ исторіи былъ оконченъ и его ученикъ болѣе блѣдный, чѣмъ когда, медленно направился въ ту самую комнату, гдѣ его отецъ когда-то спалъ побѣдителемъ, и гдѣ онъ всю ночь печально думалъ о побѣжденномъ отцѣ.

II.
Въ кабинетѣ Меттерниха.

— Послушайте, г. Зиберъ, когда я отлучаюсь изъ этой канцеляріи и уѣзжаю куда нибудь, развѣ вы садитесь за мой письменный столъ, открываете частныя письма, адресованныя на мое имя, или называете себя моимъ титуломъ? Не правда ли, нѣтъ? Точно также и Людовикъ-Филиппъ не имѣлъ права овладѣть престоломъ Карла X подъ предлогомъ, что король отлучился.

— Но, г. Генцъ, я скромный секретарь, а вы тайный совѣтникъ и правая рука князя Меттерниха.

— Но и я не король. Хотя я правая рука, но замѣнить головы не могу. Герцогъ Орлеанскій даже не правая, а лѣвая рука законнаго короля. Французская корона принадлежитъ герцогу Ангулемскому, а послѣ него графу Шамбору.

— Но французы, повидимому, не согласны съ вами.

— Это неважно. Они каждое лѣто затѣваютъ революцію. Другіе люди въ іюлѣ мѣсяцѣ выѣзжаютъ на дачу, а они берутъ Кастилію. Это наконецъ становится скучнымъ.

Котъ что говорили между собой 6-го августа 1830 г. главный помощникъ Меттерниха и его секретарь въ одной изъ двухъ комната, составлявшихъ кабинетъ канцлера Австрійской имперіи. Изъ этого кабинета въ теченіе тридцати трехъ лѣта, отъ 1815 г. до 1818 г., европейская политика брала свой лозунгъ. Подъ общимъ названіемъ канцлерскаго кабинета извѣстны были двѣ комнаты: рабочій кабинетъ, меблированный въ строгомъ стилѣ, гдѣ князь среди груды дѣловыхъ бумагъ писалъ свои дипломатическія депеши, и пріемный кабинета, гдѣ онъ давалъ аудіенціи, и постоянно находился одинъ изъ его секретарей.

Эта послѣдняя комната, гдѣ теперь Фридрихъ фонъ-Ренцъ, другъ и ближайшій помощникъ Меттерниха въ продолженіе тридцати лѣтъ разговаривалъ съ секретаремъ Зиберомъ представляла большую роскошно меблированную гостиную съ тремя дверями. Одна изъ нихъ выходила въ рабочій кабинетъ канцлера, другая во внутренніе покои императорскаго дворца, а третья на парадную лѣстницу. Въ четвертый стѣнѣ были два большія окна, открывавшіяся въ садъ. Въ центрѣ комнаты стоялъ громадный столъ за которымъ могли помѣститься всѣ члены европейскаго конгресса; теперь на немъ временно лежали только что вскрытыя секретаремъ депеши. По стѣнамъ стояли роскошныя кресла, а между двумя окнами красовался бюста Кауница, который какъ будто говорилъ посѣтителями: «Теперешній канцлеръ настолько увѣренъ въ своемъ превосходствѣ надъ своимъ предшественникомъ, что не боялся оставить его образъ въ своемъ кабинетѣ». Наконецъ, на главной стѣнѣ противъ входа съ лѣстницы висѣлъ большой портретъ во весь ростъ императора Франца.

Вообще эта офиціальная гостиная, гдѣ обдѣлывались политическія дѣла всей Европы, походила своимъ убранствомъ и царившей въ ней атмосферой на свѣтскій салонъ.

Успокоившись нѣсколько отъ своего раздраженія противъ французовъ, которыхъ онъ ненавидѣлъ, фонъ-Генцъ спросилъ у секретаря:

— Сегодня у насъ аудіенція чрезвычайнаго посла господина Луи-Филиппа. Кто онъ такой?

— Генералъ Бельяръ, одинъ изъ старыхъ Наполеоновскихъ генераловъ.

— Вотъ вы увидите, что новый король окружитъ себя остатками имперіи и великой арміи.

— Онъ могъ бы сдѣлать худшій выборъ. Во всякомъ случаѣ одного Наполеоновскаго маршала ему не имѣть.

— Кого?

— Мормона. Онъ здѣсь.

— Какъ здѣсь?

— Да. Онъ командовалъ королевскими войсками противъ мятежниковъ въ іюльскіе дни. Потерпѣвъ пораженіе, онъ покинулъ Францію послѣ отъѣзда короля и сегодня представляется канцлеру.

— Мормонъ, герцогъ Рагузскій! — произнесъ фонъ-Генцъ съ горечью: — ну, онъ, по крайней мѣрѣ, лучше кончилъ, чѣмъ началъ. Назначены еще аудіенціи?

— Эрцгерцогъ Карлъ и послы англійскій и прусскій заявили желаніе посѣтить канцлера, — сказалъ Зиберъ, взглянувши въ лежавшій на столѣ списокъ. — Нѣсколько дамъ просили аудіенціи, и еще явится парижскій журналистъ Пьеръ Лефранъ, сотрудникъ «Journal des Débats».

— Еще революціонеръ! — произнесъ Генцъ съ гнѣвнымъ неудовольствіемъ: — это радикалъ въ духѣ Молэ. Что ему нужно въ Вѣнѣ?

— Вы на все смотрите въ красныя очки сегодня, господинъ тайный совѣтникъ, — отвѣчалъ Зиберъ: — по счастью, вотъ княжна: благодаря ей, вамъ все покажется въ розовомъ свѣтѣ.

Дѣйствительно, въ комнату вошла Термина Меттернихъ, дочь канцлера. Ей было четырнадцать лѣтъ, и трудно себѣ представить болѣе прелестное и граціозное созданіе. Большого роста, статная, съ живыми, умными, голубыми глазками и роскошными русыми кудрями, въ свѣтломъ кисейномъ платьѣ и соломенной шляпѣ съ широкими полями, она казалась еще ребенкомъ.

— Здравствуйте, добрый Генцъ, — воскликнула она, подбѣгая къ тайному совѣтнику: — я для васъ пріѣхала сегодня во дворецъ: отецъ сказалъ, что вы здѣсь. Хорошо вы покатались по Италіи? А, здравствуйте, господинъ Зиберъ.

— Вы всегда слишкомъ любезны со мною, княжна, — отвѣчалъ Генцъ: — я привезъ для васъ хорошенькія итальянскія матеріи.

— Какой вы добрый! А гдѣ вы были?

— Вездѣ понемногу: въ Неаполѣ, Флоренціи, Лукѣ, Венеціи…

— Какъ бы я желала видѣть нашу Венецію. Говорятъ, это такой прелестный городъ.

— Да, городъ прелестный, хотя я не люблю воду; но мнѣ всего болѣе тамъ нравятся не дворцы, площади и церкви, которыя въ сущности всѣ одинаковы, а маленькія, узенькія улицы съ прекрасными магазинами.

Термина едва удержалась отъ смѣха при мысли, что всѣ художники Европы ошибались на счетъ истинной красоты Венеціи, а ее понялъ лишь тайный совѣтникъ фонъ-Генцъ.

— А что, у отца много сегодня утромъ дѣла? — спросила она, обращаясь къ Зиберу.

— Не мало, — отвѣчалъ секретарь: — онъ теперь работаетъ съ начальникомъ полиціи, Зедельницкимъ. Потомъ ему придется прочесть съ полдюжины депешъ, и его ждетъ столько же аудіенцій.

— Уфъ, сколько дѣла! — воскликнула молодая дѣвушка: — а получены важныя извѣстія.

— Кому какъ, — отвѣчалъ Генцч, съ улыбкой: — я думаю, что вы вовсе не интересуетесь политикой, и вамъ все равно, что дѣлается въ Дрезденѣ, Флоренціи и Парижѣ.

— Вы очень ошибаетесь. Въ вашемъ отсутствіи я читала отцу депеши, получаемыя имъ каждое утро. Это давало отдыхъ его глазамъ, а для меня служило урокомъ исторіи и географіи. По крайней мѣрѣ, я такъ его увѣрила. Ахъ, да, кстати, вы знаете, что герцогъ Рейхштадтскій вскорѣ покинетъ, Вѣну?

Оба собесѣдника княжны съ удивленіемъ переглянулись.

— Зачѣмъ ему покинуть Вѣну? — спросилъ Генцъ.

— По той простой причинѣ, что французскій король снова уѣхали" изъ Парижа, и туда обратно вызовутъ императора, а вѣдь теперь онъ императоръ.

Пока она говорила, дверь изъ" внутренняго кабинета канцлера отворилась, и Меттернихъ показался на порогѣ.

— О коми, ты говоришь, Термина? — спросилъ онъ, входя въ комнату въ сопровожденіи графа Зедельницкаго.

Князь Клементій Меттернихъ были, однимъ изъ" самыхъ блестящихъ франтовъ своего времени. Прежде чѣмъ на него ниспали высшія почести, и когда онъ былъ простымъ министромъ" или посломъ, напримѣръ, въ Парижѣ, Меттернихъ" поражалъ всѣхъ изяществомъ" и достоинствомъ, своей внѣшности, громаднымъ умомъ, серіозными знаніями и любезнымъ свѣтскимъ обращеніемъ. Въ какомъ бы положеніи ни находилась Австрія: въ счастливомъ или несчастномъ, онъ, всегда оставался спокойнымъ, невозмутимымъ, и, быть можетъ, былъ еще любезнѣе въ черные дни неудачъ, чѣмъ въ свѣтлыя минуты торжества.

Высокаго роста, хорошо сложенный, онъ отличался благородной осанкой, не имѣвшей, однако, ничего гордаго, надменнаго. Чисто выбритое его лицо сохраняло слѣды молодости, хотя онъ уже давно перешелъ черезъ границы того возраста, когда люди обыкновенно блекнутъ и старѣютъ. Глаза его блестѣли замѣчательнымъ пыломъ; носъ, немного сгорбленный и слишкомъ длинный, придавалъ выраженію его лица смѣлый характеръ, котораго недоставало другимъ его чертамъ, выражавшимъ добродушіе; ротъ, подвижной и хорошо очерченный, свидѣтельствовалъ о краснорѣчіи, утонченности и любезности его обладателя.

Съ годами, а князю тогда было пятьдесятъ семь лѣтъ, его коротко обстриженные и завитые волосы едва посѣдѣли. Талія его сохранилась тонкой, эластичной. Согласно старой модѣ, онъ всегда носилъ фракъ съ стоячимъ воротникомъ, короткіе панталоны и шелковые чулки. Вообще онъ казался еще такимъ бодрымъ и свѣжимъ, что никого не удивляло его желаніе жениться въ третій разъ.

Термина была дочерью его первой жены, отецъ которой, Кауницъ, состоялъ его предшественникомъ по канцлерству. Отъ второй жены, урожденной баронессы Лейкамъ, онъ имѣлъ восемнадцати-мѣсячнаго сына. Хорошій отецъ и семьянинъ, Меттернихъ пользовался всеобщимъ уваженіемъ, и не только всѣ восторгались его дипломатическими талантами, политической ловкостью, побѣдившей геній Наполеона, но и его частными добродѣтелями. Одно только дурное качество всѣми признавалось въ могущественномъ канцлерѣ. Онъ слишкомъ восхищался собою и не допускали, ни малѣйшей критики своихъ дѣйствій, считая ее личнымъ для себя оскорбленіемъ. Любить жертвъ его политики значило сомнѣваться въ его непогрѣшимости. Все, что онъ сдѣлалъ, было хорошо, и все, что онъ создалъ, было совершенно. Ни малѣйшаго сомнѣнія нельзя было допустить въ твореніи его ума и рукъ. Успѣхъ доказывалъ, что онъ былъ во всемъ правъ. Они, подчинилъ себѣ Европу и неограниченно повелѣвали, всѣми, даже своимъ государемъ. Никто не долженъ былъ жаловаться на его силу и власть. Они, были, и будетъ еще долго повелителемъ Европы. Его воля была закономъ; о судѣ же исторіи они, не заботился.

Вотъ каковъ были, человѣкъ, вошедшій въ пріемный кабинетъ канцлера и спросившій у своей дочери:

— О комъ ты говоришь, Термина?

— Княжна спрашиваетъ меня, — отвѣчалъ Генцъ: — отчего наслѣдуетъ Карлу X не герцогъ Рейхштадтскій?

— Вотъ видите, графъ, что я вамъ говорилъ, — произнеси, Меттернихъ, обращаясь къ начальнику полиціи: — даже въ моемъ домѣ говорятъ объ этомъ. Въ настоящую минуту много молодежи въ Европѣ мечтаетъ о немъ. Долгъ государственнаго человѣка — положить конецъ распространенію подобной заразы.

— Вы хотите посадить меня въ тюрьму, отецъ? — воскликнула съ улыбкой молодая дѣвушка.

— Нѣтъ, глупая дѣвочка, хотя ты, повидимому, сочувствуешь моимъ врагамъ.

— Вашимъ врагамъ? Неужели вы, такой могущественный министръ, считаете своими врагами несчастныхъ принцевъ?

— Ты мнѣ льстишь, дитя мое. Но не надо называть несчастнымъ принца, человѣка, съ которымъ обращаются, какъ съ внукомъ нашего императора.

— Грустно имѣть только дѣда, когда есть еще мать, — замѣтила Термина тономъ искренняго сожалѣнія.

— Не говори о томъ, чего ты не понимаешь, — рѣзко произнесъ канцлеръ: — поѣзжай домой и жди меня къ обѣду.

Термина любезно поклонилась всѣмъ, поцѣловала отца и вышла изъ комнаты.

III.
Повелитель Европы.

У Меттерниха были секретари, прекрасно сформированные имъ самимъ. Какъ всѣ способные министры, онъ ограничивалъ свой личный трудъ только важными дѣлами, а остальная работа производилась его помощниками, среди которыхъ первое мѣсто занималъ Фридрихъ фонъ-Генцъ. Онъ не имѣлъ себѣ равнаго для резюмированія въ нѣсколькихъ словахъ самой сложной и длинной дипломатической бумаги.

— Подождите, графъ, — сказалъ канцлеръ, обращаясь къ начальнику полиціи, едва только удалилась молодая дѣвушка: — можетъ быть, мы найдемъ какія либо полезныя указанія въ депешахъ, которыя сейчасъ доложить господинъ тайный совѣтникъ. Пожалуйста, Генцъ, покороче, какъ можно короче, потому что меня ждетъ посланный французскаго короля.

Генцъ взялъ со стола груду депешъ и, пробѣгая ихъ глазами, сталъ громко докладывать:

— Изъ Константинополя сообщаютъ, что султанъ мирится съ мыслью о водвореніи французовъ въ Алжирѣ. Изъ Петербурга…

— Пропустите! — произнесъ Меттернихъ: — я видѣли, недѣлю тому назадъ въ Карлсбадѣ Нессельроде. Ваши депеши, конечно, не передадутъ мнѣ ничего новаго.

— Въ Саксоніи отголосокъ парижской революціи, — продолжалъ Генцъ. — Безпорядки произошли въ Лейпцигѣ и Дрезденѣ. Графъ Коллорадо описываетъ положеніе дѣлъ въ самыхъ черныхъ краскахъ. Король, повидимому, потерялъ голову.

— Что? — переспросилъ Меттернихъ.

— Его величество, — поправился Генцъ: — очень взволнованъ и колеблется, принять ли ему строгія мѣры противъ мятежниковъ.

— Напишите депешу въ томъ духѣ, что саксонскій кабинетъ долженъ понимать всю отвѣтственность, которую онъ несетъ на себѣ. Саксонія прикрываетъ насъ съ запада, и если тамъ начнется движеніе, то мы должны будемъ принять энергичныя мѣры. Скажите Коллорадо, чтобы онъ дѣйствовалъ заодно съ прусскимъ посланникомъ Іорданомъ. Продолжайте, Генцъ.

Зиберъ на-лету схватилъ высказанныя канцлеромъ мысли и быстро записалъ, а Генцъ продолжалъ коротко излагать содержаніе депешъ.

— Въ Италіи тайныя общества дѣйствуютъ энергично. Сыновья Людовика Наполеона, повидимому, содѣйствуютъ движенію. Одинъ изъ нихъ, Луи Наполеонъ, собирается въ Вѣну въ надеждѣ добиться отъ васъ освобожденія его двоюроднаго брата, герцога Рейхштадтскаго, съ цѣлью возвратить ему французскій престола,.

— Освободить можно только узника, — замѣтилъ Меттернихъ, — а его высочество, герцогъ Рейхштадтскій, не узникъ.

— Я повторилъ собственныя слова Луи Наполеона.

— Понимаю, но все-таки это выраженіе нелѣпое.

— Изъ Италіи Коловратъ еще сообщаетъ довольно странное извѣстіе. Изъ Милана отправились двѣ женщины, чтобы вручить герцогу Рейхштадтскому важныя бумаги, имѣющія цѣлью способствовать его бѣгству. Эти политическіе эмиссары новаго рода проѣхали чрезъ Швейцарію, чтобы избѣгнуть полицейскихъ агентовъ, посланныхъ въ погоню за ними.

— Вы знаете объ этомъ? — спросилъ Меттернихъ, обращаясь къ графу Зедельницкому.

— Давно. Это для меня не новость. Въ послѣдніе годы постоянно являются какой нибудь сумасшедшій или сумасшедшая, предлагающіе устроить бѣгство герцога. Но все это пустяки.

— Однако, теперь дѣло, кажется, серіозно, — замѣтилъ Меттернихъ

— Будьте спокойны, князь, — отвѣчалъ начальникъ полиціи: — я приму всѣ нужныя мѣры. Впрочемъ, герцогъ Рейхштадтскій не обращаетъ никакого вниманія на подобныя предложенія, и если бы. онъ получилъ какую нибудь секретную бумагу, то немедленно принесъ бы ее императору или вамъ.

— Вы правы; до сихъ поръ герцогъ былъ очень покорнымъ и послушнымъ юношей, но съ нѣкоторыхъ поръ мнѣ кажется, что въ немъ происходить перемѣна.

— Увидимъ, — произнесъ начальникъ полиціи и прибавилъ: — я могу удалиться?

— Конечно, любезный графъ, — отвѣчалъ канцлеръ, но подумалъ: — мало видѣть, надо предвидѣть.

Когда начальникъ полиціи удалился, то канцлеръ спросилъ:

— Генералъ Бельяръ пріѣхалъ?

Получивъ утвердительный отвѣтъ отъ Зибера, онъ прибавилъ:

— Пусть войдетъ, но имѣйте въ виду, что мы еще не признали новаго короля, и я принимаю посланнаго Луи-Филиппа, а не французскаго короля. Сдѣлайте соотвѣтствующее распоряженіе. Генералъ одинъ?

— Его сопровождаетъ Швебель, — отвѣчалъ Зиберъ.

— Въ такомъ случаѣ, останьтесь и запишите тѣ офиціальныя слова, которыя могутъ бить произнесены.

Спустя нѣсколько минутъ, дверь съ лѣстницы широко отворилась, и канцлеру доложили.

— Его превосходительство генералъ-лейтенантъ графъ Бельяръ.

Генералъ быль въ парадномъ мундирѣ и при всѣхъ орденахъ.

Несмотря на свои сѣдые волосы, шестьдесятъ лѣтъ и тридцать ранъ, онъ казался очень бодрымъ.

— Вы, генералъ, имѣете передать порученіе канцлеру австрійскаго двора и имперіи, — произнесъ Меттернихъ, встрѣчая генерала посреди комнаты: — я васъ слушаю.

— Князь, — отвѣчалъ Бельяръ такимъ же холоднымъ офиціальнымъ тономъ: — его величество король Луи-Филиппъ I прислалъ меня къ его величеству императору и королю съ письмомъ и поручилъ мнѣ объявить объ его восшествіи на престолъ. Король приказалъ мнѣ прибавить къ его письму на словахъ, что онъ питаетъ самыя дружескія чувства къ императору Францу и желаетъ сохранить съ его страной самыя лучшія отношенія.

Произнеся эти слова, генералъ обернулся и, взявъ изъ рукъ Швебеля бумагу, передалъ ее канцлеру.

— Это копія съ письма его величества короля, — прибавилъ онъ.

Меттернихъ не принялъ бумаги и холодно произнесъ:

— Я долженъ прежде всего предупредить императора о вашемъ посѣщеніи и спросить его приказаній. Теперь же я могу только сказать, что мой августѣйшій повелитель въ этомъ непріятномъ и, могу сказать, плачевномъ случаѣ не будетъ руководствоваться своими личными чувствами. Его величество не вмѣшается въ ваши внутреннія дѣла, а только ограничится принятіемъ мѣръ для обезпеченія тѣхъ трактатовъ, которые служили впродолженіе 15 лѣтъ основой государственнаго права въ Европѣ.

Этотъ холодный пріемъ и ссылка на трактаты 1815 года сильно подѣйствовали на Бельяра, не привыкшаго къ дипломатическимъ тонкостямъ. Но хитрый канцлеръ тотчасъ измѣнилъ свой тонъ и прибавилъ самымъ любезнымъ, радушнымъ образомъ:

— Наши офиціальныя объясненія этимъ кончаются, генералъ, но князь Меттернихъ очень радъ пожать руку старому знакомому и поговорить съ нимъ по душѣ.

Со свѣтской улыбкой онъ предложилъ удивленному генералу кресло и, усѣвшись рядомъ съ нимъ, началъ частную бесѣду, во время которой секретари отошли на приличное разстояніе.

— Такъ вы искренно думаете, генералъ, — произнесъ Меттернихъ, — что у новаго короля хватитъ силы, чтобы сдержать недовольныхъ и положить конецъ внѣшней пропагандѣ?

— Въ этомъ ему всѣ помогутъ, — отвѣчалъ Бельяръ.

— Вы такъ думаете? я же, напротивъ, полагаю, что французы, какъ всегда, увлекаются, а явись какой нибудь счастливый генералъ, краснорѣчивый ораторъ или ловкій журналистъ, и вся Франція пойдетъ за нимъ. Я не хочу говорить что либо дурное о вашей странѣ, но съ тѣхъ поръ, какъ я канцлеръ, т. е. 18 лѣтъ, ни одно государство не давало мнѣ столько заботъ, какъ ваша Франція.

— Можетъ быть, это происходитъ отъ того, что Европа не дозволяетъ ей дѣлать того, что она желаетъ.

— Вы думаете? А никто у васъ не цѣнитъ, какъ мы корректно держимъ себя относительно Наполеона II.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Увѣряю васъ, что французы обязаны питать къ намъ благодарность. Что было бы съ Орлеанскимъ домомъ, если бы мы дозволили герцогу Рейхштадтскому явиться во Францію? Уже давно его прочатъ въ короли бельгійскіе или греческіе, а теперь вся его семья увѣрена, что стоитъ только ему показаться во Франціи, и будетъ возстановлена имперія. Въ пользу того ведутъ интриги Іосифъ и Іеронимъ Бонапарты, Ашиль Мюратъ и королева Гортензія со своими безпокойными сыновьями. Дѣло доходитъ до того, что, право, для спокойствія Европы намъ бы слѣдовало напустить на Францію эту семью, которая не можетъ сидѣть спокойно.

— Ваши слова, князь, — замѣтилъ съ достоинствомъ Бельяръ, — звучатъ угрозой, и вы не должны забивать, что я представитель короля.

— Нѣтъ, извините, — отвѣчалъ Меттернихъ съ любезною улыбкой: — вы не представитель французскаго короля, и я не канцлеръ. Мы старые пріятели и разговариваемъ по душѣ. Ну, успокойтесь насчетъ герцога Рейхштадтскаго: онъ не только не будетъ государемъ Франціи, но никогда не покинетъ нашей страны. Это безусловно рѣшено императоромъ. Трагическій наслѣдникъ человѣка, подвергшаго опасности все, что намъ дорого, онъ одиноко окончитъ свою жизнь въ созданномъ нами для него убѣжищѣ. Его семья напрасно ждетъ его… Но что съ вами?

Бельяръ всталъ блѣдный и разстроенный; глаза его устремились въ пространство, словно онъ видѣлъ какой-то призракъ.

— Простите меня, князь, — промолвилъ онъ, спустя нѣсколько минутъ: — я вѣдь простой солдатъ, хотя мнѣ и навязали дипломатическое порученіе. Юноша, о которомъ вы говорите, сынъ моего императора. Отецъ обожалъ его, и мы всѣ его любили. Вотъ передъ моими глазами и возникъ столь знакомый образъ его отца. А теперь онъ узникъ своего дѣда, навѣки разлученный со своей родиной. Мысль объ этомъ болѣзненно сжала мое сердце. Простите меня.

Меттернихъ очень любезно старался успокоить старика, увѣряя его, что овладѣвшее имъ волненіе только дѣлаетъ ему честь, и обѣщалъ какъ можно скорѣе сообщить ему удовлетворительный отвѣтъ императора.

IV.
Интервью въ 1830 году.

— Приготовьте портфель, Зиберъ, — сказалъ канцлеръ послѣ ухода генерала Бельяра: — я сейчасъ пойду къ императору. Но меня ждетъ сотрудники. «Journal des Débats», Пьеръ Лефранъ. Попросите его.

И онъ стали, просматривать бумаги, которыя долженъ былъ представить императору для подписи.

Между тѣмъ въ комнату вошелъ Пьеръ Лефранъ. Это былъ молодой человѣкъ, приличный на взглядъ и очень просто одѣтый; но, судя по его манерамъ, они. не впервые встрѣчался съ сильными міра сего.

— Очень радъ васъ видѣть, любезный коллега, — сказалъ князь съ предупредительною улыбкой.

— Ваше сіятельство ошибаетесь, — отвѣчалъ Лефранъ съ удивленіемъ: — я скромный журналистъ.

— Нѣтъ, я серіозно говорю, что мы — коллеги и даже сотрудники, — продолжалъ весело Меттернихъ: — до послѣдняго времени, я почти каждую недѣлю посылали, статьи вашему редактору, и онъ почти всегда ихъ печаталъ. Впрочемъ, можетъ быть, онъ и не зналъ настоящаго автора этихъ статей. Въ такомъ случаѣ не выдавайте меня. Ну, что новаго въ Парижѣ? Поспокойнѣе тамъ?

— Вѣроятно, генералъ Бельяръ сообщилъ вами, объ этомъ?

— Генералъ объяснили, мнѣ о томъ, что думаютъ въ Тюльери и въ Ратушѣ. А что говорятъ въ газетномъ мірѣ?

— Одержавъ побѣду, мы отдыхаемъ и ждемъ, — отвѣчалъ Лефранъ гордымъ тономъ.

— Правда, — произнесъ серіозно Меттернихъ, — печать играла большую роль въ томъ, что вы называете вашей побѣдой. Вы большіе изобрѣтатели, господа французы. Вы создали новую силу, съ которой нашимъ сыновьямъ надо будетъ считаться. Печать сильное оружіе противъ правительства и обоюдоострое въ его рукахъ.

— Настоящая уважающая себя печать, — возразилъ Лефранъ: — не врагъ и не другъ правительства во что бы то ни стало. Она собираетъ свѣдѣнія и судитъ, но не питаетъ безусловной ненависти и не холопничаетъ.

— Во всякомъ случаѣ, я постараюсь доказать вамъ во время вашего пребыванія въ Вѣнѣ, какъ я уважаю эту новую силу. Будьте такъ любезны, пожалуйте ко мнѣ, и я запросто приму васъ въ моей семьѣ, увы, очень немногочисленной. Мы поговоримъ, какъ сила съ силой.

— Я очень тронутъ оказанной мнѣ честью, — отвѣчалъ Лефранъ: — и, конечно, воспользуюсь этимъ любезнымъ приглашеніемъ.

— И прекрасно, — произнесъ Меттернихъ: — вотъ Генцъ, котораго позвольте вамъ представить, сообщитъ, когда можно меня застать дома. А пока онъ будетъ къ вашимъ услугамъ и покажетъ вамъ все, что стоитъ посмотрѣть въ Вѣнѣ. Онъ также вашъ коллега, хотя не признается въ этомъ. Не правда ли, Генцъ, вы поможете г. Лефрану познакомиться съ нашими вѣнскими нравами?

— Ваша свѣтлость, знаете, что я всегда готовъ исполнять всѣ ваши желанія, — отвѣчалъ хитрый представитель реакціи, нимало не довольный тѣмъ, что ему придется вести дружбу съ либеральнымъ французскимъ журналистомъ.

— Такъ до свиданія, — сказалъ канцлеръ: — извините, что я васъ покину, но его величество меня ждетъ.

И онъ удалился во внутренніе покои императора Франца.

— Какой либеральный человѣкъ, — подумалъ Лефранъ: — но если я составлю изъ его словъ корреспонденцію, то буду молодцомъ изъ молодцовъ.

V.
Два маршала.

Генцъ обѣщалъ прислать своему новому пріятелю карточки для обозрѣнія художественныхъ коллекцій въ различныхъ дворцахъ, и они уже разставались, когда въ комнату вошли два новые посѣтителя. Хотя они были въ статской одеждѣ, но легко было узнать въ нихъ военныхъ по выправкѣ и манерамъ. Они были почти одинаковаго роста и возраста.

— Не безпокойтесь, господа, — сказалъ одинъ изъ нихъ: — мы подождемъ съ маршаломъ Мармономъ возвращенія князя.

Лефранъ видѣлъ еще недавно Мормона въ маршальскомъ мундирѣ и въ шляпѣ ст. плюмажемъ среди свиты Карла X и съ трудомъ узналъ его въ длинномъ синемъ сюртукѣ съ стоячимъ воротникомъ. Горе, пораженіе, изгнаніе оставили неизгладимые слѣды на его блѣдномъ исхудаломъ лицѣ.

Но кто вошелъ съ нимъ подъ руку и такъ безцеремонно проникъ въ кабинетъ канцлера? Нельзя было смотрѣть безъ уваженія на открытое, мужественное лицо этого человѣка. Оно дышало не только храбростью, но благородствомъ и добротой. Голосъ его звучалъ, какъ боевая труба; но вмѣстѣ съ тѣмъ въ немъ слышались мягкія, нѣжныя ноты, трогавшія сердце. На немъ были, одинаково длинный сюртукъ, но коричневаго цвѣта.

— Братъ императора, — шепнулъ Генцъ Лефрану: — фельдмаршалъ эрцгерцогъ Карлъ.

— Знаменитый воинъ, — отвѣчалъ французъ, и прибавилъ мысленно: — а главное честный человѣкъ.

Эрцгерцогъ посмотрѣлъ ему въ слѣдъ и, обращаясь къ Мармону, сказалъ:

— Пари держу, любезный товарищъ, что это вашъ соотечественникъ. Но о чемъ онъ, чортъ возьми, говорилъ съ Генцемъ, который ненавидитъ французовъ? Не правда ли, г. тайный совѣтникъ, что вы ненавидите Францію?

— Во всякомъ случаѣ я принесъ ей менѣе вреда, чѣмъ вы, ваше высочество, — отвѣчалъ Генцъ, приводя въ порядокъ депеши.

— Это еще вопросъ. Чернила оставляютъ послѣ себя болѣе слѣдовъ, чѣмъ кровь.

— Развѣ могутъ сравниться удары, нанесенные побѣдителемъ при Аспернѣ, съ уколами дипломатическихъ депешъ?

И, отпустивъ эту эпиграмму либеральному принцу, который теперь питалъ открытое сочувствіе къ французамъ, Генцъ удалился въ внутренній кабинетъ канцлера.

— Вотъ онъ каковъ! — воскликнулъ эрцгерцогъ: — побѣдитель подъ Асперномъ! Онъ говоритъ объ Есслингѣ, но развѣ этотъ успѣхъ долго длился, развѣ за нимъ не слѣдовалъ Ваграмъ? Я тогда осудилъ себя и вложилъ въ ножны свою шпагу, которую уже болѣе никогда не обнажалъ противъ Франціи, когда вся Европа набросилась на нее. Я не люблю походовъ, которые начинаются безпорядочной толпой, а кончаются кровавой рѣзней. Ну, да это все прошло. Мы исполнили свой долгъ, не правда ли? Я надѣюсь, что меня уважаютъ во Франціи.

— Французская армія чтитъ ваше имя, ваше высочество.

— Ну, это ужъ слишкомъ. Пусть бы меня только не забывали. Ну, а долго вы намѣрены, маршалъ, погостить въ Вѣнѣ?

Мармонъ отвѣчалъ, что онъ хотѣлъ посѣтить вновь всѣ мѣстности, гдѣ онъ когда-то сражался, и собрать матеріалы для мемуаровъ.

— А, вы собираетесь, какъ я, писать мемуары?

Да. Наши разсказы, можетъ быть, помогутъ исторіи произнести свой справедливый приговоръ и исправить много ошибокъ.

— Только бы они не замѣнили старые ошибочные взгляды новыми. Впрочемъ, какъ бы то ни было, писанье мемуаровъ услаждаетъ нашу старость, и это хорошо.

Поощряемый добротой и любезностью эрцгерцога, Мармонъ сознался ему, что онъ хотѣлъ остаться въ Вѣнѣ подольше съ цѣлью разсказать сыну Наполеона исторію войнъ его отца.

— Какъ бы не такъ! — отвѣчалъ эрцгерцогъ: — и выдумаете, что вамъ это дозволятъ? Вы не знаете, какъ воспитываютъ моего внучка. Правда, его провели черезъ всѣ чины и постепенно пожаловали въ капралы, сержанты, офицеры и т. д. Онъ, вѣроятно, теперь эскадронный командиръ, не менѣе. Но онъ маршировалъ одинъ въ аллеяхъ Шенбруна, у него нѣтъ и не было никогда товарищей, съ которыми онъ могъ бы отвести душу. Его учили исторіи, но такъ, что онъ ничего не знаетъ о событіяхъ послѣднихъ тридцати лѣтъ, кромѣ того, что Меттернихъ спасъ всю Европу своей политикой. Съ какимъ счастьемъ отъ него скрыли бы, еслибъ это было возможно, что были на свѣтѣ Наполеонъ, который имѣлъ дерзость сдѣлаться его отцомъ, и эрцгерцогиня, оплакивающая въ Парми до сихъ поръ, что она родила его въ Парижѣ. Но онъ, какъ нарочно, прекрасно помнитъ свое дѣтство. Десять лѣтъ тому назадъ ему сказали, что отецъ его умеръ, и онъ цѣлый годъ носилъ по немъ трауръ на рукѣ и на шпагѣ. Теперь онъ продолжаетъ носить этотъ трауръ, но вотъ гдѣ.

И эрцгерцогъ ударилъ себя рукой по сердцу.

— А его мать? — спросилъ Мармонъ.

— Мать. Онъ, можетъ быть, знаетъ, что она вышла вторично замужъ, и что у нея есть другія дѣти. Въ продолженіе послѣднихъ семнадцати лѣтъ онъ видѣлъ ее три раза. Моя племянница женщина добрая, но слабохарактерная и забывчивая. За нимъ же зорко слѣдятъ и не отпускаютъ никуда одного. По временамъ я встрѣчаю его въ оперѣ, но съ нимъ всегда его наставникъ, Маврикій Дитрихштейнъ или какой-то Абенаусъ, и ему не дозволяютъ даже говорить со мною. Англичане посѣяли сѣмена Гудсона По въ Вѣнѣ, и они дали плодъ. Если вы увидите Римскаго короля, то заплачете, такъ жалко смотрѣть на него.

Мармонъ не разъ слышалъ разсказы о заточеніи въ Шенбрунѣ узника Меттерниха, но подтвержденіе ихъ такимъ правдивымъ свидѣтелемъ непріятно поразило его.

— Да, очень жаль его, — продолжалъ эрцгерцогъ: — у него есть сердце и въ жилахъ течетъ геройская кровь. Ахъ, еслибъ его даже теперь посадить на лошадь и послать въ свободную степь во главѣ эскадрона нашихъ уланъ, то онъ еще показалъ бы себя.

— Не лучше ли ему дать эскадронъ нашихъ драгунъ? — замѣтилъ Мармонъ съ прежней гордостью.

— Вы правы, — отвѣчалъ эрцгерцогъ: — это было бы лучше для него и для насъ.

VI.
Женская дипломатія.

Дальнѣйшимъ откровенностямъ двухъ маршаловъ положило конецъ появленіе канцлера. Онъ извинился передъ эрцгерцогомъ, что заставилъ его ждать, и свалилъ всю вину на императора, который его задержалъ. Съ маршаломъ Мармономъ онъ поздоровался, какъ съ старымъ пріятелемъ. Дѣйствительно, много разъ онъ посѣщать его въ Парижѣ и принималъ его въ своемъ вѣнскомъ домѣ. Онъ очень любилъ съ нимъ разговаривать и постоянно восторгался его блестящимъ умомъ, который, однако, нѣсколько измѣнился событіями послѣднихъ лѣтъ, наложившими мрачное пятно на бывшаго друга Наполеона.

Эрцгерцогъ по добротѣ душевной взялъ на себя высказать Меттерниху желаніе Мармона.

— Маршалъ желалъ бы, прежде чѣмъ совершенно сойти съ политической сцены, повидать сына его стараго друга.

Меттернихъ, несмотря на все свое дипломатическое искусство, не могъ скрыть, что слова эрцгерцога не были ему пріятны.

— Я думаю, — прибавилъ Мармонъ, — что излишне мнѣ обязываться не возстановлять молодого герцога противъ его дѣда? Я знаю, что онъ принадлежитъ всецѣло вашей странѣ, и если я желаю повидаться съ нимъ, то лишь по чувству нравственнаго долга, обязывающаго меня помириться съ тѣнью императора въ лицѣ его сына.

— Вы совершенно правы, и должно это сдѣлать, — произнесъ эрцгерцогъ съ чувствомъ.

— По счастью, маршалъ, — отвѣчалъ Меттернихъ: — мнѣ не придется докладывать о вашемъ желаніи императору, который могъ бы вамъ отказать. Его величество потребовалъ сегодня къ себѣ герцога Рейхштадтскаго и потомъ пришлетъ его сюда, такъ какъ мнѣ поручено ему сообщить кое-что. Такимъ образомъ вы можете видѣть его здѣсь въ моемъ присутствіи безъ всякаго разрѣшенія императора.

— Примите мою сердечную благодарность, — произнесъ Мармонъ.

— А я, — прибавилъ эрцгерцогъ, — воспользуюсь этимъ случаемъ, чтобы поцѣловать моего внучка.

Въ эту минуту въ комнату вошелъ Зиберъ и подалъ канцлеру записку, которую онъ прочелъ съ улыбкой.

Въ запискѣ княгиня Саріа увѣдомляла его о своемъ возвращеніи въ Вѣну и просила принять ее немедленно.

— Сейчасъ, сейчасъ, — сказалъ онъ и, обращаясь къ эрцгерцогу, прибавилъ: — позвольте мнѣ, ваше высочество, принять княгиню Саріа, которая находится въ родствѣ съ семьею Зичи. Это прелестная женщина, и я хлопочу, чтобы снять секвестръ съ помѣстій ея мужа, который былъ запутанъ въ послѣдней венгерской исторіи, а затѣмъ умеръ.

— Сдѣлайте одолженіе, — отвѣчалъ любезно эрцгерцогъ.

Спустя минуту, въ дверяхъ показалась княгиня Саріа, сіяющая красотой и въ изящномъ, модномъ костюмѣ.

— Здравствуйте, милая путешественница, — сказала, Метгернихъ, встрѣчая ее и цѣлуя ей руку. — Его высочество и маршала, Мармонъ сжалились надъ моимъ нетерпѣніемъ васъ увидѣть и дозволили мнѣ привѣтствовать васъ при нихъ.

Полина граціозно поклонилась маршалу и церемонно присѣла эрцгерцогу.

— Я очень благодарна его высочеству, — сказала она и, усѣвшись въ кресло, прибавила, пока оба маршала отошли въ сторону: — прежде всего, князь, скажите, правда, что вы женитесь на Меланіи Зичи?

— Правда.

— Я очень рада и за нее и за васъ. Значитъ, я не даромъ пріѣхала и перенесла столько непріятностей.

— А развѣ ваше путешествіе было непріятное?

— И не говорите. Мнѣ вздумалось проѣхать черезъ Швейцарію, и я насмотрѣлась столько ужасовъ. Мой экипажъ едва не опрокинулся разъ двадцать, и потомъ швейцарскіе трактирщики хуже разбойниковл,.

— Во всякомъ случаѣ вы благополучно доѣхали, и за это надо благодарить небо. А гдѣ вы остановились?

— Пока еще въ гостиницѣ. Успѣется найти помѣщеніе, когда я рѣшу совсѣмъ перебраться въ Вѣну.

— А развѣ этого еще не рѣшили?

— Это будетъ зависѣть отъ того, какъ поступитъ со мною правительство, и признаетъ ли оно себя виновнымъ.

— Въ чемъ? Вѣдь вашъ мужъ былъ заговорщикъ.

— Нѣтъ.

— По крайней мѣрѣ, его считали заговорщикомъ.

— И ошибались такъ же, какъ ошибались, удерживая меня три года въ Миланѣ. Вы знаете, полиція не только слѣдила за мною тамъ, но по выѣздѣ изъ Милана за мной устроили погоню, и если бы я не поѣхала черезъ Швейцарію, то до сихъ поръ находилась бы подъ надзоромъ полиціи.

Полина нарочно упомянула о полиціи, чтобы узнать, предупрежденъ ли былъ Меттернихъ объ ея пріѣздѣ съ двумя бѣлошвейками, и по незамѣтному движенію въ его лицѣ убѣдилась, что онъ кое-что зналъ. Дѣйствительно, какъ только она упомянула о своей поѣздкѣ черезъ Швейцарію, онъ тотчасъ вспомнилъ о полицейскихъ донесеніяхъ и дипломатической депешѣ, извѣщавшихъ о томъ, что двѣ женщины взяли на себя отвезти важныя бумаги герцогу Рейхштадтскому, выбравъ дорогу черезъ Швейцарію, чтобы избѣгнуть полицейскихъ преслѣдованій.

— Во всякомъ случаѣ, — произнеси, громко канцлеръ: — ваше дѣло, княгиня, благополучно окончилось. Я говорилъ съ императоромъ, и онъ согласенъ забыть прошедшее. Даю вами, слово, что секвестра" съ помѣстій вашего мужа будетъ снятъ.

— Въ такомъ случаѣ мнѣ остается только васъ благодарить, — отвѣчала Полина.

— Мнѣ этого мало, — произнесъ канцлеръ: — и я попрошу у васъ совѣта.

— Полноте, какой я могу вамъ дать совѣтъ.

— Нѣтъ, увѣряю васъ, княгиня, я нахожусь въ большомъ затрудненіи, и только умная женщина, какъ вы, можете помочь мнѣ найти выходъ.

Полина внимательно посмотрѣла на стараго дипломата, чувствуя, что онъ разставляетъ ей сѣти.

— Вотъ видите, княгиня, въ чемъ дѣло: надо найти средство, чтобы узнать, что думаетъ молодой человѣкъ, жившій до сихъ поръ въ одиночествѣ, не тяготится ли онъ своимъ положеніемъ и не мечтаетъ ли выйти изъ него.

— Кто же этотъ молодой человѣкъ? — спросила княгиня.

— Вы сейчасъ это узнаете, но прежде скажите мнѣ, какъ изгнать изъ головы двадцатилѣтняго юноши желаніе приключеній и славы.

— Очень просто. Откройте птицѣ клѣтку, и она полетаетъ, полетаетъ, попробуетъ свои силы и вернется назадъ, такъ какъ она слишкомъ привыкла къ золоченной неволѣ, чтобы разстаться съ нею.

— Это средство слишкомъ опасно. Нѣтъ ли другого?

— Есть и другое. Впустите въ клѣтку другую птицу. Очутившись вдвоемъ, узникъ забудетъ свою неволю и броситъ всякую мысль о свободѣ.

Меттернихъ пристально смотрѣлъ на свою собесѣдницу и не замѣтилъ въ ней ни слѣда смущенія. Онъ рѣшительно ошибся и не имѣлъ никакого основанія принимать прелестную княгиню Саріа за искательницу приключеній.

— А какъ же найти подобающую птицу? — спросилъ онъ, продолжая начатый разговоръ.

— Вы находите пословъ, найдете и посланницъ.

— Это легко сказать, а сдѣлать трудно.

— Въ такомъ случаѣ положитесь на случайность. Иногда случай бываетъ умнѣе самого Меттерниха.

— А пока не явится такой случай, я не буду знать, что происходитъ въ бѣлокурой головѣ.

— А онъ бѣлокурый?

— Вотъ я и проговорился. Впрочемъ, все равно, вотъ и онъ самъ. Какъ по-вашему, — онъ измѣнился въ три года?

Въ эту минуту въ комнату вошелъ юноша, и княгиня Саріа промолвила:

— Герцогъ Рейхштадтскій! Да, онъ очень измѣнился.

Она невольно встала и такъ пристально, такъ внимательно осмотрѣла вошедшаго съ головы до ногъ, что ей самой показалось страннымъ подобное вниманіе со стороны обыкновенно равнодушной, скептической, свѣтской красавицы.

VII.
Его сынъ.

Герцогъ Рейхштадтскій вошелъ въ сопровожденіи своего наставника, графа Маврикія Дитрихштейна, и прямо подошелъ къ канцлеру, словно никого другого не было въ комнатѣ.

— Я только что былъ у дѣдушки, — сказалъ онъ дрожащимъ голосомъ: — и онъ мнѣ сказалъ, что вы имѣете передать мнѣ его приказанія. Хотя я и пришелъ къ вамъ, но не лучше ли вамъ передать эти приказанія графу Маврикію. Онъ распоряжается въ Шенбрунѣ за отсутствіемъ императора, и ему, я полагаю, слѣдуетъ принимать и приказанія.

Въ эту минуту онъ замѣтилъ эрцгерцога, стоявшаго у окна съ Мармономъ, и, подойдя къ нему, произнесъ:

— Простите, дѣдушка, я васъ не замѣтилъ.

Пока старикъ его обнималъ, юноша шепотомъ прибавилъ:

— Я очень несчастенъ.

— Что съ тобой, Францъ? Кто тебя обидѣлъ?

— Молодой герцогъ слишкомъ увлекается, — сказалъ Меттернихъ, также приближаясь къ эрцгерцогу и юношѣ: — дѣло идетъ не о распоряженіяхъ по Шенбрунскому замку, а его величество приказалъ мнѣ напомнить вамъ, герцогъ, о томъ, что такой принцъ, какъ вы, обязанъ подчиняться этикету.

— Развѣ я нарушилъ обязанность, налагаемую на меня моимъ положеніемъ, господинъ канцлеръ?

— Нѣтъ, Боже избави, ваше высочество. Очень естественно любить кататься верхомъ и принимать вашихъ друзей, но дѣдушка желаетъ, чтобы вы впредь ничего не дѣлали безъ его разрѣшенія.

— Прошу васъ, князь, выразиться опредѣлительно.

— Напримѣръ, вы любите разговаривать съ графомъ Прокешъ-Остеномъ, и вы съ нимъ катались верхомъ, а вашему дѣдушкѣ угодно, чтобы вы впредь не бесѣдовали съ графомъ иначе, какъ въ присутствіи третьяго лица.

— Я слышалъ, — отвѣчалъ съ горечью герцогъ, — что моему другу Прокешу дано порученіе ѣхать въ Италію надолго. Значитъ, я его болѣе не увижу.

— Никто не говоритъ о томъ, чтобы ваше высочество его не видѣли, но…

— Я очень хорошо понимаю, чего хотятъ отъ меня, но не люблю наушниковъ. Въ моихъ словахъ нѣтъ ничего обиднаго, и если дѣдушка не желаетъ, чтобы я свободно говорилъ съ моими друзьями, то хорошо — я не буду съ ними видѣться.

— Императоръ еще боится, — продолжалъ Меттернихъ, какъ бы ни въ чемъ не бывало: — что вы слишкомъ свободно ходите по Вѣнѣ, горцогъ, и ваша свита не знаетъ, куда вы направляетесь.

— Хорошо, понимаю. Выходя изъ дома, я буду всегда говорить, куда иду, чтобы можно было слѣдить за мной.

— Не слѣдить, ваше высочество, а охранять васъ.

— Хорошо, хорошо, я все понимаю… Не правда ли, я долженъ какъ можно больше оставаться въ томъ паркѣ, который служитъ мнѣ тюрьмой? Мнѣ слѣдуетъ не думать ни о чемъ, не надѣяться ни на что и даже не удивляться, что мнѣ перемѣнили имя. Хорошо, господинъ канцлеръ, я все понимаю.

Эрцгерцогъ насупилч. брови, а Полина подумала: «Бѣдный юноша!».

Но Меттерних’ъ оставался холоднымъ, непреклоннымъ, однако и онъ послѣ минутнаго молчанія измѣнилъ свой тонъ и произнесъ очень любезно:

— Теперь я кончилъ непріятное порученіе, данное мнѣ его величествомъ, и могу сообщить вамъ пріятную новость.

Герцогъ молча посмотрѣлъ на канцлера, и его голубые глаза ясно говорили: «мнѣ нечего ждать пріятнаго извѣстія отъ васъ».

— Его величество, — продолжалъ Меттернихъ: — желая доказать свою постоянную любовь къ вамъ, назначилъ васъ губернаторомъ Граца, командиромъ гренадерскаго полка и шефомъ драгунскаго полка, который будетъ называться Рейштадтскимъ.

— А когда мнѣ ѣхать въ Грацъ? — спросилъ недовѣрчиво юноша.

— Это только почетное назначеніе, и вамъ не надо покидать Шенбрунъ.

— Хорошо, и драгунскимъ полкомъ мнѣ не позволятъ командовать, а замѣнятъ, его оловянными солдатиками?

— Нѣтъ, вѣроятно, вы будете командовать вашимъ полкомъ на парадахъ.

— А если будетъ, воина, то я поведу своихъ солдатъ на враговъ?

— Не волнуйтесь, ваше высочество, мы живемъ въ мирѣ со всѣми народами, и вамъ, вѣроятно, никогда не придется обнажить нашей сабли.

— Въ такомъ случаѣ, — произнесъ герцогъ, — зачѣмъ меня назначаютъ губернаторомъ въ такой городъ, куда я не могу ѣхать, и даютъ мнѣ такой полкъ, котораго я не могу вести на непріятеля?

Эрцгерцогъ Карлъ не могъ болѣе выдержать и, взявъ за плечо внука, сказалъ вполголоса:

— Успокойся, Францъ я все устрою.

Потомъ онъ громко произнесъ:

— А ты знаешь, Францъ, какой тебѣ даютъ полкъ? Эти драгуны прежде назывались драгуны Латура, и подъ Ваграмомъ они дрогнули отъ атаки французской кавалеріи, но я бросился впередъ и крикнулъ имъ: «Развѣ вы не драгуны Латура?» Они отвѣчали: «да, да», и бросились съ такимъ пыломъ на гренадеровъ Удино, что они должны были отступить. Не правда ли, маршалъ Мармонъ?

Это имя Мармона, неожиданно произнесенное передъ сыномъ Наполеона, произвело потрясающее впечатлѣніе на узника Меттерниха.

— Мармонъ здѣсь! — воскликнулъ онъ. — Вы маршалъ Мармонъ! — воскликнулъ юноша, сверкая глазами. — Правда ли, что вы покинули моего отца?

— Что ты говоришь? — произнесъ эрцгерцогъ.

— Откуда онъ это знаетъ? — промолвилъ Меттернихъ.

— Браво, настоящій сынъ Наполеона! — произнесла громко Полина.

Тяжелое молчаніе водворилось въ комнатѣ. Мармонъ блѣдный,

съ налившимися кровью глазами, хотѣлъ сказать, какъ всегда, въ свою защиту, что онъ любилъ Францію болѣе императора, но не могъ выговорить ни слова.

Самъ герцогъ Рейхштадтскій поспѣшилъ на его выручку.

— Можетъ быть, я ошибаюсь, маршалъ, — сказалъ онъ: — меня очень плохо учили исторіи, но я все-таки знаю, что вы до тѣхъ поръ храбро сражались въ Италіи, Испаніи, Австріи и даже во Франціи. Я знаю, что вы долго были вѣрнымъ товарищемъ отца, и потому все-таки съ удовольствіемъ пожму вамъ руку, до которой, вѣроятно, не разъ прикасался мой отецъ.

Мармонъ едва удержался отъ душившихъ его слезъ, и пока онъ дрожащими руками схватилъ протянутую ему руку, герцогъ прибавилъ вполголоса:

— Однако вы должны были очень страдать, покидая вашего стараго товарища.

Между тѣмъ Меттернихъ сдѣлалъ выговоръ Дитрихшттейну за недостаточный надзоръ и приказалъ навести справку о томъ, кто могъ сообщить недозволенныя свѣдѣнія Шенбрунскому юношѣ.

Покончивъ съ Мармономъ, герцогъ спокойно сказалъ, обращаясь къ Меттерниху:

— Прошу васъ, передайте мою благодарность императору. Я съ удовольствіемъ надѣну мундиръ храбраго драгунскаго полка, о которомъ такъ лестно отозвался мой дѣдъ, знающій въ атома, толкъ, но я надѣюсь, что это новое назначеніе не заставитъ меня никогда воевать съ Франціей.

— Императоръ будетъ очень доволенъ узнать, ваше высочество, — отвѣчала, канцлера, — что вы готовы исполнять всѣ его приказанія, и что онъ можетъ всегда разсчитывать на васъ, какъ на принца, преданнаго своему дому и своей странѣ.

— Еще бы! — произнесъ герцога, гордо поднимая голову: — онъ самъ мнѣ объяснилъ нѣсколько лѣтъ тому назади, за, чемъ состоита, мой долга, Я былъ тогда ребенкомъ и игралъ въ его кабинетѣ въ въ Шенбрунѣ. Неожиданно онъ положилъ мнѣ руку на голову и сказалъ: «Жаль, что ты не постарше, тогда тебѣ было бы достаточно появиться на Страсбургскомъ мосту, чтобы въ Парижѣ прекратилось царство Бурбоновъ. Дѣдушка никогда бы мнѣ этого не сказалъ, если бы не былъ убѣжденъ такъ же, какъ вы, что я преданъ своему долгу и своей странѣ.

— Хорошо сказано, — промолвилъ эрцгерцогъ.

Меттернихъ узналъ то, что ему было необходимо, и подумалъ:

— Мое предчувствіе меня не обмануло, надо дѣйствовать энергично.

Мармонъ трогательно распростился съ герцогомъ, высказала, ему всю свою преданность и выразилъ надежду, что еще увидится съ нима, Меттернихъ проводилъ маршала до дверей, а герцогъ, смотря ему въ слѣдъ, промолвилъ:

— Онъ былъ на войнѣ съ отцемъ.

Неожиданно глаза его остановились на красивой, блестящей женщинѣ, присутствія которой онъ до сихъ поръ не замѣчала,.

— Кто эта дама, дѣдушка? — спросилъ онъ вполголоса. — Она была здѣсь все время?

— Да, это княгиня Саріа.

Юноша подошелъ къ Полинѣ и произнесъ съ почтительнымъ поклономъ:

— Я долженъ просить у васъ извиненія, княгиня, что за, вашемъ присутствіи позволилъ себѣ непростительную выходку.

— Ваше высочество, бываютъ прекрасныя увлеченія, въ которыхъ нечего извиняться, — отвѣчала Полина.

Голосъ ея показался юношѣ звучнымъ, сладкимъ, а взглядъ ея добрымъ, сочувственнымъ.

— Вы находитесь въ дружескомъ отношеніи съ канцлеромъ? — спросилъ герцога, не понимая, какъ она очутилась въ кабинетѣ Меттерниха.

— Я возвратившаяся изгнанница, — отвѣчала съ улыбкой Полина: — и мой примѣръ доказываетъ, что можно возвратиться изъ изгнанія.

— Но для этого необходимо подчиниться.

— Нѣтъ, ваше высочество, надо только терпѣливо ждать. Минута справедливости рано или поздно настанетъ.

Герцогъ бросилъ на нее взглядъ, полный восхищенія и благодарности.

— Ну, Францъ, пойдемъ со мною, — сказалъ эрцгерцогъ Карлъ: — я провожу тебя до лѣстницы и тамъ отдамъ на попеченіе Дитрихштейну.

Молодой человѣкъ послѣдовалъ за своимъ дѣдомъ, но не слышалъ его словъ, и ему все мерещился симпатичный образъ красавицы.

Оставшись наединѣ съ Меттернихомъ, Полина сказала, искусно маскируя свое неожиданное смущеніе:

— Мы съ вами и забыли третье средство узнать, о чемъ мечтаетъ вашъ узникъ, именно спросить его объ этомъ.

— Такъ что же, вы полагаете, княгиня, мнѣ предпринять? — спросилъ канцлеръ.

— Ничего. Дайте ему свободу и окажите довѣріе, это благородная душа.

— А я все-таки думаю, что второе средство лучше, — хитро замѣтилъ канцлеръ и пристально посмотрѣлъ на молодую женщину.

— А я думаю, что оно теперь ни къ чему не приведетъ, — отвѣчала Полина, — но мнѣ пора князь навѣстить эрцгерцогиню Софію, которая такъ же, какъ вы, сохранила обо мнѣ добрую память.

— Эрцгерцогиня совершенно оправилась, — произнесъ Меттернихъ, провожая княгиню до дверей: — и послѣзавтра въ Шенбрунѣ назначены крестины ея маленькаго сына. Вы тамъ будете, княгиня?

— Постараюсь.

— Такъ до свиданія въ Шенбрунѣ.

— А какъ назовутъ новаго внука императора?

— Францемъ-Іосифомъ.

И Меттернихъ съ своей обычной любезностью поцѣловалъ на прощаніе руку у княгини Саріа.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.
Смѣлая попытка.

I.
Приключенія полицейскаго агента.

Посадивъ Фабіо въ Миланскую тюрьму вечеромъ 26 іюня, Галлони сталъ обсуждать со всѣхъ сторонъ, какъ окончить блестящимъ образомъ начатое имъ дѣло, чтобы заслужить повышеніе. Ему невыносимо было прозябать въ мелкой должности, когда онъ чувствовала, способность разыгрывать первую роль, хотя бы въ полиціи.

— Во что бы то ни стало, мнѣ нужно достать эти бумаги, — думалъ онъ: — а то снова прощай всѣ надежды, да еще, можетъ быть, я получу выговоръ за безпричинный арестъ Фабіо. Но развѣ можно сдѣлать яичницу, не разбивъ яйца.? Но какъ ловко провела меня эта княгиня! Куда она дѣла бумаги? Нѣтъ, я глупо сдѣлалъ, что послушалъ офицера и не продолжала, обыска. Лучше я вернусь снова за, магазинъ, посмотрю, что тамъ дѣлается, а потомъ отправлюсь въ домъ княгини и устрою тамъ полицейскій надзоръ за всѣми ея дѣйствіями.

Спустя нѣсколько минутъ, онъ снова подошелъ къ магазину со своими сбирами, и только что поставленные на часы жандармы, которые смѣнили прежнихъ, удостовѣрили, что никто при нихъ не входилъ въ домъ и не выходила, изъ него, а виднѣвшійся свѣтъ въ окнѣ надъ магазиномъ только что погасъ.

Галлони успокоился, такъ какъ онъ не зналъ, что въ домѣ никого не было, кромѣ продавщицы Элизы, и поспѣшно направился за, родовой домъ княгини Саріа, casa Sorati, въ улицѣ СантоАндреа. Тамъ также все было благополучно. Свѣтъ мерцалъ въ нѣкоторыхъ окнахъ верхняго этажа, гдѣ, очевидно, жили слуги. Наконецъ, и тамъ онъ исчезъ, когда на городскихъ часахъ пробило полночь.

Прежде, чѣмъ итти спать, Галлони принялъ послѣднія двѣ мѣры предосторожности. Онъ поставилъ двухъ часовыхъ у дома княгини Саріа и, зайдя въ почтамтъ, предупредилъ дежурнаго чиновника, чтобы перехвачены были всѣ письма, адресованныя на имя этой аристократки и посылаемыя ею.

Каково же было его разочарованіе, когда на слѣдующее утро онъ увидѣлъ, что бѣлошвейки покинули свое жилище, и узналъ, что княгиня Саріа вмѣстѣ съ ними выѣхала рано утромъ на почтовыхъ по дорогѣ въ Комо; хотя одинъ изъ его сбировъ поскакалъ за ними, чтобы не выпустить изъ вида, но этого было недостаточно, и Галлони отправился въ домъ губернатора, такъ какъ онъ былъ вполнѣ убѣжденъ, что бѣглянки увезли съ собою драгоцѣнныя бумаги,

Было восемь часовъ утра, и лакей губернатора отказался разбудить его.

Галлони разсердился и предъявилъ свой бланки, агента тайной полиціи.

— Ступайте къ начальнику полиціи, это дѣло его, а не губернатора.

— Я желаю видѣть губернатора по важному государственному дѣлу, и никто, кромѣ него, не можетъ принять необходимыхъ мѣръ въ этомъ случаѣ.

Послѣ долгихъ переговоровъ лакеи смилостивился и доложили, губернатору о приходѣ Галлони, но только въ 9 часовъ онъ добился аудіенціи, такъ долго вставали, и одѣвался губернаторъ.

Когда сыщикъ подробно разсказалъ о всемъ случившемся наканунѣ и въ это утро, то губернаторъ промолвилъ съ улыбкой:

— Не можетъ быть, чтобы такая блестящая аристократка, какъ княгиня Саріа, имѣющая важныя связи въ Вѣнѣ, приняла участіе въ заговорѣ съ двумя бѣлошвейками и мелкимъ адвокатомъ.

— Если, ваше превосходительство, мнѣ не вѣрите, то не угодно ли вамъ допросить графа Бальди, который присутствовалъ при обыскѣ магазина „Золотыя ножницы“.

Вмѣстѣ съ тѣми, сыщикъ настоятельно требовалъ, чтобы ему былъ выданъ тотчасъ приказъ о принятіи необходимыхъ мѣръ противъ княгини Саріа и ея двухъ сообщницъ, обвиняемыхъ въ укрывательствѣ важныхъ государственныхъ бумагъ, и чтобы его лично тотчасъ отправили въ погоню за ними. Губернаторъ тѣмъ скорѣе на это согласился, что ему необходимо было переслать въ Вѣну секретныя письма не по государственному дѣлу, а по любовной интрижкѣ, и они достигли бы вѣрнѣе своего назначенія въ карманѣ Галлони, чѣмъ по почтѣ. Къ приказу о преслѣдованіи и арестѣ подозрительныхъ дамъ губернаторъ прибавилъ рекомендательное письмо къ начальнику вѣнской полиціи Зедельницкому.

— Ваше превосходительство, конечно, увѣдомите объ этомъ министра, — сказалъ Галлони, выходя изъ кабинета: — такъ какъ ваше донесеніе очиститъ мнѣ почву для дѣйствій въ Вѣнѣ.

Вернувшись къ своему туалету, губернаторъ промолвилъ вполголоса:

— Конечно, княгиня докажетъ всю глупость взведеннаго на нее обвиненія, и тѣмъ дѣло кончится.

Между тѣмъ Галлони не терялъ времени, но онъ не бросился въ погоню за экипажемъ княгини Саріа, который спокойно катился по дорогѣ въ Комо, а отправился прямо въ Вѣну по болѣе прямой почтовой дорогѣ черезъ Бресчію, Верону и Удине.

— Я прибуду въ Вѣну раньше ея, — думалъ онъ, — и если мнѣ тамъ окажутъ содѣйствіе, то я легко накрою княгиню, которая будетъ считаться вполнѣ безопасной и не приметъ мѣръ, чтобы скрыть драгоцѣнные документы.

Все случилось, какъ предвидѣлъ ловкій сыщикъ. Жандармъ догналъ княгиню Саріа на швейцарской границѣ, и хотя тамъ подвергли строгому разсмотрѣнію паспорты трехъ женщинъ, но они оказались въ порядкѣ, и пришлось ихъ пропустить, а, однажды очутившись въ Швейцаріи, онѣ уже были внѣ когтей австрійской полиціи.

Что касается до Галлони, то онъ не спѣша достигъ Вѣны иной дорогой и явился туда ровно во время.

II.
Отель „Лебедь“.

Первымъ дѣломъ Галлони по прибытіи въ Вѣну было доставить секретныя письма миланскаго губернатора, а затѣмъ онъ отправился къ начальнику полиціи и выправилъ себѣ разрѣшеніе содѣйствовать столичной полиціи въ разысканіи заговорщиковъ, по дѣлу врученія герцогу Рейхштадтскому важныхъ документовъ. Наконецъ онъ помѣстился въ маленькой гостиницѣ у городскихъ воротъ, выходившихъ на дорогу, которая вела изъ Тироля и Швейцаріи.

На третій день онъ съ удовольствіемъ увидѣлъ дорожный экипажи., въ которомъ спокойно сидѣли его бѣглянки. Онъ послѣдовалъ за ними и убѣдился, что онѣ поселились на нѣкоторое время въ отелѣ „Лебедь“ въ Карентійской улицѣ.

Вечеромъ въ тотъ же день графъ Зедельницкій въ сопровожденіи Галлони, который доложилъ ему подробно обо всемъ, посѣтилъ отель „Лебедь“ и даже номеръ, занятый княгиней Саріа, пока ея не было дома. Испуганный хозяинъ отеля подробно отвѣчалъ на всѣ вопросы графа.

— Давно ли живетъ здѣсь княгиня?

— Съ сегодняшняго утра. Можетъ быть, ваше превосходительство, мнѣ не слѣдовало принимать ее? Если вы прикажете, то я тотчасъ ей откажу.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ графъ, пожимая плечами: — княгиня почтенная дама и имѣетъ большія связи при дворѣ.

— Я такъ и думалъ; это очень приличная особа. Ее сопровождаютъ двѣ женщины, которыя значатся по паспорту бѣлошвейками. Онѣ заняли скромную комнату подъ номеромъ княгини.

— Вы ихъ знаете, онѣ когда нибудь останавливались въ отелѣ?

— Нѣтъ. Прикажете ихъ удалить?

— Ни ихъ и никого другого.

— Есть еще у васъ новые путешественники?

— Только одинъ журналистъ изъ Парижа, которому тайный совѣтникъ Фридрихъ Генцъ только что прислалъ кучу карточекъ для осмотра вѣнскихъ музеевъ.

— Что же, княгини цѣлый день не было дома?

— Она уѣзжала утромъ во дворецъ, какъ мнѣ сказалъ кучеръ, затѣмъ она вернулась и обѣдала одна въ часъ. Въ три часа она поѣхала къ эрцгерцогинѣ Софіи, какъ мнѣ сообщилъ швейцаръ; теперь ее ждутъ съ минуты на минуту, а вечеромъ она собирается опять выѣхать.

— Поздравляю, вы все знаете о своихъ жильцахъ, значитъ вашъ отель прекрасно организованъ. Прошу васъ передавать моему уполномоченному всѣ письма и пакеты, которые будутъ получаться или отправляться вашими жильцами. Вы поняли меня?

— Понялъ, ваше превосходительство, ваше приказаніе относится и до княгини Саріа?

— Да, лучше не дѣлать исключенія ни для кого. Если же княгиня узнаетъ, что мы были въ ея комнатахъ, то скажите, что мы путешественники и желаемъ занять ея номеръ, когда она его очиститъ.

Съ этимъ словомъ графъ отпустилъ трактирщика и, оставшись наединѣ съ Галлони, спросилъ его:

— Вы осмотрѣли мѣстность?

— Конечно. Вотъ здѣсь рядомъ спальня; она выходитъ въ гардеробную, которая соединяется дверью съ задней лѣстницей, а въ гостиную прямо входятъ съ парадной лѣстницы. Вотъ и все.

— Такъ не угодно ли вамъ покуда только слѣдить за всѣми шагами этихъ лицъ. Хотя ваши первыя дѣйствія въ этомъ дѣлѣ были неудачными, но вы потомъ доказали свою ловкость, отыскавъ здѣсь вашихъ бѣглянокъ, но помните, что Вѣна не Миланъ, и вѣнцы не миланцы. Хотя вы не принадлежите къ здѣшней полиціи, но я дозволю вамъ окончить это дѣло. Только смотрите, оправдайте рекомендацію миланскаго губернатора, главное будьте осторожны и не торопитесь.

— Да мнѣ теперь и дѣлать нечего, ваше превосходительство, документы должны еще находиться въ карманѣ княгини, и я подожду, пока она опорожнитъ свои карманы.

— И пока я вамъ разрѣшу дѣйствовать, — прибавилъ графъ.

Галлони кивнулъ головой, но этотъ безмолвный знакъ могъ означать одинаково и „слушаюсь“ и „какъ бы не такъ“.

— Княгиня Саріа вернулась, и если ваше превосходительство желаете, то можете съ нею познакомиться, — произнесъ хозяина, отеля, пріотворяя дверь.

— Я нисколько этого не желаю, — отвѣчалъ графъ Зедельницкій.

— А я тѣмъ болѣе, такъ какъ она меня знаетъ, — прибавилъ Галлони.

— Идите на встрѣчу вашей жиличкѣ, а мы удалимся задними, ходомъ. Вотъ глупая исторія! Но, Галлони, воспользуйтесь этимъ, чтобы осмотрѣть всѣ входы и выходы.

Въ ту самую минуту, какъ они исчезли по задней лѣстницѣ, парадная дверь отворилась, и Полина вошла за, номеръ за, сопровожденіи горничной.

— Извините, ваше сіятельство, что я позволила, себѣ войти въ ваши апартаменты, — сказала, хозяина, отеля, низко кланяясь, — но я хотѣла, убѣдиться, все ли за, порядкѣ, и къ тому же я долженъ былъ показать ихъ двумъ путешественникамъ, которые хотятъ снять иха, когда вы покинете отель, что, я надѣюсь, будетъ не скоро.

Слушая его, Полина поправляла себѣ прическу у зеркала, но случайно она взглянула въ окно и вздрогнула. По улицѣ быстро шли два человѣка, и одинъ изъ нихъ украдкою смотрѣлъ на ея окно. Въ его блѣдномъ, рѣшительномъ и вселяющемъ отвращеніе лицѣ она узнала миланскаго сыщика.

— Это ваши новые жильцы, — сказала она, указывая на быстро удалявшіяся фигуры. — Нечего сказать, хорошіе у васъ кліенты.

— Я, право, не вижу такъ далеко, — сказалъ хозяинъ отеля за, большомъ смущеніи.

— Я надѣюсь, что вы дали имъ обо мнѣ всѣ свѣдѣнія, какія они желали. Я нимало не хочу ссорить васъ съ полиціей.

— Что же дѣлать, несчастные хозяева отелей подвергнуты постоянному полицейскому надзору.

— Пожалуйста, не дѣлайте исключенія для меня. Докладывайте полиціи о всѣхъ лицахъ, которыя будутъ меня посѣщать, даже показывайте мои письма.

— Какъ, ваше сіятельство, вы позволяете? — воскликнулъ съ удивленіемъ хозяинъ.

— Да, конечно, въ наше время надо подчиняться подобнымъ непріятностямъ, въ особенности, когда нечего бояться. Ну, до свиданія, прошу васъ, прикажите сказать, чтобы дѣвицы Лоливъ зашли ко мнѣ, когда окончатъ свою работу.

Оставшись одна, Полина стала серіозно обдумывать свое положеніе. Очевидно, Галлони не считалъ себя побѣжденнымъ, прослѣдилъ ихъ до Вѣны, увѣдомилъ полицію объ ихъ прибытіи и окружилъ хитрою сѣтью бѣдныхъ женщинъ, которыя надѣялись, что избѣгли его когтей. Но неужели Меттернихъ велъ двойную игру и съ одной стороны принималъ ее любезно, а съ другой подвергалъ унизительному полицейскому надзору. Что ей дѣлать? Она хотѣла повести снова веселую свѣтскую жизнь, а обстоятельства ее наталкивали на участіе въ политическомъ заговорѣ. Конечно, въ пользу такого интереснаго и симпатичнаго юноши, какимъ ей показался неожиданно герцогъ Рейхштадтскій, можно было дѣйствовать съ удовольствіемъ. Но что она могла сдѣлать? Она была вполнѣ безпомощна, и потому рѣшилась остаться въ сторонѣ, не обращая вниманія на полицейскія непріятности, тѣмъ болѣе, что ей никто не поручалъ исправлять ошибокъ исторіи.

— А жаль, — промолвила она мысленно, вспомнивъ о красивой фигурѣ молодого человѣка, объ его благородной выходкѣ относительно Мармона и въ особенности о нѣжномъ, сочувственномъ взглядѣ, брошенномъ на нее.

III.
Планъ дѣйствія.

— Княгиня, должно быть, получила дурныя извѣстія, — сказала Шарлотта своей теткѣ, входя въ гостиную: — посмотрите, какъ она грустна.

— Не бойтесь, не случилось никакого несчастія, — отвѣчала Полина, услыхавъ слова молодой дѣвушки, хотя они и были сказаны вполголоса: — напротивъ я нашла старыхъ и новыхъ друзей, такъ что стоитъ намъ только сказать слово, и наше дѣло въ шляпѣ.

— Неужели? — воскликнула Шарлотта, просіявъ.

— Но я еще не упомянула о нашемъ дѣлѣ никому. Оказывается, что наши миланскіе друзья прекрасно выбрали минуту для дѣйствія, хотя сами этого не подозрѣвали. Парижская революція даетъ всѣ шансы на успѣхи, сыну Наполеона.

— Бѣдный юноша!

— Я видѣла его, — воскликнула Полина, обрадовавшись случаю поговорить о молодомъ человѣкѣ, который произвелъ на нее глубокое впечатлѣніе: — какъ онъ перемѣнился! Три года тому назадъ онъ былъ блѣднымъ, грустнымъ ребенкомъ, сгорбленнымъ подъ бременемъ несчастья, а теперь онъ сталъ прекраснымъ, благородными, смѣлымъ, мыслящимъ юношей. А глаза у него свѣтлые, открытые, добрые.

— Помните, тетя, и Фабіо говорилъ то же.

— Люди, окружающіе его, начинаютъ понимать принца, — продолжала Полина: — они боятся его. Я пристально смотрѣла на Меттерниха, пока герцогъ Рейхштадтскій говорилъ, и ясно было, что онъ въ молодомъ австрійскомъ офицерѣ видѣлъ неожиданно воскресшій образъ его великаго отца. Хитрый дипломатъ словно слышалъ голосъ умершаго колосса, и какъ будто передъ нимъ воскресали кровавые годы его борьбы съ императоромъ. Это была поразительная, чудная сцена.

— Я понимаю, почему вы не могли еще сказать ни слова о Миланскомъ дѣлѣ, — замѣтила Шарлотта.

— Я не говорила о немъ, но оно извѣстно Меттерниху. Онъ знаетъ, что мы пріѣхали втроемъ, и, быть можетъ, подозрѣваетъ, что въ нашихъ рукахъ драгоцѣнные документы. Но не безпокойтесь, все уладится.

— Простите, княгиня, — произнесла тетка молодой дѣвушки: — не лучше ли намъ уничтожить эти бумаги?

Шарлотта всплеснула руками отъ удивленія и гнѣва.

— Зачѣмъ ихъ уничтожать? — спросила Полина.

— Мы хотимъ просить помилованія человѣка, который долженъ былъ привезти сюда эти бумаги, а сами хотимъ обмануть лицъ, у которыхъ просимъ милости. Это не хорошо.

— Нѣтъ, тетя. Мы не имѣемъ права уничтожить бумагъ, которыя намъ поручилъ Фабіо. Онъ слишкомъ дорого платитъ за ихъ сохраненіе.

— Вы правы, дитя мое, — замѣтила Полина.

— Однако надо выбирать одно изъ двухъ: или освободить изъ тюрьмы твоего жениха и сжечь бумаги, или сохранить бумаги и не просить о помилованіи Фабіо.

— Вы хотите, чтобы ваша племянница обезчестила своего жениха и добилась его освобожденія цѣною предательства.

— Нѣтъ, но я боюсь, что мы поступимъ неблагородно, если не уничтожимъ бумагъ. Простите, княгиня; я знаю, съ какимъ мужествомъ и съ какой добротой вы оказали намъ помощь въ этомъ несчастномъ дѣлѣ. Я вамъ за это очень благодарна, тѣмъ болѣе, что вы компрометировали себя безъ всякой причины. Но я не хочу, чтобы вы ради насъ совершили неблагородный поступокъ.

— Подумаемъ хорошенько и рѣшимъ, что мы должны сдѣлать по совѣсти, — отвѣчала съ улыбкой Полина и протянула руку доброй старухѣ.

— Я полагаю, — воскликнула Шарлотта: — что прежде, чѣмъ рѣшать судьбу пакета съ бумагами, надо посмотрѣть, что въ нихъ находится.

— Вы совершенно нравы, Шарлотта, и если эти бумаги окажутся пустыми, то мы ихъ тотчасъ уничтожимъ, не правда ли, наша ходячая совѣсть? — прибавила княгиня, обращаясь къ теткѣ молодой дѣвушки.

— Я не вижу, къ чему поведетъ это пустое любопытство, — отвѣчала старуха: — а если бумаги окажутся важными, то что мы сдѣлаемъ?

— Увидимъ, а что я не любопытна, то сейчасъ вамъ докажу, тетя. Вы обѣ откроете пакетъ, а я выйду въ сосѣднюю комнату и буду караулить, чтобы насъ никто не подсмотрѣлъ.

— Хорошо, Шарлотта.

Молодая дѣвушка быстро выбѣжала изъ двери и старательно затворила ее за собою.

— Я распечатаю конвертъ, — сказала Полина, вынимая его изъ своего кармана и показывая, что сургучъ остался неприкосновеннымъ: — мы прочитаемъ бумаги, а затѣмъ вы сами, г-жа Лоливъ, рѣшите, что съ ними дѣлать.

Въ пакетѣ оказалось восемь свернутыхъ бумагъ, Полина прежде всего развернула четыре письма.

— Всѣ они адресованы, — сказала Полина: — „его императорскому высочеству принцу Наполеону-Франциску-Бонапарту, герцогу Рейхштадтскому“, а подписано одно „Іосифомъ“, другое „Іеронимомъ“, третье „Ашилемъ Мюратомъ“, а четвертое „Луи-Наполеономъ Бонапартомъ“.

— Ватага нищихъ! — промолвила старуха съ инстинктивной ненавистью парижской буржуазіи къ семьѣ императора.

— Вы правы, за исключеніемъ перваго, который очень богатъ.

— Пятый и шестой листъ подлинники и копіи списка подставъ, устроенныхъ на дорогѣ изъ Вѣны въ Страсбургъ. Это самый далекій путь во Францію, а потому наименѣе подозрительный. Въ этой бумагѣ встрѣчаются имена почтовыхъ смотрителей, помѣщиковъ и даже простыхъ поселянъ, которые обязались приготовить лошадей. И какъ основательно, съ какою любовью составленъ этотъ списокъ. Въ немъ помѣчены не только всѣ повороты дорогъ и тропинки, но даже указаны города, которыхъ надо избѣгать. Сколько преданности и терпѣнія заключается въ этой сухой номенклатурѣ. Просто удивительно.

— Это правда, — печально промолвила старая дѣва.

— Вотъ еще списокъ лицъ, живущихъ въ Вѣнѣ и ея окрестностяхъ, на помощь которыхъ можно разсчитывать: Жозефъ Мунцъ, управляющій барона Абенауса въ Гитцингѣ, близъ Шенбруна Карло Грепи, стекольщикъ, близъ Бельведера, ботаникъ Велэ… и еще десять другихъ. Вотъ и послѣдняя бумага, прочтите ее сами.

Г-жа Лоливъ взяла бумагу изъ рукъ княгини и прочла инструкцію, данную Фабіо тайнымъ обществомъ, къ которому онъ принадлежалъ:

„Братъ, выбранный для совершенія этого подвига, передастъ означенныя бумаги Францу Шулеру, садовнику Шенбрунскаго парка. Онъ поступитъ такъ, чтобы никто не видѣлъ его свиданія съ этимъ человѣкомъ. Францъ Шулеръ, если и знаетъ объ этомъ предпріятіи, то не поощряла, его. Онъ любитъ сына своего стараго вождя, но никогда не составлялъ заговора для его освобожденія. Однако мы знаемъ, что онъ охотно пожертвуетъ своей жизнью для спасенія герцога Рейхштадтскаго изъ рукъ его палачей, чему посвятила всѣ свой усилія группа преданныхъ молодыхъ людей. О, вы, въ чьихъ рукахъ находятся эти документы, помните, что вы клялись ихъ сохранить какой бы то ни было цѣной, ваша жизнь, свобода, безопасность — ничто. Жертвуйте всѣмъ для святого дѣла освобожденія народовъ. Повинуйтесь“.

Наступило молчаніе, которое было нарушено, спустя нѣсколько минутъ, Полиной.

— Значитъ, — произнесла она, — мѣсяцами и годами многіе люди посвящали свою жизнь на то, чтобы вырвать изъ когтей злой судьбы благороднаго юношу, котораго держатъ во имя государственныхъ видовъ въ тюрьмѣ, физической и нравственной. Имъ удалось составить необыкновенную нить самопожертвованій, а мы, эгоистки, хотимъ для своего спокойствія уничтожить плодъ очень долгаго, энергичнаго труда.

Старая дѣва еще не успѣла отвѣтить, какъ въ комнату вбѣжала Шарлотта.

— Все въ домѣ тихо. Скажите, что вы нашли въ пакетѣ такого страшнаго? Вы обѣ совершенно измѣнились.

— Ваша тетка огорчена тѣмъ, что мы не можемъ уничтожить этихъ бумагъ, — замѣтила Полина.

— Я очень рада, — воскликнула Шарлотта.

— Какъ рада? — произнесла старая дѣва, — да вѣдь если эти бумаги могучее орудіе, то мы не можемъ хлопотать о помилованіи Фабіо.

— Я это подозрѣвала. Я долго думала и пришла къ заключенію, что мы должны думать прежде всего объ его долгѣ. И какая ему радость будетъ даже въ тюрьмѣ узнать, что цѣль, къ которой онъ стремился, достигнута его невѣстой!

— Какъ? Ты хочешь?

— Я ничего не могу сдѣлать. Но мы найдемъ добрую фею и благородную душу, которая намъ поможетъ.

И она съ мольбою устремила свои глаза на Полину.

— Шарлотта, ты бредишь, — воскликнула ея тетка.

— Нѣтъ, — продолжала молодая дѣвушка чарующимъ тономъ сирены, — я не могу разбудить спящаго принца въ заколдованномъ замкѣ, но есть возвышенныя сердца, которыхъ привлекаетъ опасность. Если такая душа, оставшись доброй среди злыхъ, жестокихъ чудовищъ, и пожертвовала свѣтской, веселой жизнью, чтобъ оказать помощь двумъ несчастными, существамъ, то она не можетъ остановиться на полпути…

— Подумай, что ты говоришь? — перебила ее тетка: — ты хочешь, чтобы княгиня погубила себя ради насъ! Ты…

Полина подняла руку, безмолвно прося тетку не прерывать вдохновенной рѣчи молодой дѣвушки.

— Освободить несчастнаго узника изъ рукъ тюремщиковъ, — продолжала Шарлотта, — это святое дѣло, и оно должно совершиться. Коли бумаги, могущія содѣйствовать бѣгству славнаго, симпатичнаго юноши, попали въ руки княгини Саріа, то неужели она ими не воспользуется?

— Полно, полно, Шарлотта, — начала ея тетка, но Полина ее перебила:

— Я горжусь тѣмъ, что Шарлотта поняла меня. Но, дитя мое, поговоримъ серіозно. Ты совѣтуешь мнѣ обмануть людей, которые меня вызвали изъ, изгнанія и предлагаютъ возвратить все, что у меня отнято. Положимъ, это не бѣда; я слишкомъ долго ждала ихъ милости и даже теперь не очень вѣрю имъ. Ты совѣтуешь мнѣ принять участіе въ политической революціи?

— Конечно, — подтвердила старая дѣва.

— Ты совѣтуешь мнѣ отдать герцогу Рейхштадтскому эти бумаги и устроить его бѣгство, съ цѣлью возвратить ему императорскій престолъ, но вѣдь ты мнѣ предлагаешь государственное преступленіе?

— Конечно, — повторила тетка.

— А если я потерплю пораженіе въ моемъ смѣломъ предпріятіи, то я подвергнусь новому изгнанію и лишусь навсегда отнятыхъ у меня помѣстій.

Она вдругъ покраснѣла и послѣ минутнаго молчанія продолжала:

— Нѣтъ, я этого не сказала. Я не равняла доброе дѣло съ презрѣннымъ, металломъ. Княгиня Саріа на это не способна.

— Но, княгиня, надо знать, стоитъ ли герцогъ, Рейхштадтскій такого самопожертвованія, — промолвила Шарлотта.

— Онъ стоитъ ли?.. Нѣтъ, я болѣе колебаться не могу. Въ сущности, колебалась ли я? Я готова была съ первой минуты совершить преступленіе, которое ты мнѣ совѣтовала, Шарлотта! Что же касается до венгерскихъ помѣстій, то пусть ими пользуется, кто хочетъ! Я видѣла горе въ глазахъ двадцатилѣтняго юноши и рѣшила, чтобъ эти глаза засвѣтились радостью.

— О княгиня, княгиня! — воскликнула молодая дѣвушка, бросаясь передъ нею на колѣни.

— Ну, видно безумье прилипчиво, — произнесла старая дѣва, — и когда мои миланскіе сосѣди спросятъ, куда дѣвалась хозяйка закрытаго магазина „Золотыя ножницы“, то имъ отвѣтятъ: „сумасшедшая старуха отправилась въ Вѣну, чтобы принять участіе въ, государственномъ заговорѣ“.

— Не безпокойтесь, — отвѣчала Полина, подходя къ старухѣ и крѣпко пожимая ей руку: — вы обѣ вернетесь въ, вашъ, магазинъ, и Шарлотта выйдетъ, замужъ за своего жениха. Моей первой заботой будетъ обезпечить безопасность васъ, обѣихъ и Фабіо, а если я погибну въ, своей смѣлой попыткѣ, то никто отъ этого не пострадаетъ.

Шарлотта хотѣла протестовать, но княгиня зажала ей рукою ротъ.

— Нѣтъ, нѣтъ, — продолжала она, — это единственное условіе, которое я ставлю. Никто не долженъ участвовать въ заговорѣ, кромѣ меня. Въ сущности, тутъ нѣтъ и заговора. Просто надо передать кому слѣдуетъ важныя бумаги. Это было поручено сдѣлать Фабіо, но онъ не можетъ исполнить даннаго ему порученія; вотъ и все. Но довольно болтать, пора и дѣйствовать. Прежде всего возьмите, Шарлотта, вонъ въ этомъ столѣ два конверта. Въ одинъ я положу письма членовъ бонапартовской семьи, а въ другой маршрутъ бѣгства и списокъ лицъ, могущихъ ему содѣйствовать. Что же касается до инструкціи Фабіо, то я еще разъ прочитаю ее и уничтожу.

Исполнивъ свое намѣреніе и разложивъ документы по конвертамъ, княгиня ихъ запечатала и произнесла съ торжествующей улыбкой:

— Ну, теперь все кончено. Мое оружіе готово, и багажъ распредѣленъ. Я слышала отъ офицеровъ, что наканунѣ большой битвы всегда дѣлятъ багажъ на двѣ части: съ одной разстаются при первой необходимости для облегченія бѣгства, а вторую отдаютъ только вмѣстѣ съ жизнью. Я поступила также и теперь готова для битвы. На ночь я отдамъ оба конверта въ вѣрныя руки, а завтра начну дѣйствовать.

— Такъ скоро! — воскликнула старая дѣва.

— Да, — отвѣчала Полина: — спящій принцъ проснулся.

Возвращаясь къ себѣ въ комнату, Шарлотта сказала теткѣ:

— Вы замѣтили, какъ счастлива княгиня? Я увѣрена, что она любитъ юнаго герцога.

IV.
Тайна Полины.

Дѣйствительно ли она любила его? Неужели она, двадцатитрехлѣтняя гордая аристократка, царица свѣтскихъ гостиныхъ, во всемъ блескѣ своей красоты влюбилась съ перваго взгляда въ тщедушнаго, хотя и прелестнаго юношу?

Она даже не задавала себѣ этого вопроса. Отправившись изъ Милана въ Вѣну по дѣлу о возвратѣ своихъ помѣстій, она вовсе не думала о герцогѣ Рейхштадтскомъ, хотя случайно приняла участіе въ дѣлѣ объ арестѣ Фабіо. Она думала, какъ всѣ представители вѣнскаго общества, что герцогъ Рейхштадтскій былъ глупымъ, неразвитымъ юношей, который самъ соглашался быть узникомъ ловкаго, коварнаго министра. Но когда она увидѣла собственными глазами этого бѣднаго, спящаго принца и поняла, что онъ всѣмъ сердцемъ желалъ проснуться и вырваться на свободу изъ когтей безжалостныхъ тюремщиковъ, то ея женскому инстинкту стало ясно, какая ужасная комедія разыгрывалась надъ головой бѣлокураго юноши. Въ ея ушахъ еще звучали коварныя слова Меттерниха, хотѣвшаго сдѣлать изъ ея красоты новыя узы для несчастнаго плѣнника. А вмѣстѣ съ тѣмъ передъ ея глазами возставалъ образъ этого юноши, который однимъ словомъ пригвоздилъ къ столбу безчестія маршала, измѣнившаго его отцу, и потомъ по добротѣ душевной старался найти оправданіе этой измѣнѣ. Вся его фигура, цвѣтъ его лица, взглядъ и улыбка на вѣки запечатлѣлись въ ея сердцѣ.

Во всемъ существѣ Полины произошла коренная перемѣна; она думала теперь только о бѣдномъ юношѣ, о томъ, какъ бы освѣтить его блѣдное, печальное лицо блескомъ радости. Убѣдившись изъ случайно попавшихъ въ ея руки бумагъ, что она можетъ быть ему полезной, можетъ доставить ему свободу и то счастіе, о которомъ онъ мечталъ, она рѣшила посвятить себя всецѣло этому великодушному дѣлу.

О томъ же, дѣйствительно ли она полюбила бѣлокураго юношу, Полина себя и не спрашивала. Она даже объ этомъ и не думала, Она только поддалась влеченію своего сердца ко всему прекрасному, несчастному, страждущему. Смѣлая попытка освободить узника Меттерниха улыбалась ей, и она поставила все на карту, чтобы выиграть неравную игру съ властелиномъ Европы.

ЧЕТВЕРТАЯ ЧАСТЬ.
Два соперника.

I.
Францъ I и Францъ II.

Императоръ германскій Францъ II не могъ простить Наполеону даже девять лѣтъ послѣ его смерти, что онъ заставилъ его измѣнить свой титулъ и называться австрійскимъ императоромъ Францемъ I. Можно помириться съАустерлицемъ, можно найти оправданіе Ваграму; эти непріятныя вспышки генія не мѣшали отдать замужъ свою дочь побѣдителю, который достаточно былъ безуменъ, чтобы этого пожелать, но нельзя забыть перемѣны титула, превращенія цифры царствованія изъ одной въ другую. Этого до сихъ поръ не могъ переварить отецъ Маріи-Луизы, герцогини Нармской и вдовы Нейперга. Изо всѣхъ несчастій, которыя обрушились ко время его царствованія на Габсбургскую имперію, это одно продолжало щемить его сердце, тѣмъ болѣе, что ловкій Меттернихъ не могъ загладить этого несчастія.

Францъ I отомстила, ненавистному побѣдителю въ союзѣ со всѣми его врагами, погубила, зятя; онъ эскамотировалъ его сына и покрылъ своимъ родительскимъ благословеніемъ развратное поведеніе бывшей французской императрицы. Но, несмотря на всѣ усилія, она, не могъ возвратить себѣ потеряннаго титула, и отъ этого горя она, не могъ утѣшиться.

На слѣдующее утро послѣ описаннаго дня онъ ходилъ взадъ и впередъ по своему кабинету въ вѣнскомъ дворцѣ и обдумывала, все одинъ и тотъ же вопросъ, постоянно тревожившій его: „Какъ сдѣлаться не только фактически, благодаря таланту Меттерниха, но и по праву германскими, императоромъ?“ Въ сущности, этотъ вопросъ сводился къ тому, какъ Францу I сдѣлаться Францемъ II, т.-е. какъ наслѣдовать самому себѣ.

Это была, шестидесятилѣтній старика, высокаго роста; его осанка не была лишена благороднаго достоинства, а въ лицѣ виднѣлся слѣдъ благодушія. Его маленькая голова очевидно не могла вмѣстить въ себѣ великихъ мыслей, и по этой или по другой причинѣ онъ любилъ простоту. Она, всегда скромно одѣвался и предпочиталъ, подобно Іосифу II, статскую одежду.

Когда за, это утро императору доложили о приходѣ князя Меттерниха, то онъ встрѣтилъ его очень любезно, но съ повелительнымъ оттѣнкомъ, такъ какъ хитрый дипломатъ всегда тѣшилъ старика маской повиновенія. Онъ постоянно называлъ его повелителемъ и обставлялъ свои доклады такъ, что, казалось, распоряженія исходили отъ высочайшей власти.

— Ну, любезный князь, — сказалъ императоръ: — вы, вѣроятно, снова принесли мнѣ извѣстіе о какой нибудь безумной, революціонной вспышкѣ, и снова намъ придется принимать энергичныя мѣры для охраны истинныхъ принциповъ государственнаго права?

— Нѣтъ, ваше величество, я на этотъ разъ желаю поговорить съ вами объ его высочествѣ герцогѣ Рейхштадтскомъ.

— Въ такомъ случаѣ, — перебилъ его императоръ, — я долженъ вамъ сообщить, что моя любезная дочь, эрцгерцогиня, направляясь изъ Пармы въ Ишль на воды, остановилась въ Баденѣ на 24 часа, и я дозволилъ ея сыну посѣтить свою мать. Она, теперь, должно быть, скачетъ верхомъ по Медлингской дорогѣ, въ сопровожденіи графа Маврикія Дитрихштейна. Это не противорѣчитъ вашимъ намѣреніямъ?

— Нисколько; ваше величество поступаете всегда прекрасно, и мой долгъ сообразовать мои дѣйствія съ вашими намѣреніями. Я именно желалъ предложить вамъ ускорить эмансипацію молодого герцога: съ одной стороны, составить ему военную свиту, а съ другой, разрѣшить ему пріобрѣтеніе для своей библіотеки книгъ, которыя его интересуютъ.

— Прекрасно, любезный князь; значитъ, вы совершенно довольны Францемъ. Значитъ, онъ наконецъ пересталъ быть мечтателемъ, въ чемъ вы его постоянно упрекали.

— Напротивъ, ваше величество, онъ достигъ такого возраста, когда молодые люди легко предаются мечтамъ, надеждамъ и сожалѣніямъ. Вотъ, думая о немъ, я вспомнилъ, что иногда лучшій способъ укротить рьянаго молодого жеребца — отпустить поводья. Я и хочу попробовать примѣнить эту систему къ юному герцогу.

— Что же, вы хотите укрощать моего внука? — сказалъ со смѣхомъ императоръ.

— Не укрощать, а развивать, ваше величество, — отвѣчалъ серіозно канцлеръ.

— Я очень радъ, что вамъ пришла въ голову эта мысль. Я также думалъ, что пора вступить моему внуку на дѣйствительную военную службу. Кого же вы думаете назначить ему въ свиту?

— Я полагаю, что генералъ Гартманъ былъ бы тутъ на своемъ мѣстѣ: это человѣкъ надежный и знающій.

— Гартманъ? Прекрасно, — отвѣчалъ императора,.

— Вмѣстѣ съ нимъ можно назначить двухъ или трехъ офицеровъ изъ числа достойныхъ и политически не опасныхъ молодыхъ людей.

— Конечно, любезный князь, но не полагаете ли вы остановить свой выборъ, между прочимъ, на подполковникѣ Прокешѣ? Повидимому, Францъ его очень любитъ.

— Я просилъ бы ваше величество, — произнесъ Меттернихъ съ знаменательной гримасой: — не поддаваться въ этомъ дѣлѣ личнымъ чувствамъ. Необходимо окружить юнаго герцога не товарищами, пріятными для него, а адъютантами, на которыхъ мы можемъ разсчитывать. Къ тому же Прокешъ мнѣ нуженъ по дипломатической части. Я уже говорилъ вашему величеству, что посылаю его въ Неаполь, и вамъ угодно было на это согласиться.

— Конечно, конечно, дѣлайте, какъ хотите, любезный другъ.

Сопротивленіе императора волѣ своего могущественнаго друга никогда не шло далѣе этого. Иногда относительно герцога Рейхштадтскаго въ немъ просыпался инстинктъ дѣда, и онъ неожиданно обнаруживалъ нѣжныя чувства къ своему внуку. Но эти вспышки быстро проходили, и онъ равнодушно дозволялъ Меттерниху дѣлать все, что угодно, со своимъ узникомъ.

— Я еще желалъ вамъ доложить, — сказалъ канцлеръ, — что маршалъ Мармонъ проситъ дозволенія прочитать юному герцогу нѣсколько лекцій по военному дѣлу; я полагаю разрѣшить ему это, если вы, ваше величество, не имѣете ничего противъ.

— Отчего же нѣтъ, — сказалъ императоръ, — вѣдь Наполеонъ былъ способный офицеръ, а его старый адъютантъ, конечно, способенъ прилично разсказать его походы, но посовѣтуйте ему, чтобы онъ не слишкомъ преувеличивалъ достоинства своего героя. Вѣдь что бы ни говорили объ этомъ безпокойномъ человѣкѣ, но онъ не имѣлъ главнаго достоинства настоящаго государственнаго человѣка — умѣренности.

Меттернихъ почтительно поклонился въ знакъ согласія и перешелъ къ докладу о политическомъ положеніи Европы, при чемъ по нѣкоторымъ вопросамъ испрашивала, августѣйшаго совѣта своего повелителя.

Спустя нѣсколько минутъ, императоръ совершенно забылъ, что у него былъ внукъ, а когда канцлеръ удалился, то онъ по обыкновенію сталъ мечтать о томъ, какъ бы снова сдѣлаться германскимъ императоромъ Францемъ II.

II.
Сынъ и мать.

Въ это самое время бывшая французская императрица Марія-Луиза, а теперь морганатическая вдова графа Нейперга, отъ котораго она имѣла двоихъ дѣтей, гуляла съ своей фрейлиной въ саду виллы Флоры въ Баденѣ. Она была въ очень печальномъ настроеніи, потому что получила два горестныя извѣстія. Во-первыхъ, одинъ изъ законныхъ сыновей генерала Нейперга продалъ лошадь своего отца, что она считала святотатствомъ, а, во-вторыхъ, въ Пармѣ, послѣ ея отъѣзда, умеръ ея любимый попугай. Рѣшительно, жизнь становилась ей въ тягость, и во всемъ ей не везло. Она жаловалась на судьбу своей фрейлинѣ въ самыхъ площадныхъ выраженіяхъ, такъ что можно было скорѣе принять ее за буржуазную выскочку, чѣмъ за дочь и жену императора.

Высокаго роста, худощавая, съ плоской костлявой таліей, она медленно шла по аллеѣ безъ всякой граціи и даже безъ достоинства. Морщинистый лобъ, померкшіе глаза и серебристые волосы придавали ей видъ пятидесятилѣтней старухи, хотя ей было только 39 лѣтъ.

Лицо ея оживлялось только при воспоминаніи о миломъ покойникѣ, какъ она называла Нейперга, и о маленькихъ сироткахъ, оставшихся въ Италіи.

— Но, ваше величество, увидите здѣсь его высочество герцога Рейхштадтскаго, — сказала въ видѣ утѣшенія фрейлина.

— Это правда, — отвѣчала Марія-Луиза, — Францъ меня посѣтитъ, я уже давно его не видала. Онъ, говорятъ, очень выросъ. Во время нашего послѣдняго свиданія въ Вѣнѣ онъ только что оправился отъ кори, и я очень боялась, чтобы она не пристала ко мнѣ. Говорятъ, что эта болѣзнь, въ особенности, передается лицамъ, вышедшимъ изъ первой молодости.

Въ эту минуту у рѣшетки виллы остановился молодой человѣкъ, ѣхавшій верхомъ, въ сопровожденіи конюха.

— Гости? — спросила Марія-Луиза.

Это былъ ея сынъ въ скромномъ темно-коричневомъ сьютѣ и поярковой шляпѣ.

За два часа передъ тѣмъ, онъ сказалъ въ Шенбрунѣ графу Маврикію Дитрихштейну.

— Императоръ только что увѣдомилъ меня, что моя мать въ Баденѣ и дозволила мнѣ посѣтить ее. Я предупреждаю васъ объ этомъ, такъ какъ обѣщалъ вчера канцлеру говорить вамъ обо всемъ. Но я былъ бы вамъ очень благодаренъ, если бы вы отпустили меня одного на этотъ разъ. Я возьму съ собою конюха. Моя мать уѣзжаетъ вечеромъ къ Ишль, гдѣ она будетъ пить воды, и потому, вѣроятно, я вернусь домой рано.

Къ его величайшему удивленію, Дитрихштейнъ, всегда очень трусливый, на этотъ разъ не выразилъ никакого противодѣйствія, несмотря на непріятную сцену съ канцлеромъ наканунѣ. Какъ бы то ни было, герцогъ не потребовалъ никакого объясненія отъ своего наставника, почему онъ сталъ неожиданно такъ либераленъ, и отправился верхомъ въ Баденъ.

Никогда юноша не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ этотъ день. Онъ находился на свободѣ, и вся природа ему казалась такой прекрасной, благоухающей, какъ никогда. Сначала онъ ни о чемъ не думалъ, а просто дышалъ всей грудью и сознавалъ, что онъ молодъ и вырвался хоть на минуту изъ-подъ ненавистнаго ига.

Тотчасъ въ головѣ его стали бродить опредѣленныя мысли: онъ ѣхалъ къ своей матери. Она занимала очень мало мѣста въ его дѣтскихъ воспоминаніяхъ. Передъ его глазами возставали только двѣ сцены. Во-первыхъ, онъ помнилъ, какъ однажды въ Парижѣ, на Кару сельской площади его мать смотрѣла съ балкона на парадъ, а онъ съ гувернанткой у другого окошка глядѣлъ издали на отца, который отвѣчалъ улыбкою на его взгляды. Онъ съ удовольствіемъ бы послалъ и матери поцѣлуй, но она веселая, блестящая не обращала на него вниманія. Во-вторыхъ, его воображеніе рисовало печальную картину отъѣзда изъ Франціи. Его мать, блѣдная, заплаканная, сидѣла въ углу кареты, въ которой ему не было мѣста, и онъ все спрашивалъ: „гдѣ же папа?“. Потомъ въ продолженіе года онъ жилъ съ нею въ Вѣнѣ; она снова сіяла улыбками, но онъ видѣлъ ее рѣдко. Наконецъ онъ совершенно лишился матери, и въ продолженіе четырнадцати лѣтъ она навѣстила его только четыре раза. Если политика и Меттернихъ не дозволяли ему жить съ нею въ Италіи, то почему же она не могла чаще пріѣзжать къ нему? Что могло мѣшать ей любить своего ребенка? Всѣ эти мысли омрачили его веселое расположеніе духа, и онъ пересталъ любоваться красотами природы. Наконецъ онъ остановился передъ виллой Флоры. Сердце его все-таки билось.

— Это ты, Францъ, — сказала Марія-Луиза, узнавъ сына, только когда онъ былъ въ двухъ шагахъ отъ нея.

— Да, мама, это я.

И, опустувшись на одно колѣно, онъ поцѣловалъ руку у матери и спросилъ почтительнымъ тономъ:

— Какъ здоровье вашего величества?

— Онъ сталъ очень миленькимъ, — сказала Марія-Луиза, обращаясь къ своей фрейлинѣ, — ну, поцѣлуй же меня, дитя мое, — продолжала она: — какъ ты выросъ! Ты немного худощавъ, ну, и я все болѣю. Что же, тобою довольны?

— Не знаю, мама. А вотъ я сегодня очень счастливъ. Я такъ радъ васъ видѣть.

— Милый Францъ! Ахъ, ты мнѣ напоминаешь прошедшее. Какъ это было давно!

— Оно всегда при мнѣ, — отвѣчалъ просто герцогъ, положивъ руку на свое сердце.

— Да, да! я также все помню, хотя много перенесла горя. Ну, что же, ты теперь на службѣ?

— Нѣтъ еще, мнѣ даютъ чины, но не позволяютъ командовать солдатами.

— Все придетъ въ свое время, — замѣтила Марія-Луиза, и, не желая вмѣшиваться въ то, что ея не касалось, т. е. въ будущность своего сына, она прибавила, обращаясь къ фрейлинѣ: — какой онъ высокій! Какая разница!

Фрейлина поняла, что она намекала на другихъ своихъ дѣтей, и наивно покраснѣла за эту легкомысленную мать.

Герцогъ оставался съ матерью нѣсколько часовъ и все болѣе и болѣе убѣждался, что она для него чужая. Бесѣда между ними какъ-то не вязалась, и наконецъ Марія-Луиза предложила сыну пойти съ ней къ старому доктору, который лѣчилъ ее въ юности. Вмѣсто того, чтобы взять руку сына, она пошла рядомъ со своимъ камергеромъ Бамбелемъ, который недавно замѣнилъ Нейперга и, вѣроятно, прибылъ въ Вѣну за инвеститурой. За ними слѣдовалъ герцогъ Рейхштадтскій, и всѣ, встрѣчавшіе ихъ на единственной улицѣ Бадена, съ удивленіемъ смотрѣли на скандальную группу.

У доктора Марія-Луиза стала восторгаться коллекцій бабочекъ.

— Какъ бы я желала, чтобы мой сынъ интересовался такими предметами! — воскликнула она: — не правда ли, Францъ, ты хотѣлъ бы заниматься энтомологіей?

Онъ, изъ любезности, согласился съ матерью, но не могъ долго любоваться на различныхъ бабочекъ и наконецъ воскликнулъ, сверкая своими голубыми глазами:

— Позвольте мнѣ, мама, разстаться съ вами, до Шенбруна далеко, а я не хотѣлъ бы, чтобы графъ Маврикіи, любезно отпустившій меня одного, безпокоился обо мнѣ. Прощай, мама! — прибавилъ онъ, цѣлуя у нея руку.

Марія-Луиза нашла отъѣздъ сына совершенно понятнымъ и, обернувшись къ доктору, стала говорить о своемъ здоровьѣ.

III.
Одинъ.

Возвращаясь въ Шенбрунъ, герцогъ, Рейхштадтскій чувствовалъ, что онъ былъ для своей матери отдаленнымъ родственникомъ, которымъ интересуешься только потому, что видѣлъ его ребенкомъ. Въ продолженіе всего дня она ни разу его не поцѣловала, и ея сердце ни разу не ощутило къ нему неожиданнаго порыва, котораго не въ состояніи сдержать даже придворный этикетъ.

Онъ теперь сознавалъ себя еще болѣе сиротой, чѣмъ прежде. „Я одинъ, совершенно одинъ“, повторялъ онъ съ отчаяніемъ и даже забывалъ, что эрцгерцогъ Карлъ всегда былъ добръ для него, а эрцгерцогиня Софія постоянно доказывала ему свою нѣжную привязанность. Нѣтъ, у него не было ни семьи, ни друзей, такъ какъ родная мать не хотѣла его знать, а единственнаго друга у него отняли. Нѣтъ, онъ былъ одинъ, одинъ.

Но неожиданно глаза его заблистали. Приближаясь къ Медлину, онъ увидѣлъ передъ собой коляску, которая быстро катилась по дорогѣ. Онъ пришпорилъ свою лошадь и поскакалъ, догоняя экипажъ. Когда онъ поровнялся съ нимъ, то осадилъ лошадь и почтительно поклонился двумъ дамамъ, сидѣвшимъ въ коляскѣ.

Это были эрцгерцогиня Софія и княгиня Полина Саріа.

— Какъ ты насъ напугалъ своей бѣшеной погоней, Францъ! — сказала первая изъ нихъ нѣжнымъ тономъ.

— Простите, тетя. Я возвращался изъ Бадена, гдѣ былъ у матери, и, узнавъ вашъ экипажъ, хотѣлъ непремѣнно вамъ поклониться.

— Полина, — сказала любезно эрцгерцогиня, — вы знаете герцога Рейхштадтскаго? а ты Францъ знаешь моего друга, княгиню Саріа?

— Я имѣлъ вчера счастье видѣть княгиню у канцлера, — отвѣчалъ юноша, — а теперь еще болѣе счастливъ, что вижу ее въ вашемъ обществѣ.

Полина граціозно улыбнулась, но не промолвила ни слова.

Герцогъ нѣсколько времени ѣхалъ рядомъ съ экипажемъ эрцгерцогини и подробно отвѣчалъ на всѣ ея вопросы относительно его матери. Когда же ему пришлось повернуть въ Шенбрунъ, то онъ поклонился почтительно теткѣ и бросилъ нѣжный, полный благодарности, взглядъ на Полину.

Теперь онъ чувствовалъ себя не столь одинокимъ, какъ прежде.

IV.
Кошмаръ.

Стоя въ этотъ вечеръ у воротъ отеля „Лебедь“, Галлони вздрогнулъ, увидѣвъ, подъѣзжавшую придворную коляску, изъ которой вышла княгиня Саріа и дружески распрощалась съ оставшейся въ экипажѣ дамой.

На вопросъ сыщика, кто это такая, швейцаръ отвѣчалъ:

— Развѣ вы не знаете? — Это эрцгерцогиня Софія, жемчужина среди принцессъ, невѣстка императора, только что родившая маленькаго эрцгерцога. И какая она красавица и какая она добрая! Нечего сказать, для нашего отеля большая честь, что она останавливалась у его дверей; хозяинъ будетъ очень доволенъ.

Галлони былъ внѣ себя отъ изумленія. Женщина, которую онъ преслѣдовалъ изъ Милана и выдалъ графу Зедельницкому за сообщницу карбонаріевъ, была въ дружескихъ отношеніяхъ съ эрцгерцогиней. Что было ему теперь дѣлать! Какъ объяснить начальнику полиціи, что онъ ошибся? А въ его ошибкѣ теперь не могло быть сомнѣнія. Нельзя же было обвинять въ похищеніи документовъ особу, которая обращалась дружески съ принцессой крови. Всѣ его надежды на блестящую будущность рушились. Другъ — эрцгерцогини! — кто могъ этого ожидать?

— Такъ нѣтъ же, — воскликнулъ громко Галлони: — я не ошибся. Кто бы она ни была, но бумаги взяты ею и, конечно, не для того, чтобы передать ихъ князю Меттерниху.

Тутъ пришла ему въ голову мысль, не была ли княгиня тайной агенткой полиціи. Подобные примѣры бывали. Что, если дѣйствительно она своей ловкостью заткнула его за поясъ и передала или передастъ бумаги лично Меттерниху? Но, нѣтъ, это было невозможно, въ такомъ случаѣ она не привезла бы двухъ бѣлошвеекъ. Но, можетъ быть, она нарочно это сдѣлала, такъ какъ иначе не могла воспользоваться документами. Однако документы были у нея, и ей не къ чему было ихъ возвращать бѣлошвейкамъ.

Какъ онъ ни думалъ, а дѣло все сводилось къ тому, что бумаги находились у княгини, и что ему необходимо было продолжать борьбу съ этой могущественной противницей. При томъ, онъ не могъ терять ни минуты времени и долженъ былъ тотчасъ открыть военныя дѣйствія противъ нея.

Спустя нѣсколько часовъ, княгиня спала въ своей комнатѣ въ отелѣ „Лебедь“ и видѣла страшный сонъ.

Ей казалось, что неожиданно передъ нею показалась голова съ блѣднымъ лицомъ, злыми черными глазами и чудовищнымъ носомъ. Она знала эти страшныя черты, но не могла вспомнить, гдѣ ихъ видѣла. А голова принялась рыться во всѣхъ ея вещахъ: въ комодахъ, въ шкапахъ, въ столахъ. Полина чувствовала, какъ сильно билось ея сердце, и хотѣла проснуться, кричать, звонить, но все тщетно.

Наконецъ, страшная голова приблизилась къ ея кровати, роковые глаза блеснули рядомъ съ нею, и чья-то рука проникла подъ подушку. Она вскочила, закричала, дернула за колокольчикъ, и его звонъ раздался по всему дому.

Она стала съ ужасомъ смотрѣть вокругъ себя и зажгла свѣчку. Въ комнатѣ никого не было, но струя свѣжаго воздуха доказывала, что была открыта дверь или окно.

Когда явилась горничная, княгиня сказала, что она испугалась какого-то шума въ комнатѣ. Оставшись наединѣ, она серіозно обдумала все, что произошло. Она осмотрѣла всю комнату и убѣдилась, что не только всѣ ящики были открыты, но карманы ея одежды были вывернуты. Тутъ она вспомнила, гдѣ она видѣла страшное лицо, и промолвила громко:

— Какъ я хорошо сдѣлала, что отдала въ вѣрныя руки документы. Галлони ловкій сыщикъ, но его смѣлость выходитъ изо всѣхъ границъ. Надо завтра же принять мѣры къ его удаленію изъ Вѣны.

V.
Смотръ.

Вернувшись въ Шенбрунъ, герцогъ Рейхштадтскій узналъ отъ графа Дитрихштейна цѣлый ворохъ важныхъ извѣстій.

— Ваше высочество, — сказалъ графъ Дитрихштейнъ, — канцлеръ приказалъ мнѣ передать вамъ чрезвычайно пріятное и совершенно новое распоряженіе императора. Во-первыхъ, для васъ создадутъ военную свиту, какъ у всѣхъ эрцгерцоговъ. Во-вторыхъ, вамъ прислали цѣлую кучу новыхъ книгъ, и вамъ разрѣшено требовать какія вамъ угодно сочиненія. Въ-третьихъ, маршалъ Мармонъ прочтетъ вамъ лекцію о походахъ вашего отца; въ-четвертыхъ, завтра утромъ на Пратерѣ соберется вашъ гренадерскій полкъ, и вы можете, если пожелаете, сдѣлать ему смотръ.

Несмотря на всѣ враждебныя чувства, которыя герцогъ питать къ канцлеру, онъ теперь все забылъ, и глаза его радостно заблистали. Въ немъ текла кровь перваго воина нашего времени, и онъ жаждалъ доказать, что былъ достоинъ своего высокаго происхожденія, къ тому же ему было 20 лѣтъ, и ему льстила мысль командовать полкомъ.

— Хорошо, — сказалъ онъ, покраснѣвъ отъ удовольствія. — Я завтра произведу смотръ своему полку и надѣюсь, что императоръ будетъ доволенъ мной. А знаете вы, кому я этимъ обязанъ?

Графъ Дитрихштейнъ такъ выразительно пожалъ плечами, что молодой человѣкъ понялъ всю безполезность ожидать отъ него отвѣта. Онъ повернулъ и пошелъ въ свои комнаты.

Очутившись наединѣ, онъ сталъ мысленно повторять всѣ команды, построенія и всевозможныя тонкости военной тактики.

Произведя такимъ образомъ себѣ экзаменъ, юноша успокоился и пошелъ въ садъ, гдѣ его уже давно ждалъ Францъ. Въ глубинѣ своего сердца онъ чувствовалъ, что обязанъ былъ какъ бы извиниться передъ этимъ ветераномъ арміи своего отца, что онъ произведетъ смотръ австрійскимъ солдатамъ.

Дѣйствительно, сообщая Францу эту новость, герцогъ былъ очень смущенъ, и голосъ его дрожалъ; но старый служака тотчасъ понялъ, въ чемъ дѣло, и вывелъ изъ затрудненія сына своего императора.

— Такъ смотръ будетъ завтра на Пратерѣ? — переспросилъ просто Францъ.

— Да, — отвѣчалъ герцогъ, и въ голосѣ его звучала печальная нота.

— Хорошо, приду.

Юноша безмолвнымъ взглядомъ поблагодарилъ ветерана войнъ его отца за этотъ деликатный отвѣтъ.

Что касается до Франца, то, возвращаясь въ свое скромное жилище, онъ бормоталъ:

— Это должно было случиться рано или поздно. Но горько думать, что его сынъ будетъ командовать австрійскимъ полкомъ. Все-таки надо посмотрѣть, какъ онъ справится.

На слѣдующее утро старый служака поспѣшили» на Пратеръ и помѣстился въ первомъ ряду толпы, собравшейся посмотрѣть на первый смотръ, который производилъ своему гренадерскому полку герцогъ Рейхштадтскій.

Скоро раздался конскій топотъ, и новый командиръ подъѣхалъ къ полку. Онъ ловко сидѣлъ на кровномъ конѣ, и блѣдное лицо его отличалось серіознымъ, достойнымъ выраженіемъ. Но не успѣлъ онъ поравняться съ полкомъ, какъ гренадеры огласили воздуха, дружнымъ крикомъ «ура». Эта неожиданная овація, бывшая въ сущности нарушеніемъ дисциплины, очевидно была вызвана необыкновеннымъ волненіемъ, которое ощутили даже нѣмецкіе солдаты, увидавъ сына того, кто всѣми признавался за величайшаго полководца.

Герцогъ Рейхштадтскій былъ видимо смущенъ этимъ неожиданнымъ знакомъ сочувствія и невольно покраснѣлъ, но черезъ секунду онъ насупилъ брови и сталъ производить смотръ по всѣмъ правиламъ военнаго искусства.

Въ окружавшей толпѣ слышалось:

— Однако молодецъ герцогъ!

— А какъ его встрѣтили солдаты!

— Онъ можетъ смѣло повести ихъ куда угодно. Всѣ за нимъ пойдутъ.

Одинъ изъ присутствовавшихъ обратился къ Францу съ вопросомъ:

— Скажите, пожалуйста, этотъ полкъ былъ подъ Ваграамомъ?

— Вылъ, — отвѣчать старый служака: — поэтому-то онъ такъ и встрѣтилъ восторженно своего новаго командира.

VI.
Роза Термины.

Послѣ крестинъ эрцгерцога Франца-Іосифа, которыя произошли въ этотъ самый день въ часовнѣ Шенбрунскаго дворца, императоръ принималъ близкихъ ему лицъ въ большихъ аппартаментахъ нижняго этажа, а на террасахъ въ парадной столовой и длинной галереѣ были разставлены роскошно сервированные столы, на которыхъ виднѣлись цѣлыя батареи рейнвейна изъ Іоганисберга, который былъ подаренъ императоромъ канцлеру подъ условіемъ уплаты ему десятины натурой.

Термина Меттернихъ и Флора Вирби не чувствовали ни малѣйшей тѣни голода, а потому при первой возможности онѣ выбѣжали въ паркъ.

— Пойдемъ, Термина, — воскликнула Флора: — мы подождемъ твоего отца у статуи Діаны.

— Съ удовольствіемъ, но гдѣ же наши гувернантки?

— Онѣ утоляютъ свой голодъ, а потомъ найдутъ насъ.

Разговаривая такимъ образомъ, молодыя дѣвушки сошли съ нижней террасы и стали съ восхищеніемъ разсматривать цвѣтники.

— Какъ здѣсь хорошо! — произнесла Термина, — а вотъ и статуя Діаны.

— Это любимый уголокъ юныхъ мечтателей, — отвѣчала Флора.

Дѣйствительно, на скамьѣ у самой статуи лежала книга, и

Термина, не прикасаясь къ ней, прочитала заглавіе «Meditations poétiques» Ламартина.

— Ты знаешь эту книгу? — спросила Флора.

— Нѣтъ. Но лучше не дотронемся до нея. Можетъ быть, намъ нельзя ее читать.

— Что ты! — воскликнула Флора: — поэтическія размышленія! да это все равно, что молитвы.

— Кто-то ее вѣрно забылъ?

— Конечно! Но посмотри, одна страница въ ней замѣчена травкой.

Флора поспѣшно открыла книжку на этомъ мѣстѣ и воскликнула:

— Стихи!

— Прочтемъ.

Книга была открыта на поэмѣ Бонапартъ".

Термина закрыла книжку съ какимъ-то религіознымъ уваженіемъ, какъ будто прикоснулась къ чему-то священному, и снова положила ее на скамейку.

— Пойдемъ отсюда, — сказала она.

Въ эту минуту къ молодымъ дѣвушкамъ подошелъ Францъ и подалъ имъ нѣсколько розъ.

— Простите, — сказалъ онъ, — не желаете ли этихъ розъ? Онѣ очень рѣдки, и ихъ никогда не срываютъ, но я нарочно принесъ вамъ ихъ, думая, что онѣ вамъ понравятся, барыни или барышни, не знаю, какъ васъ назвать.

Послѣднія слова были сказаны въ шутку, потому что Флорѣ Вирба было только 17 лѣтъ, а Терминѣ Меттернихъ минуло только 16 лѣтъ.

— Благодарю, любезный другъ, — сказала Флора со смѣхомъ и, взявъ двѣ розы, приколола къ своему корсажу.

По Термина покраснѣвъ промолвила:

— А васъ не будутъ бранить за то, что вы ихъ сорвали?

— Нѣтъ. Съ одной стороны, я здѣсь полный хозяинъ, а съ другой, если бы тотъ, кто здѣсь каждый день гуляетъ, и замѣтилъ исчезновеніе нѣсколькихъ розъ, то былъ бы очень доволенъ, что онѣ понравились такимъ хорошенькимъ барышнямъ, какъ вы.

Термина взяла оставшіяся двѣ розы, и когда Францъ удалился мѣрными шагами, а Флора побѣжала но дорожкѣ къ дому, она незамѣтно бросила одну изъ розъ на книжку, лежавшую на скамейкѣ.

— Куда ты дѣла другую розу? — спросила Флора, увидѣвъ только одинъ цвѣтокъ на корсажѣ своей подруги.

— Я бросила ее, — отвѣчала покраснѣвъ Термина. — Онѣ такія большія, что не помѣстились бы вмѣстѣ.

VII.
Начало военныхъ дѣйствій.

— Ваши агенты, любезный графъ, всегда дѣлаютъ глупости, — гнѣвно говорилъ князь Меттернихъ начальнику полиціи, который, встрѣтивъ его въ Шенбрунѣ на крестинахъ, отвелъ въ сторону, чтобы доложить о скандальной исторіи съ Галлони.

— Помилуйте, ваша свѣтлость…

— Нечего васъ миловать. Я еще просилъ васъ быть осторожнымъ, а ваши агенты напали и то самымъ грубымъ образомъ на даму, состоящую подъ моимъ покровительствомъ, на друга эрцгерцогини. Главное этотъ скандалъ поднятъ изъ пустяковъ. Нѣтъ, это не простительно.

— Увѣряю васъ, что я приказалъ этому человѣку ничего не дѣлать безъ моего разрѣшенія, — оправдывался графъ Зедельницкій въ большомъ смущеніи.

— Такъ отчего же онъ васъ не послушалъ?

— Вѣроятно, онъ поддался желанію сдѣлать обыскъ въ комнатѣ княгини во время сна.

— Конечно, — иронически замѣтилъ канцлеръ: — и онъ надѣялся, что она не проснется, когда станутъ шарить подъ ея подушкой.

— Княгиня позвонила, и человѣка, спасся, такъ что, когда люди отеля сбѣжались, то никого не видали, — произнесъ начальника, полиціи, стараясь стушевать вину своего агента: — всѣ увѣрены, что это была, ловкій вора, который убрался во время.

— Хороша полиція, нечего сказать, — воскликнулъ неумолимый канцлеръ: — ей приходится защищать ошибки своихъ агентовъ ловкостью вѣнскихъ воровъ. Наконецъ, скажите прямо, графъ, вы хозяинъ въ полицейскомъ вѣдомствѣ или имъ распоряжается первый встрѣчный.

— Но, ваша свѣтлость, не изволили забыть, какія серіозныя подозрѣнія падали на княгиню Саріа?

— Знайте, графъ, что я считаю, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту княгиню не способной вмѣшаться въ заговоръ. Я имѣю на это причины. Но если ба, я даже заблуждался, то она слишкомъ умна, чтобъ попасться въ сѣти дурака шпіона. Я имѣю полное право это сказать, потому что ваша, Галлони потерпѣлъ фіаско. Увѣряю васъ что эта исторія очень для меня непріятна. Она путаетъ мои карты. Прекратите тотчасъ всѣ преслѣдованія этихъ трехъ женщинъ, по крайней мѣрѣ, явныя, и, пожалуйста, избавьте меня отъ дальнѣйшихъ глупостей вашихъ агентовъ.

Это формальное приказаніе канцлера снимало всякую отвѣтственность съ начальника полиціи, и онъ почтительно поклонился.

— Однако, — произнесъ онъ: — я не могу не сказать въ послѣдній разъ, что все-таки убѣжденъ въ сообщничествѣ этихъ женщинъ съ миланскими заговорщиками. Но, ваша свѣтлость, конечно, тотчасъ сами въ этомъ убѣдитесь. Вотъ княгиня Саріа направляется въ нашу сторону, вѣроятно, жаловаться на меня.

Дѣйствительно, Полина приближалась къ нимъ. Издали она увидѣла, что канцлеръ очень оживленно разговаривалъ съ начальникомъ полиціи, и поняла, что дѣло идетъ о ней. Она мгновенно рѣшила, что выгоднѣе напасть, чѣмъ защищаться, и потому сама смѣло открыла военныя дѣйствія.

— Я нарочно пріѣхала въ Шенбрунъ, чтобы васъ видѣть, — сказала она Меттерниху, который сдѣлалъ къ ней нѣсколько шаговъ, и любезно поздоровался: — я очень рада, что вижу въ одно время съ вами и графа Зедельницкаго, такъ какъ дѣло, о которомъ я желаю говорить, также касается его. У меня есть, князь, къ вамъ большая просьба.

— Она заранѣе исполнена, если только возможно, — сказалъ князь со своей обычной учтивостью.

— А если невозможно, то моя просьба будетъ исполнена въ ближайшемъ будущемъ, не такъ ли? — произнесла княгиня съ улыбкой: — но вотъ въ чемъ дѣло. Одинъ бѣдный миланецъ принялъ участіе въ заговорѣ…

Содельницкій не могъ скрыть своего удивленія.

— Да, онъ дѣйствительно заговорщикъ. Но это происходитъ отъ того, что, благодаря князю Меттерниху, прекратились войны, и молодежи дѣлать нечего, вотъ она и волнуется, а полиція ее забираетъ и сажаетъ въ тюрьму. Такъ случилось и съ моимъ юношей, и онъ сидитъ подъ замкомъ въ Миланѣ или въ другомъ городѣ.

Меттернихъ довелъ до совершенства искусство узнавать мысли своихъ противниковъ. Онъ не раза, имѣлъ дѣло съ Наполеономъ, Талейраномъ, Фуше, лордомъ Кастельрэ, Каподистріей, Нессельроде, Ришелье и всегда читалъ въ ихъ глазахъ то, чего не говорили ихъ уста. Но теперь онъ пристально смотрѣлъ на княгиню и ничего не видѣлъ въ ея прелестныхъ глазахъ, кромѣ веселой улыбки вполнѣ искренней откровенности.

— Чортъ возьми, — воскликнулъ онъ, — дѣло серіознѣе, чѣмъ вы думаете. Однако продолжайте.

— Мой несчастный юноша долженъ была, привезти сюда какія-то бумаги, вѣроятно, столь же мало значащія, какъ и онъ самъ. Случайно бумаги не оказались у него при обыскѣ. Онѣ у меня.

Графъ Зедельницкій широко открылъ глаза отъ изумленія, а Меттернихъ, умѣвшій лучше его сдерживать себя, спросилъ съ улыбкой:

— У васъ, княгиня?

— Да, у меня. Эти бумаги остроумно замѣшались въ мои кружева. Найдя ихъ на другой день, я подумала, что лучше не отдавать ихъ въ тѣ грязныя руки, которыя хотѣли овладѣть ими наканунѣ. Я подумала, что добрый, снисходительный министръ лучше оцѣнитъ эти документы и придастъ имъ настоящее значеніе. Вотъ я и привезла вамъ эти бумаги.

Слова княгини поразили обоихъ ея собесѣдниковъ.

Графъ Зедельницкій былъ въ одно и то же время обрадованъ и опечаленъ. Полицейское чутье его не обмануло, но княгиня оказалась не врагомъ, а сообщницей полиціи. Конечно, полиція была побита, но честь ея сохранилась незапятнанной. Что касается до канцлера, то онъ видѣлъ дальше, чѣмъ его помощникъ, и произнесъ:

— Понимаю, княгиня, вы предлагаете мнѣ продать документы за помилованіе вашего юноши.

— Фи! — воскликнула гордо княгиня: — за кого вы меня принимаете? Я желаю счастливо поженить моего глупаго заговорщика и мою прекрасную бѣлошвейку, при чемъ обязываюсь отослать ихъ какъ можно дальше отъ австрійской границы. Но я хочу быть обязанной вамъ, князь, за эту милость, и не намѣрена ее покупать никакой цѣною. Что касается до бумагъ, которыхъ не могла достать полиція, то вотъ онѣ. Я добровольно отдаю ихъ.

И она съ гордымъ великодушнымъ жестомъ передала тотъ пакетъ, въ которомъ находились письма Бонапартовской семьи.

Зедельницкій распространился въ извиненіяхъ.

— Я надѣюсь, княгиня, — сказалъ онъ: — что вы простите за тотъ надзоръ, которому я вынужденъ былъ подвергнуть, конечно, не васъ, но тѣхъ подозрительныхъ лицъ, которыя сопровождали васъ въ вашемъ путешествіи.

— А, я была подвергнута полицейскому надзору! — я этого и не замѣтила.

Канцлеръ улыбнулся, смакуя ловкость искуснаго адепта того же искусства, въ которомъ онъ былъ мастеромъ.

— Что вы на это скажете? — произнесъ онъ, обращаясь къ начальнику полиціи. — Вамъ теперь остается только отослать въ Миланъ вашего глупаго агента и дать мнѣ подписать помилованіе молодого человѣка, которымъ интересуется княгиня. Вы отошлите эту бумагу къ бѣлошвейкамъ княгини. Но, можетъ быть, вы не знаете, гдѣ онѣ живутъ, то я могу дать вамъ адресъ, — прибавилъ канцлеръ съ иронической улыбкой: — онѣ остановились въ гостиницѣ «Лебедь» вмѣстѣ съ княгиней.

— Какъ зовутъ вашего кліента, княгиня?

— Фабіо Гандони.

Зедельницкій записалъ это имя и, почтительно поклонившись, удалился.

Полина поняла, что до сихъ поръ была только перестрѣлка, а теперь начнется генеральное сраженіе. Она хорошо знала Меттерниха и по незамѣтной для всякаго другого, но хорошо знакомой ей складкѣ на лбу канцлера отгадала, что онъ готовитъ ей смертельный ударъ. Она спокойно ждала, чтобы онъ открылъ огонь, но на лицѣ ея исчезла веселая улыбка, и оно приняло серіозное выраженіе.

Просто, безъ всякой аффектаціи Меттернихъ взглянулъ на княгиню и пошелъ по террасѣ къ мраморной лѣстницѣ, которая вела въ садъ. Княгиня послѣдовала за нимъ. Удалившись настолько отъ дома, что никто не могъ ни помѣшать ихъ бесѣдѣ, ни подслушать ихъ словъ, Меттернихъ сказалъ, указывая на пакетъ, который онъ держалъ въ рукахъ:

— Излишне спрашивать, знаете ли вы содержаніе этихъ документовъ, не правда ли?

— А вы можете въ этомъ сомнѣваться? Будьте увѣрены, что я не отдала бы вамъ ихъ, если бы они имѣли какую нибудь важность.

— А!

— Конечно. Я просто уничтожила бы ихъ и не просила бы у васъ никакой милости.

— Согласенъ, что вы иначе не могли бы поступить, но признайтесь въ свою очередь, что вы были очень неосторожны, оставляя при себѣ эти бумаги въ отелѣ. Подумайте, какъ осложнилось бы дѣло, если бы полиція нашла ихъ въ вашихъ рукахъ, хотя бы онѣ были и маловажны.

— О, не безпокойтесь! Какъ только я пріѣхала въ Вѣну, то попросила позволенія у эрцгерцогини оставить у нея шкатулку съ моими брилліантами. Вы понимаете: вѣнскіе отели такъ небезопасны! Сегодня утромъ ея взяла у ея высочества свои вещи и поблагодарила за любезность.

— Вы совсѣмъ молодецъ, княгиня! — воскликнулъ съ восторгомъ Меттернихъ: — вотъ бы мнѣ такихъ дипломатовъ!

А мысленно онъ прибавилъ: «и такихъ полицейскихъ».

— Ну, такъ вы говорите, что въ этомъ пакетѣ, — продолжалъ онъ громко, но княгиня его перебила.

— Чистые пустяки. Четыре письма отъ принцевъ Бонапартовской семьи, которые совѣтуютъ своему юному родственнику бѣжать изъ Шенбруна и отправиться во Францію. Вы заранѣе предугадываете, что они могутъ сказать на эту тему.

— Да, — сказалъ серіозно канцлеръ, и Полина тотчасъ поняла, что настоящая борьба между ними наконецъ начинается: — и чтобы заранѣе дать отвѣтъ всѣмъ этимъ принцамъ, я вспомнилъ вашъ совѣтъ, княгиня; со вчерашняго дня я освободилъ герцога Рейхштадтскаго изъ стѣснявшихъ его узъ, я самъ предложилъ ему собственными руками запрещенный плодъ. Чтобы вы могли имѣть понятіе о моей либеральности въ этомъ отношеніи, я скажу только, что онъ сегодня утромъ дѣлалъ смотръ своему полку и, по словамъ знающихъ офицеровъ, прекрасно исполнилъ обязанность полкового командира. Если бы вы замѣтили сегодня, какъ блестятъ его глаза, то можете приписать себѣ значительную долю его радости.

— Что вы говорите?

— Я хочу быть съ вами столь же откровененъ, какъ вы со мною, и не скрою отъ васъ, что я сообщилъ ему, какой вы мнѣ дали совѣтъ.

Въ глазахъ у Полины почернѣло, и она поняла тайную мысль канцлера. Блѣдная, дрожащая, она безмолвно смотрѣла на него, ожидая болѣе полнаго объясненія.

— Поставьте себя на мое мѣсто, — продолжалъ Меттернихъ добродушно: — я не могъ же дозволить, чтобы онъ объяснили, неожиданную перемѣну въ моемъ обращеніи съ нимъ впечатлѣніемъ, которое произвела на меня его выходка.

— Но вѣдь были другіе свидѣтели, кромѣ меня.

— Да, при этомъ присутствовалъ эрцгерпогъ Карлъ, но я давно знаю его, и его слова не могутъ вліять на меня. Мои обычные совѣтники неспособны имѣть такого вліянія на меня. Нѣтъ, чтобы открыть мнѣ глаза, необходима была личность новая, съ чарующей силой красоты и ума.

— И вы мнѣ предоставили эту роль?

— Да. Я далъ понять герцогу, что ваши слова, полныя нѣжнаго чувства, поколебали меня. Если когда нибудь въ жизни министръ скажетъ правду, развѣ это большая бѣда? Вы, я надѣюсь, не сердитесь на меня?

— Это просто предательство, князь.

— По крайней мѣрѣ, я не виновенъ въ заговорѣ, такъ какъ сила въ моихъ рукахъ.

Меттернихъ говорилъ очень любезно и мягко, но онъ такъ пристально смотрѣлъ на Полину, что она ясно поняла его намѣреніе. Онъ предупреждалъ ее, чтобы она не разсчитывала на его довѣріе, и прямо объявлялъ ей, что она должна выбрать одно изъ двухъ: быть его союзницей или сдѣлаться его врагомъ. Онъ попрежнему оставался ея другомъ, но еслибъ ей вздумалось добровольно выступить на политическую арену, на которой онъ былъ безусловнымъ повелителемъ, еслибъ она, хоть временно, приняла сторону ненавистнаго ему человѣка, то она должна была ему повиноваться. Въ противномъ случаѣ…

— Вы это сдѣлали, князь, — произнесла Полина въ большомъ смущеніи. — Но какъ же я теперь буду смотрѣть въ глаза герцогу Рейхштадтекому? А если онъ вздумаетъ еще поблагодарить меня?

— Онъ непремѣнно насъ поблагодаритъ.

— Нечего сказать, въ хорошее положеніе вы меня поставили. Я должна играть роль тайнаго совѣтника.

И Полина старалась улыбнуться.

— Не безпокойтесь, герцога, не ошибается относительно вашей роли. Во все время церемоніи онъ не спускалъ съ васъ глазъ. Правда, вы никогда не были такъ прелестны, какъ сегодня.

Она вздрогнула отъ негодованія, но сумѣла сдержать себя.

— Вы все знаете, князь, значитъ вамъ извѣстно, что женское сердце или отдается или отворачивается, но не признаетъ посредничества.

— Это правда, — отвѣчалъ онъ спокойно: — но вы также должны знать, что я умѣю любить друзей и ненавидѣть враговъ.

Все было высказано. Неумолимый министра, представилъ свой ультиматумъ. Угадала, ли онъ или нѣтъ тайныя мысли княгини, но онъ поставилъ условіемъ своей дружбы рабское повиновеніе.

Увидавъ невдалекѣ свою дочь съ гувернанткой, Меттернихъ мгновенно превратился въ любезнаго придворнаго кавалера и предложилъ княгинѣ проводить ее въ Вѣну.

— Нѣтъ, благодарю васъ, князь, — отвѣчала она: — эрцгерцогиня обѣщала меня отвезти въ своемт, экипажѣ.

— Такъ до скораго свиданія, милѣйшій другъ, мы, конечно, увидимся у лорда Каули. Вы знаете, что тамъ дебютируетъ въ свѣтской жизни вашъ державный protégé. Не правда ли, странная иронія судьбы? Сынъ Наполеона на балу у англійскаго посланника. Ну, прощайте.

Оставшись одна, Полина почувствовала, что не въ состояніи вернуться во дворецъ. Голова ея кружилась, въ вискахъ билъ пульсъ. Ей казалось, что кто-то смертельно оскорбила, ее, и она не сумѣла ему отомстить. Лихорадочная дрожь пробѣгала по всему ея тѣлу, и она машинально ходила по аллеямъ парка, которыя теперь совершенно опустѣли. Наконецъ, ноги ея начали подкашиваться, и она опустилась на каменную скамейку.

Послѣднія слова Мегтерниха звучали въ ея ушахъ: «я умѣю любить друзей и ненавидѣть враговъ;, Этими словами онъ, очевидно, хотѣла, сказать: „я избрала, васъ, княгиня Саріа, чтобы занять и увлечь безпокойнаго юношу, который вздумала, мнѣ мѣшать. Я поручаю вамъ удержать его въ должномъ повиновеніи. Я сказалъ ему, что вы, какъ добрая фея, освободили его отъ уза, и теперь ваше дѣло превратить его благодарность въ любовь. Сдѣлайте этого претендента своимъ любовникомъ, и я буду смотрѣть сквозь пальцы на все; но если вы вздумаете мнѣ противодѣйствовать на томъ основаніи, что вамъ претита, такое ремесло, то берегитесь. Во всякомъ случаѣ вы не можете меня упрекать въ циничности за этотъ планъ. Вы сами мнѣ дали подобный совѣтъ“.

Полина медленно поднялась и тихо промолвила: — Это правда, я дала такой совѣтъ! Я тогда шутила и не знала, какое благородное и свѣтлое существо узникъ Меттерниха; теперь мнѣ стыдно за себя, но не время сожалѣть о прошедшемъ, а надо дѣйствовать. Подведемъ итоги. Дѣло Фабіо кончено. Я могу разсчитывать на слово Меттерниха, по крайней мѣрѣ, въ настоящую минуту. Шарлотта и ея тетка завтра отправятся въ Миланъ и будутъ вмѣстѣ съ Фабіо внѣ австрійскихъ предѣловъ, когда канцлера, вздумаетъ снова и ха, преслѣдовать. Отдѣлавшись отъ нихъ, я буду свободна въ своихъ дѣйствіяхъ. Еще сегодня утромъ я колебалась, но, очутившись въ этой лицемѣрной придворной средѣ, гдѣ самыя позорныя преступленія прикрыты блестящей мишурой, я чувствовала, что сердце мое болѣзненно сожмется, а теперь я вижу ясно, что нечего питать уваженіе къ тому, что такъ унижается его вѣрнѣйшими слугами. До сихъ поръ мнѣ все казалось, что я не имѣю права измѣнять судьбы государствъ, но довольно, колебаніямъ наступилъ конецъ. Я не хочу быть соучастницей низкой подлости. Вы бросили мнѣ перчатку, князь Меттернихъ, и я ее поднимаю. Борьба — такъ борьба! Посмотримъ, кто побѣдитъ: моя преданность или вашъ геній? Ну, а если я проиграю, то и заплачу ставку.

ПЯТАЯ ЧАСТЬ.
Любовь.

I.
У статуи Діаны.

Меттернихъ сказалъ правду. Во все время церемоніи крещенія герцогъ Рейхштадтскій не сводилъ глазъ съ княгини Саріа, которая стояла въ группѣ придворныхъ дамъ эрцгерцогини Софіи. Поверхностный наблюдатель, быть можетъ, увидѣлъ бы въ этомъ обыкновенную и скоропреходящую вспышку юношескаго поклоненія женской красотѣ, но канцлеръ зналъ, что герцогъ отличался рано развившейся впечатлительностью, и потому понялъ, что въ его сердцѣ проснулось серіозное чувство. Не теряя ни минуты и въ отвѣтъ на выраженную герцогомъ благодарность за либеральное измѣненіе условій его жизни, онъ намекнулъ, что въ этомъ отношеніи онъ послушался совѣта одной личности, „умъ и тактъ которой внушалъ ему полное довѣріе“. Затѣмъ онъ прибавилъ еще нѣсколько словъ, изъ которыхъ можно было ясно понять, что онъ говорилъ о княгинѣ Саріа, хотя и не назвалъ ея. Наконецъ, подготовивъ, почву для сентиментальнаго романа, онъ перешелъ, отъ его героя къ. героинѣ.

Сначала объясненія графа Зедельницкаго, а затѣмъ, откровенности Полины возбудили въ Меттернихѣ опасенія, чтобъ, предназначенная имъ Далила не обратилась въ, Эгерію, но, уѣзжая изъ Шенбруна, онъ утѣшалъ себя мыслью, что все устроилъ по-своему. Сознаніе въ, своей безграничной силѣ успокоивало его на счетъ, повиновенія избранной имъ сообщницы, — и онъ, былъ, увѣренъ, что стремленія герцога Рейхштадтскаго къ, освобожденію изъ, неволи стушуются пущенной имъ, въ, ходъ, сложной интригой.

Уже вечерѣло, когда Полина сказала себѣ, что пора вернуться во дворецъ, но не успѣла она сдѣлать нѣсколько шаговъ, какъ, встрѣтила герцога Рейхштадтскаго, который шелъ по аллеѣ съ, цѣлью взять на скамейкѣ подъ, статуей Діаны оставленную тамъ утромъ книгу.

Увидавъ Полину, онъ остановился; глаза его засверкали радостью, и онъ, быстро подошелъ, къ ней.

— Какъ я радъ, что васъ вижу, — произнесъ, онъ,: — а я уже не надѣялся васъ встрѣтить.

— Развѣ вы желаете сказать мнѣ что нибудь, ваше высочество?

— Да, я долженъ васъ поблагодарить.

— Меня? За что?

— Я знаю, что вы сдѣлали для меня. Въ Шенбрунѣ произошли большія перемѣны, и я обязанъ, вамъ за нихъ.

— Мнѣ было бы очень пріятно заслужить вашу благодарность, но одно случайное слово съ моей стороны не могло такъ сильно повліять на министровъ, вашего дѣда. Я только что вернулась въ Вѣну, послѣ долговременнаго отсутствія, когда увидѣла васъ и мимоходомъ высказала свой взглядъ.

— Я также видѣлъ васъ лишь на мгновенье, — отвѣчалъ дрожащимъ голосомъ юноша: — но съ тѣхъ, поръ вашъ, прелестный образъ, не выходитъ изъ моей головы, съ тѣхъ, поръ, началась для меня новая жизнь.

Еще болѣе, чѣмъ эти слова, — тонъ, которымъ они были сказаны, обнаруживалъ пламенное чувство, неожиданно возникшее въ, сердцѣ юноши. Полина была и счастлива и встревожена. Наивная благодарность двадцатилѣтняго юноши напомнила ей хитрую интригу, придуманную Меттернихомъ, и она могла только отвѣтить:

— Я слышала, что вы произвели сегодня смотръ своему полку, и что солдаты сдѣлали вамъ, шумную овацію. Вы, конечно, были очень взволнованы этой сценой.

— Менѣе, чѣмъ теперь, увѣряю васъ. Если будущность открывается передъ мною, то я обязанъ этимъ вашей добротѣ.

— О ваше высочество!

— Не протестуйте. Никто изъ моихъ родственниковъ, которые, однако, могутъ меня любить, открыто никогда не подумалъ исполнить мои желанія. Простите, я не умѣю хорошо выразить моихъ мыслей, но и молчать было бы непростительно. Я не привыкъ къ нѣжному сочувствію и отвѣчаю на него горячей любовью.

Дрожа всѣмъ тѣломъ, Полина слушала эти слова, произносимыя мелодичнымъ, чарующимъ голосомъ. Но она боялась предаться овладѣвавшему ею чувству и хотѣла побороть его.

— Не можетъ быть, чтобы вы никогда до сихъ поръ не встрѣчали искренней привязанности.

— Конечно, не встрѣчалъ. Вотъ теперь одинъ вашъ сочувственный взглядъ покорилъ мое сердце.

— Ваше высочество!

— И не думайте, чтобы я былъ только благодаренъ вамъ за ту перемѣну въ моемъ положеніи, которая возбуждена вашимъ добрымъ вмѣшательствомъ; нѣтъ, я болѣе тронутъ тѣмъ, что я теперь не одинъ на свѣтѣ.

— А вамъ не кажется страннымъ, что вы встрѣтили меня впервые въ кабинетѣ Меттерниха? — произнесла Полина. — Вы не боитесь сдѣлаться жертвой придворной интриги и недостойной комедіи?

Она сама не понимала, какъ у нея хватило мужества, чтобы произнести эти слова, которыя должны были оттолкнуть навсегда сердце юноши и убить въ ней самой пробуждавшееся къ нему чувство. Но она считала своимъ долгомъ не поддаться коварному плану Меттерниха и не разыграть роли сообщницы.

— О какой комедіи выговорите? — произнесъ наивно герцогъ. — Развѣ вы можете разыгрывать комедію? Я васъ вижу, и я вамъ всѣмъ обязанъ. Я это знаю и понимаю, а до остального мнѣ дѣла нѣтъ.

— Ваше высочество!

— Я знаю, что насъ окружаютъ недостойныя интриги, и что вчерашняя жестокость сегодня не вполнѣ обезоружена. Но все это не можетъ имѣть никакого отношенія къ тому, что я теперь чувствую.

— Не говорите о своихъ чувствахъ, герцогъ, вы принадлежите не себѣ, а своему имени и своей будущности.

Но онъ схватилъ ее за обѣ руки и, смотря ей прямо въ глаза, промолвилъ:

— Я принадлежу вамъ, — только вамъ!

— Нѣтъ, не надо, не надо! — отвѣчала Полина, отталкивая его отъ себя: — я не хочу такой любви, я сама люблю, но другого!

Герцогъ блѣдный, взволнованный, могъ произнести только:

— Вы любите другого?

— Да! — воскликнула Полина, не имѣя болѣе силы сдержать себя: — я люблю всѣми силами своей души человѣка такого же, какъ вы, но думающаго о возстановленіи своихъ правъ, а не о женской красотѣ.

Герцогъ весь вспыхнулъ и бросился на колѣни.

— Нѣтъ, встаньте, тотъ, кого я люблю, не преклоняетъ колѣна, а долженъ повелѣвать людьми. Тотъ, кого я люблю, не можетъ довольствоваться оскорбительнымъ смягченіемъ своихъ узъ и командованіемъ нѣмецкими солдатами на Пратерѣ.

— Нѣтъ, нѣтъ, я сдѣлаю все, что вы скажете.

— Если вы согласны жить попрежнему узникомъ Меттерниха, то Полина исчезнетъ и будетъ оплакивать гдѣ нибудь далеко свою несбывшуюся мечту. Но если вы хотите вернуться во Францію и сдѣлать счастливымъ ожидающій васъ народъ, то я пойду рука въ руку съ вами и буду васъ любить!

Герцогъ весь преобразился и со свѣтлой улыбкой воскликнулъ:

— Мое сердце говоритъ вашими устами. Вы выражаете мои мысли. Уже давно я хотѣлъ это высказать, но не умѣлъ. Безъ васъ я былъ одинъ, и меня давило иго ненавидящаго меня человѣка.

— А теперь? — спросила Полина, сдерживая свое дыханіе.

— Теперь, благодаря вамъ, я порву свои узы. Я сброшу съ себя этотъ мундиръ, который мнѣ не принадлежитъ. Шпага, которую я ношу въ нѣмецкихъ ножнахъ, нѣкогда блестѣла подъ солнцемъ пирамидъ, и я обнажу ее. Она будетъ также свободна, какъ свободенъ и я.

— Какое счастіе, какая радость! — воскликнула Полина, сверкая глазами.

А онъ продолжалъ, все болѣе и болѣе воодушевляясь:

— Теперь вы позволяете мнѣ любить васъ? Теперь не Францъ Рейхштадтскій падетъ къ вашимъ ногамъ, а Наполеонъ Бонапартъ открываетъ вамъ свои объятія!

Полина все забыла, и благоразуміе, и осторожность, и страхъ сдѣлаться сообщницей Меттерниха, а чувствовала только, что одна любовь, одна мысль связываетъ навѣки ихъ юныя сердца.

— Вотъ теперь вы тотъ, кого я люблю, — воскликнула она, предаваясь вполнѣ овладѣвшему ею чувству счастья: — я не могла бы васъ любить, если бы вы остались застѣнчивымъ, нерѣшительнымъ юношей, готовымъ все перенести, но я знала, что въ вашей груди бьется мужественное сердце.

А онъ, нѣжно обвивъ ее рукою, тихо лепеталъ:

— Жена, моя милая жена!

— Если бы я думала, что васъ ожидаетъ гибель, — продолжала Полина, — то, быть можетъ, никогда не рѣшилась бы вовлечь васъ въ безысходную борьбу. Но, подумайте, сколько храбрецовъ рискуютъ своей жизнью ради васъ, во сколькихъ хижинахъ вашей родины ждутъ вашего появленія.

— Какъ я счастливъ, какъ я васъ люблю! — шепталъ онъ.

И этотъ странный контрастъ между ихъ словами не омрачалъ ихъ радости. Она гордилась тѣмъ, что онъ забывалъ обо всемъ ради любви къ ней, а онъ былъ счастливъ, что она забывала свою любовь ради его будущности.

— Однако я вижу, — промолвила она наконецъ, — что сегодня я напрасно буду говорить вамъ о серіозныхъ вопросахъ. Вы не слушаете даже меня. Я хочу увѣнчать ваше чело лаврами, а мнѣ попадаются подъ руки розы.

И она показала ему цвѣтокъ, который Термина Меттернихъ бросила на книжку, лежавшую на скамьѣ.

— Посмотрите, какая это прекрасная роза.

— Оставьте ее, мы не знаемъ, кто ее трогалъ.

— Однако она была свидѣтельницей нашего признанія въ любви.

— Нѣтъ, нѣтъ, — промолвилъ онъ, — эту розу я поднесу богинѣ, а вамъ найду другую получше.

Съ этими словами онъ взялъ изъ рукъ Полины розу и положила» ее на пьедесталъ статуи Діаны, а самъ, сдѣлавъ два шага по дорожкѣ, сталъ звать своего вѣрнаго Франца.

— Что вы дѣлаете? — сказала съ испугомъ Полина.

— Я зову друга, онъ меня услышалъ и сейчасъ придетъ. Это единственный человѣка", который искренно мнѣ здѣсь преданъ. Я не могу скрыть отъ него моей радости и хочу показать ему ту, которой я обязана, этой радостью. Ка, тому же онъ будетъ намъ необходимъ. Другъ мой, — прибавилъ герцогъ, обращаясь къ Францу, который высунула, свою голову изъ-за кустовъ: — сорви самую лучшую розу и принеси сюда.

Пока старый садовникъ исполнялъ приказаніе юноши, Полина задумалась. Она мысленно спрашивала себя, не былъ ли это тотъ самый Францъ, о которомъ говорилось са, такой похвалой въ миланскихъ инструкціяхъ.

— О чемъ вы думаете? — спросилъ герцогъ, схвативъ обѣ руки Полины и покрывая ихъ страстными поцѣлуями: — теперь не о чемъ думать: мы вскорѣ отправимся съ вами во Францію.

— Я думаю о вашемъ вѣрномъ слугѣ, — отвѣчала княгиня, не освобождая своихъ рукъ: — вы, кажется, назвали его Францемъ. Какой онъ, однако, старикъ!

— Нисколько, онъ только представляется старикомъ, чтобы сбить всѣхъ съ толку, а она, еще бравый солдатъ.

— Это она, — подумала Полина.

Между тѣмъ Францъ вернулся и молча подалъ герцогу прекрасную розу.

— Подойди сюда, милый друга, — сказалъ юноша: — посмотри хорошенько на эту даму, ее зовутъ княгиня Саріа, ты впредь будешь ей служить такъ же вѣрно, какъ мнѣ. Слышишь?

— Слышу, — отвѣчалъ лаконически старый служака.

— Ты выбралъ хорошую розу, но есть лучше, — сказалъ герцогъ, желая подразнить старика.

— Конечно, есть, но въ Сенъ-Клу, — отвѣчалъ онъ спокойно, — позвольте мнѣ сказать вамъ два слова.

— Говори. Отъ княгини у меня нѣтъ тайнъ.

Осмотрѣвшись по сторонамъ и убѣдившись, что никто не можетъ ихъ подслушать, Францъ сказалъ дрожащимъ голосомъ, которому тщетно хотѣлъ придать твердость:

— Я пришелъ, чтобы проститься съ вами. Я ухожу отсюда.

— Зачѣмъ? Я тебя не отпущу. Что это значитъ?

— Я больше не нуженъ вамъ. Я сталъ старъ, мнѣ надо отдохнуть.

— Пустяки, я тебѣ не вѣрю, ты что-то скрываешь отъ меня?

— И правда скрываю. Я не могу здѣсь оставаться, потому что сегодня въ Шенбрунѣ появилась особа, которая мнѣ не нравится. Я боюсь, что она будетъ часто здѣсь бывать, я этого не вытерплю и наконецъ скажу всю правду въ лицо, а это не хорошо. Вотъ и лучше мнѣ уйти.

Герцогъ заподозрѣлъ, что Францъ не одобряетъ появленія Полины, и рѣзко произнесъ:

— Назови ту особу, благодаря которой ты хочешь уйти изъ Шенбруна. Я желаю знать, кого ты мнѣ дозволяешь принимать и кого нѣтъ.

— Странно вы выражаетесь, ваше высочество, — произнесъ Францъ: — а, кажется, очень просто, что старый солдатъ, какъ я, не хочетъ встрѣчаться со своимъ старымъ генераломъ, который измѣнилъ вашему отцу.

— Ты говоришь о Мармонѣ?

— А о комъ же? Я видѣлъ его сегодня во дворцѣ, и говорятъ, что онъ назначенъ вашимъ профессоромъ. Bon. только не знаю, чему онъ онъ будетъ васъ учить. Развѣ тому, какъ измѣняютъ своему государю во время его несчастья.

— Францъ! — произнесъ герцогъ Рейхштадтскій.

— Вы, конечно, вольны дѣлать, что хотите, ваше высочество, даже забыть, если можете, его измѣну. Но я сдѣлать этого не могу. Увидавъ его, я покраснѣлъ, и мнѣ впервые въ жизни стало стыдно, что я солдатъ. Нѣтъ, я не хочу его болѣе видѣть.

Полина смотрѣла съ восторгомъ на этого благороднаго, стараго служаку и съ безпокойствомъ спрашивала себя, что скажетъ, что сдѣлаетъ герцогъ.

Онъ тихо подошелъ къ Францу и, инстинктивно слѣдуя привычкѣ своего отца, нѣжно взялъ его рукой за ухо:

— Ты не уйдешь, — сказалъ онъ, — потому что я не хочу. Молчи и слушай. Что бы ты сказалъ, если бы мы съ тобой оставили Мармона одного читать лекціи полицейскимъ агентамъ, переодѣтымъ въ придворныхъ лакеевъ, а сами отправились бы во Францію, гдѣ насъ ждутъ друзья? Мнѣ надоѣло сидѣть въ клѣткѣ, и я хочу вернуться на родину. Ну, что же? Ты все же хочешь меня бросить?

— Нѣтъ, не такой дуракъ, — отвѣчалъ Францъ, обезумѣвъ отъ радости, и вдругъ широко открылъ ротъ, чтобы воскликнуть: «да здравствуетъ императоръ», но молодые люди поспѣшно зажали ему губы.

Тутъ старый служака посмотрѣлъ пристально на Полину, инстинктивно понимая, какую роль она играла въ неожиданной перемѣнѣ, происшедшей въ герцогѣ. Повидимому, этотъ осмотръ привелъ къ удовлетворительному результату, потому что онъ кивнулъ головой съ довольнымъ видомъ и почтительно поклонился. Полина же протянула ему руку, какъ старому другу.

Удаляясь отъ счастливой парочки, Францъ замѣтилъ розу, которую герцогъ положилъ на пьедесталъ статуи Діаны.

— Это одна изъ тѣхъ розъ, которую я далъ дочери Меттерниха, — сказалъ онъ: — я тогда не зналъ, кто она такая, но Готлибъ сказалъ мнѣ ея имя. На какой чортъ только она положила эту розу на статую?!

Полина вспомнила, что видѣла такую же розу на княжнѣ Меттернихъ, и подумала:

— Это странно!

Еще нѣсколько минутъ молодые люди оставались наединѣ; потомъ Полина сказала, что пора вернуться во дворецъ, а то ихъ начнутъ искать въ саду. Но прежде чѣмъ разстаться съ герцогомъ, который никогда не чувствовалъ себя такимъ счастливымъ, какъ въ эту минуту, она произнесла:

— Этотъ моментъ еще болѣе важный въ вашей жизни, чѣмъ въ моей. Я не беру моихъ словъ назадъ, но я не желаю, чтобы вы связали себя на всю жизнь словомъ, даннымъ въ минуту увлеченія. Вы должны все обдумать на свободѣ. Я не имѣю никакого значенія и не должна играть роли въ вашей судьбѣ, хотя я готова жертвовать всѣмъ для вашего счастья и славы. Вы имѣете всѣ права на меня, а я не имѣю никакихъ правъ на васъ. Подумайте и рѣшите, останетесь ли вы герцогомъ Рейхштадтскимъ, или будете Наполеономъ.

И она быстро удалилась.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ.
Западня.

I
Мины и контрмины.

— Вы сейчасъ вернетесь въ Миланъ, слышите? Можно ли быть такимъ неосторожнымъ? Я вамъ приказалъ ничего не дѣлать безъ моего разрѣшенія, а вы ночью пробрались въ частную квартиру и стали рыться въ ящикахъ, въ сундукахъ, въ чемоданахъ. Наконецъ, вы дошли до такой глупости, что васъ поймали.

— Меня не поймали.

— Во всякомъ случаѣ васъ видѣли, и вы спаслись, какъ воръ. Хороша полиція, которая прикрываетъ свои ошибки славой вѣнскихъ воротъ.

Вотъ какое объясненіе происходило въ этотъ же день между графомъ Зедельницкимъ и Галлони.

— Очевидно, я виноватъ, такъ какъ мой планъ не удался, и вполнѣ достоинъ наказанія, — произнесъ сыщикъ, — но ничто не выбьетъ у меня изъ головы мысли, что эти бумаги у княгини.

— У нея нѣтъ болѣе этихъ бумагъ, — произнесъ торжествующимъ тономъ начальникъ полиціи: — онѣ въ моихъ рукахъ. Вы видите, что мы больше не нуждаемся въ вашихъ услугахъ.

Этотъ послѣдній ударъ совершенно убилъ сыщика. Но онъ такъ страстно былъ преданъ своему ремеслу, что желалъ узнать, кто и какимъ образомъ добился того, чего онъ не могъ достигнуть. Графъ Зедельницкій, однако, не хотѣлъ удовлетворить его празднаго любопытства, и только послѣ нѣсколькихъ почтительныхъ просьбъ сказалъ рѣзко:

— Сама княгиня Саріа передала эти бумаги канцлеру.

— А, — воскликнулъ Галлони, — я, значитъ, не ошибся. Она привезла ихъ изъ Милана. Мои подозрѣнія оправдались. Она похитила эти бумаги, чтобы лично ихъ передать канцлеру.

— Она вовсе не похищала бумагъ, а онѣ оказались въ ея кружевахъ на другой день послѣ вашего неудачнаго обыска въ магазинѣ.

— Ну, ужъ это извините, — сказалъ Галлони, оправляясь отъ своего смущенія. — Она не взяла никакихъ кружевъ изъ магазина.

— Почему вы знаете?

— Потому что кружева и всѣ ея заказы до сихъ поръ лежатъ въ магазинѣ. Я видѣлъ ихъ тамъ послѣ отъѣзда трехъ женщинъ изъ Милана.

— Что вы говорите?

— Правду. Можетъ быть, княгиня добровольно отдала канцлеру всѣ бумаги или часть ихъ, но во всякомъ случаѣ она не нашла ихъ у себя дома въ кружевахъ, такъ какъ эти кружева до сихъ поръ находятся въ магазинѣ.

— Такъ вы все-таки настаиваете, что свѣтская дама, другъ Меттерниха и эрцгерцогини, похитила важныя бумаги, отыскиваемыя полиціей, и которыя ее могли сильно компрометировать? Вы просто сумасшедшій.

— Я ни на чемъ не настаиваю, а думаю и соображаю.

— Вы можете думать и соображать, сколько угодно, только не на моей службѣ. Слышите? Я пригласилъ васъ сюда, чтобы объявить вамъ о вашемъ увольненіи изъ состава вѣнской полиціи и чтобы передать вамъ бумагу на имя начальника миланской полиціи.

— Ради Бога, не губите меня, — произнесъ жалобнымъ голосомъ несчастный сыщикъ. — Если вы написали въ Миланъ дурной обо мнѣ отзывъ, то меня прогонятъ со службы, а вы понимаете, что прогнанный сыщикъ не можетъ найти себѣ куска хлѣба.

Я васъ не понимаю, — сказалъ Зедельницкій: — я не упоминалъ о васъ въ бумагѣ къ начальнику полиціи, это приказъ объ освобожденіи изъ тюрьмы Фабіо Гандони, котораго канцлеръ помиловалъ.

— Фабіо помиловали!

— Да.

Это извѣстіе, повидимому, должно было окончательно привести въ отчаяніе сыщика; но онъ, напротивъ, просіялъ и, гордо поднявъ голову съ видомъ торжествующаго математика, только что разрѣшившаго трудную задачу, воскликнулъ:

— Теперь я все понимаю.

— Что вы понимаете?

— Я никакъ не могъ понять, какую роль играли бѣлошвейки въ этой исторіи, а теперь все понятно. Я имѣлъ несчастіе не понравиться княгинѣ Саріа во время исполненія своихъ обязанностей, и она спрятала бумаги молодого карбонарія. Бѣлошвейки были въ отчаяніи отъ ареста, и она предложила имъ добиться его помилованія; для этого она передала бумаги канцлеру и получила помилованіе Фабіо. Все разыграно, какъ по нотамъ. Только бы я еще желалъ знать, не оставила ли она у себя какія нибудь бумаги, или не сожгла ли чего нибудь.

— Вы снова возвращаетесь къ своимъ глупостямъ, — воскликнулъ гнѣвно графъ Зедельницкій.

— Да, ваше сіятельство. Кромѣ писемъ представителей Бонапартовской семьи къ герцогу Рейхштадтскому, въ пакетѣ, переданномъ Фабіо заговорщиками, находились другіе важные документы. Конечно, бѣлошвейки не дозволили бы княгинѣ Саріа выдать эти документы, такъ какъ ихъ любимецъ Фабіо могъ отвѣтить головой за подобное предательство.

— Вы говорите, что вмѣстѣ съ письмами были другіе документы?

— Я увѣренъ въ этомъ. А ваше превосходительство ихъ не видѣли?

Начальникъ вѣнской полиціи задумался. Въ головѣ его родилась мысль, хотя еще смутная, что возможно отомстить княгинѣ Саріа и доказать канцлеру, какую пользу оказывала полиція въ высшей политикѣ, но для того надо было воспользоваться услугами Галлони, который въ сущности былъ искуснымъ, неутомимымъ и любящимъ свое ремесло сыщикомъ.

— Хорошо, — сказалъ онъ послѣ нѣкотораго молчанія. — Я оставлю васъ на службѣ къ Вѣнѣ и забуду о вашихъ ошибкахъ, но постарайтесь ихъ загладить. Какъ, вы думаете, взяться намъ за дѣло, чтобы открыть интриги княгини Саріа, если ваши подозрѣнія насчетъ ея справедливы?

Видя, что ему снова повезло, Галлони воскликнулъ:

— Я понимаю, ваше превосходительство, что имѣю дѣло съ первокласснымъ соперникомъ, а потому надо вести игру очень хитро и пока оставить княгиню совершенно въ сторонѣ.

— Такъ съ кого же мы начнемъ, съ бѣлошвеекѣ?

— Нѣтъ, онѣ совершенно въ рукахъ княгини.

— Такъ съ кого же?

— Съ герцога Рейхштадтскаго. Не угодно ли вамъ выслушать меня?

И Галлони сталъ подробно развивать начальнику полиціи свой новый планъ.

II.
Графиня Камерата.

Съ нѣкоторыхъ поръ жила въ Вѣнѣ женщина очень странная. Дочь Элизы Бонапартъ и графа Бачьоки, а слѣдовательно племянница Наполеона, она была замужемъ за неаполитанскимъ аристократомъ, очень богатымъ и добродушно переносившимъ всѣ ея эксцентричности. Графиня Камерата была прекрасная наѣздница, успѣшно объѣзжала самыхъ горячихъ лошадей, мастерски стрѣляла изъ пистолета и вообще отличалась искусствомъ во всѣхъ атлетическихъ упражненіяхъ, но не любила чтенія и умственныхъ занятій. Все ея знаніе современной исторіи сводилось къ тому, что ея дядя былъ властителемъ Европы, а ея двоюродный братъ находился узникомъ въ Шенбрунѣ. На основаніи этихъ свѣдѣній она во что бы то ни стало рѣшилась освободить герцога Рейхштадтскаго.

По несчастію, она имѣла такое лицо, которое выдавало ее на каждомъ шагу. Она была точнымъ портретомъ Наполеона, и всѣ встрѣчавшіе ее были поражены этимъ сходствомъ; поэтому съ первыхъ дней ея появленія въ Вѣнѣ полиція слѣдила за каждымъ ея шагомъ. Къ тому же она не скрывала своего намѣренія войти въ сношенія съ шенбрунскимъ узникомъ.

Однажды ей удалось остановить его на лѣстницѣ въ домѣ барона Обенауса, который давалъ ему уроки исторіи, и бросившись на юношу, она стала цѣловать его руки. Когда сопровождавшій герцога графъ Дитрихштейнъ оттолкнулъ ее, то она гнѣвно объявила, что имѣла право привѣтствовать своего двоюроднаго брата и сына своего государя.

Съ тѣхъ поръ герцогъ Рейхштадтскій болѣе не видѣлъ ея, но полиція перехватила и передала графу Зедельницкому два письма къ нему отъ графини Камерата. А въ то время, когда Галлони объяснялъ графу Зедельницкому свой новый планъ дѣйствія, третье письмо графини одинаковаго содержанія лежало на столѣ начальника полиціи.

— По моему мнѣнію, — говорилъ сыщикъ, — надо намъ подвергнуть герцога искусу, именно предложить ему планъ бѣгства такъ, чтобы онъ, конечно, не догадался о происхожденіи этого плана. Если я не ошибаюсь насчетъ намѣренія княгини Саріа, то она, вѣроятно, уже дала герцогу посланные ему документы. Его отвѣтъ на наше предложеніе дастъ намъ понять его намѣренія, а главное представитъ намъ предлоги, къ обыску въ аппартаментахъ герцога, — произнесъ сыщикъ.

— Ваша мысль прекрасная. Но какъ найти такого ловкаго человѣка, который разыгралъ бы роль заговорщика, не возбудивъ подозрѣній герцога? Погодите…

И, порывшись въ бумагахъ, онъ отыскали, письмо графини Камерата, подалъ его сыщику и объяснилъ прошедшую исторію безпокойной амазонки.

— Вотъ это отлично, ваша свѣтлость, — отвѣчалъ Галлони: — но позвольте мнѣ прочесть это письмо, чтобы убѣдиться, можетъ ли оно послужить намъ на пользу.

Зедельницкій самъ взяли, письмо и прочелъ его въ слухъ:

"Герцогу Рейхштадтскому.
"Августъ 1820.

"Любезный принцъ, я пишу вамъ въ третій разъ, будьте такъ добры, отвѣчайте мнѣ, желаете ли вы поступить, какъ австрійскій эрцгерцогъ или какъ французскій принцъ. Если вы согласны воспользоваться моими совѣтами и покинуть наконецъ страну, гдѣ васъ держатъ подъ замкомъ, то вы убѣдитесь, какъ легко можно побороть всѣ преграды силой воли. Вы тогда найдете тысячу средствъ, чтобы переговорить со мной, а я одна ничего не могу сдѣлать. Только ради Бога никому не довѣряйтесь. Подумайте, что вы какъ будто умерли для Франціи и для вашей семьи. Подумайте о тѣхъ ужасныхъ страданіяхъ, которыя вынесъ вашъ отецъ, и о томъ, что онъ умеръ, смотря на вашъ портретъ. Воспользуйтесь этимъ моментомъ, принцъ. Можетъ быть, я высказала слишкомъ много. Моя судьба въ вашихъ рукахъ. Человѣкъ, который вручитъ вамъ это письмо, можетъ доставить мнѣ и вашъ отвѣтъ. Надѣюсь, что вы мнѣ не откажете въ этомъ отвѣтѣ.

"Наполеона Камерата".

— Эта графиня для насъ находка! — воскликнулъ Галлони, когда Зедельницкій окончилъ чтеніе письма: -необходимо, чтобы герцогъ получилъ это письмо, и чтобы человѣкъ, который вручитъ ему посланіе графини, представилъ вамъ его отвѣтъ.

— Это очень просто, — отвѣчать графъ.. — Но смотрите: никому ни слова. Я доложу канцлеру о нашемъ предпріятіи только вмѣстѣ, съ его результатомъ.

Начальникъ полиціи и сыщикъ разстались на этотъ разъ большими пріятелями.

III.
Два отвѣта.

На слѣдующее утро Францъ спокойно работалъ въ Шенбрунскомъ паркѣ. Неожиданно онъ замѣтилъ, что одинъ изъ его помощниковъ, здоровенный, толстой нѣмецч, по имени Готлибъ, бросилъ лопату и сталъ таинственно разговаривать съ камердинеромъ графа Дитрихнггейна. Это продолжалось нѣсколько минутъ, а затѣмъ Готлибъ направился къ нему и вступилъ съ нимъ въ разговоръ, который, однако, не клеился.

— Что съ тобой, Готлибъ? — спросилъ наконецъ старый служака: — ты не въ своей тарелкѣ.

— По прадвѣ сказать, Францъ, — отвѣчалъ молодой нѣмецъ съ нѣкоторымъ смущеніемъ: — я не знаю, какъ исполнить данное мнѣ порученіе. Мнѣ надо передать письмо кое-кому, а вамъ бы это было гораздо удобнѣе сдѣлать, такъ какъ эта личность часто бываетъ здѣсь. Не возьметесь ли вы за это дѣльце?

— Отъ кого письмо и къ кому?

— Отъ кого — не знаю, а отдать его надо маленькому Наполеону.

Францъ съ трудомъ поборолъ овладѣвшее имъ волненіе, но все-таки равнодушно отвѣчалъ:

— Отчего же ты самъ не передашь письма?

— Вамъ ловчѣе это сдѣлать. Герцогъ обыкновенно по вечерамъ ходитъ въ этой части парка. Вѣдь онъ съ вами разговариваетъ? Намъ онъ никогда не говоритъ ни слова.

— Онъ не большой говорунъ, но и не всегда молчитъ.

— Что же онъ вамъ говоритъ?

— Онъ говоритъ, что князь Меттернихъ великій человѣкъ, — добродушно произнесъ Францъ, — а графъ Дитрихштейнъ очень добръ и любезенъ. Онъ всѣмъ очень доволенъ. Жаль, что онъ тебя не знаетъ, Готлибъ, ты, вѣроятно, очень понравился бы ему. Ну, а гдѣ же письмо?

— Вотъ оно. Надо передать письмо, когда онъ будетъ одинъ, и совершенно незамѣтно, а затѣмъ сказать герцогу, что придутъ за отвѣтомъ.

— А придешь ты, толстякъ, за этимъ отвѣтомъ?

— Да.

Францъ догадался, что герцогу Рейхштадтскому разставляютъ западню, и подумалъ, что лучшимъ способомъ спасти его отъ опасности было принять роль въ этомъ дѣлѣ.

— Отчего ты хочешь взвалить на меня порученіе, которое также хорошо могъ бы исполнить и самъ? — произнесъ онъ самымъ равнодушнымъ тономъ: — по крайней мѣрѣ, ты можешь мнѣ поручиться, что если я окажу тебѣ эту услугу, то графъ Дитрихштейнъ не будетъ мною недоволенъ.

— Нѣтъ, его нечего бояться, — отвѣчалъ Готлибъ, хитро подмигивая: — письмо прошло черезъ его руки. Но объ этомъ не надо говорить.

— Хорошо, такъ положи письмо намою жилетку. Она валяется вонъ тамъ въ аллеѣ. Теперь у меня руки грязныя, и я не хочу брать письма. Ступай, я исполню твое порученіе.

Готлибъ удалился и по дорогѣ положилъ письмо на жилетку, а Францъ, смотря ему въ слѣдъ, подумалъ:

— Графъ Дитрихштейнъ самъ не отдаетъ письма принцу, а посылаетъ его тайнымъ образомъ и велитъ дать отвѣтъ тѣмъ же путемъ. Это что-то подозрительно.

Въ сущности таинственное письмо было посланіемъ графини Камерата, которое начальникъ полиціи переслалъ въ Шенбрунъ черезъ многочисленныхъ агентовъ, кишѣвшихъ вокругъ дворца. Готлибъ солгалъ, говоря Францу, что графъ Дитрихштейнъ зналъ объ этой интригѣ. Начальникъ полиціи и самъ Меттернихъ не имѣли никакого расчета впутывать въ свои комбинаціи слабохарактернаго, но честнаго наставника юноши. По ихъ словамъ, они боялись его неловкости, но въ сущности ихъ пугала его прямота. Принадлежа къ одному изъ почтенныхъ родовъ Австріи, графъ Дитрихштейнъ придавалъ своимъ именемъ и положеніемъ нѣкоторый престижъ той группѣ старинныхъ личностей, которая окружала внука императора, но онъ не пользовался никакимъ авторитетомъ и не зналъ всѣхъ гадостей, которыя дѣлались вокругъ него. Между прочимъ ему было не извѣстно, что дворецъ кишѣлъ переодѣтыми полицейскими агентами въ лицѣ лакеевъ, рабочихъ, садовниковъ и т. д. Всѣ они находились въ постоянныхъ сношеніяхъ съ графомъ Зедельницкимъ, который такимъ образомъ зналъ и доводилъ до свѣдѣнія канцлера все, что дѣлалось въ Шенбрунѣ.

Францъ передалъ подозрительное письмо герцогу Рейхштадтскому въ тотъ же вечеръ и прибавилъ вполголоса, осматриваясь но сторонамъ, чтобы ихъ никто не подслушалъ:

— Берегитесь, это письмо приманка. Я не знаю, что въ немъ, но оно идетъ изъ очень подозрительнаго источника.

— Ты правъ, — отвѣчалъ юноша, прочитавъ письмо и разговаривая съ Францемъ черезъ раздѣлявшіе ихъ кусты: — негодяи нахально присвоили себѣ имя моей родственницы, которую я однажды видѣлъ въ домѣ барона Обенауса. Впрочемъ, можетъ быть, письмо это и подлинное. Она показалась мнѣ особой очень эксцентричной и въ состояніи написать такое посланіе. Какъ бы то ни было, я не думалъ, чтобы Меттернихъ и его помощники могли придумывать такія глупыя интриги.

Остановившись среди аллеи, герцогъ подозвалъ къ себѣ Франца и сказалъ:

— Подождите меня здѣсь, я сейчасъ пришлю вамъ отвѣтъ,

Потомъ онъ шепотомъ прибавилъ:

— Я самъ принесу его и дамъ тебѣ свои инструкціи.

Спустя нѣсколько минутъ, изъ-за куртины цвѣтовъ показался

Готлибъ, который издали слѣдилъ за герцогомъ и поспѣшно спросилъ у Франца:

— Что онъ сказалъ?

— Я, право, не разобралъ, что онъ бормоталъ, читая письмо, — отвѣчалъ старый служака: — но потомъ онъ приказалъ мнѣ ждать здѣсь и сказалъ, что пришлетъ отвѣтъ. Вотъ, благодаря тебѣ, я попалъ въ почтальоны.

— Хорошо, я приду за отвѣтомъ сказалъ Готлибъ, снова направляясь къ той куртинѣ, за которой онъ скрывался.

— Не безпокойся, я самъ тебѣ принесу, — произнесъ Францъ.

Спустя нѣсколько времени, герцогъ Рейхштадтскій вернулся и, отдавая письмо Францу, сказалъ:

— Отдай это тому, кто придетъ за отвѣтомъ, а завтра утромъ пойди къ княгинѣ Саріа и разскажи ей о случившемся и спроси ея приказанія.

— Слушаюсь, выше высочество.

— Ты передашь ей вотъ еще письмо, — продолжалъ герцогъ, покраснѣвъ: — скажи, что я писалъ раньше настоящей исторіи, и прибавь, что эта исторія только укрѣпила мою рѣшимость. Да еще скажи, что я вполнѣ полагаюсь на нее насчетъ устройства моего отъѣзда и желаю, чтобы онъ совершился, какъ можно скорѣе. Ты вѣдь ей поможешь, не правда ли, Францъ?

— Будьте спокойны, ваше высочество, но не давайте мнѣ второго письма въ руки, а тихонько опустите его вонъ въ тотъ кустъ.

Герцогъ такъ и сдѣлалъ, а Францъ, какъ бы ни въ чемъ не бывало, подошелъ къ кусту и незамѣтно поднялъ письмо.

Спустя нѣсколько минутъ, Готлибъ съ сіяющимъ лицомъ отдалъ переодѣтому полицейскому агенту письмо Шенбрунскаго узника къ графинѣ Камерата, а Францъ отнесъ домой второе письмо герцога Рейхштадтскаго, за которое ему дорого бы заплатили графъ Зедельницкій и Галлони.

На слѣдующее утро начальникъ полиціи съ любопытствомъ распечаталъ письмо на имя графини Камерата, но, прочитавъ его, презрительно бросилъ. Вотъ что заключалось въ этомъ письмѣ:

"Графиня,

"Я только что получилъ письмо, которое не понятно и по содержанію и по тону. Я получилъ его окольнымъ путемъ и не намѣренъ болѣе получать такимъ образомъ какія бы то ни было письма. Такъ какъ оно написано дамой, то я изъ приличія отвѣчаю. Хотя высказанныя вами чувства меня трогаютъ, и я очень благодаренъ за нихъ, но прошу васъ не писать мнѣ.

"Герцогъ Рейхштадтскій".

Со своей стороны Полина получила отъ Франца и прочла съ глубокимъ чувствомъ давно желанное письмо:

"Княгиня!

"Вы не хотѣли, чтобы я далъ слово, прежде чѣмъ здраво обсужу свое положеніе. Ваше сердце такъ благородно, что оно боялось вашихъ собственныхъ увлеченій и нашло возможнымъ открыть мнѣ путь къ отступленію, если бы я, обдумавъ предстоящее мнѣ дѣло, счелъ его себѣ не по силамъ. Я на это согласился, считая, что я могу быть достойнымъ васъ, только поступая такъ же осторожно и спокойно, какъ вы.

"Я возстановилъ въ моей памяти всѣ событія моей жизни, извѣстныя вамъ, и тѣ, которыхъ вы не знаете. Я мысленно вызвалъ всѣхъ очевидцевъ моей юности и допросилъ ихъ. Наконецъ въ глубинѣ сердца я вызвалъ образъ своего отца, и онъ какъ бы явился передо мной, открывъ свои мертвые глаза. Всѣ мнѣ сказали, что надо ѣхать во Францію, и когда мой умъ вполнѣ подтвердилъ то, что мнѣ совѣтовало сердце, то я почувствовалъ себя столько же счастливымъ, какъ въ ту благословенную минуту, когда вы вдохнули въ меня новую жизнь.

"Поэтому, княгиня, я теперь могу дать то обѣщаніе, которое вы нашли нужнымъ отстрочить: я отправляюсь во Францію.

"Я не могу выразить на бумагѣ тѣ чувства, которыя даже мои уста не способны вполнѣ высказать, а только прибавлю пять словъ, въ которыхъ отнынѣ выражается вся моя жизнь: я васъ люблю и надѣюсь.

"Наполеонъ".

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.
Бѣгство.

I.
Совѣщаніе.

Полина совершенно преобразилась въ то короткое время, которое прошло отъ ея посѣщенія миланскаго магазина «Золотыя ножницы» до полученія письма отъ узника Меттерниха. Прежде она подчинялась всѣмъ безчисленнымъ условіямъ свѣтской жизни, хотя чувствовала себя выше ея мелочныхъ интересовъ и жаждала чего-то новаго, необыкновеннаго, невозможнаго. Теперь неожиданно это новое, необыкновенное и невозможное представилось ей. Ея усталые, полузакрытые отъ скуки глаза вдругъ увидѣли предъ собою лучезарный образъ существа, вполнѣ достойнаго ея любви. Это былъ двадцатилѣтній юноша, прекрасный, благородный, несчастный.

При видѣ его въ ея сердцѣ проснулось все, что въ немъ было нѣжнаго, пламеннаго, преданнаго. Она теперь не думала ни о чемъ, кромѣ своей любви, и не видѣла предъ собою ничего, кромѣ дорогого человѣка, котораго она любила и который ее любилъ. Впрочемъ, она нисколько не измѣнилась въ своемъ внутреннемъ существѣ, а только сбросила съ себя тяготившую ее свѣтскую маску и стала настоящей Полиной.

Нѣсколько разъ перечитала она письмо любимаго человѣка и долго мечтала бы о немъ, объ ихъ счастьи, о первомъ ихъ свиданіи, о лучезарной будущности, открывавшейся передъ ними, но неожиданно въ головѣ ея блеснула мысль:

— Я люблю узника, и мнѣ надо отворить ему темницу.

Она подняла голову. Передъ ней стоялъ Францъ и ждалъ приказаній.

Мгновенно Полина почувствовала въ себѣ жажду дѣятельности и, взявъ за руку стараго служаку, какъ брата, просто сказала:

— Давайте работать для его освобожденія!

Она вынула изъ сохранившагося у нея пакета маршрутъ и списокъ тѣхъ лицъ, которыя могли оказать содѣйствіе бѣгству меттерниховскаго узника. Она показала Францу всѣ эти бумаги и прочла ихъ содержаніе.

— Возьмите ихъ, господинъ Францъ, — сказала она, — онѣ должны отнынѣ оставаться въ вашихъ рукахъ. Впрочемъ онѣ и адресованы вамъ.

И она показала ему инструкцію, данную Фабіо миланскимъ комитетомъ.

— Откуда они знаютъ мое имя, — воскликнулъ старый служака, — и что я нахожусь въ Шенбрунѣ?

— Вы никогда не были въ сношеніяхъ съ карбонаріями?

— Никогда! и, по правдѣ сказать, я до сихъ поръ считаю ихъ за подозрительныхъ революціонеровъ.

— Посмотрите списокъ лицъ, сочувствующихъ освобожденію герцога Рейхштадтскаго, и, можетъ быть, вы найдете какого нибудь пріятеля, который могъ сообщить свѣдѣнія о васъ миланскому комитету.

Францъ взялч. списокъ и, пробѣжавъ нѣсколько строчекъ, воскликнулъ:

— Теперь я понимаю. Тутъ говорится о Карлѣ Грени, стекольщикѣ, живущемъ близъ Бельведера. Это хорошій человѣкъ и такой же старый солдата, какъ я, и одинаково любитъ императора. О на, продѣлала, русскую кампанію въ итальянскомъ контингентѣ седьмого корпуса подъ начальствомъ Жюно. Во время отступленія изъ Россіи мнѣ удалось какъ-то спасти ему жизнь. Какой-то казацкій офицеръ занесъ саблю надъ его головой. Но я успѣлъ раньше снести голову этому офицеру. Можете себѣ представить, что я объ этомъ совершенно забыла, какъ вдругъ въ Вѣнѣ, два года тому назадъ я встрѣтилъ какого-то господина, который бросился ко мнѣ на шею, потащилъ въ свой стекольный магазинъ и объявилъ женѣ и дочери, что я когда-то спасъ ему жизнь. Съ тѣхъ поръ мы иногда видались съ нимъ, и онъ приходилъ ко мнѣ въ Гицингъ по воскресеньями, Конечно, въ нашихъ разговорахъ съ Грени, я часто упоминалъ о сынѣ императора и клялся, что ребенокъ вполнѣ достоинъ своего отца. Но признаюсь, я не думалъ, что такой благоразумный и осторожный человѣкъ, какъ Грени, станетъ передавать мои слова, и кому же — карбонаріямъ. Одно только хорошо, что онъ ничего не солгалъ, и я дѣйствительно готовъ отдать жизнь за этого ребенка, какъ онъ увѣряетъ.

— Не сожалѣйте, что вы ему довѣрились, господинъ Францъ, — сказала Полина: — если бы вы не передавали ему всего, что вы знали о герцогѣ, то ваше имя не было бы извѣстно въ Миланѣ, и мы теперь не совѣщались бы съ вами о спасеніи того, кого вы такъ любите.

— Это правда. Онъ молодецъ и оказалъ намъ безсознательно большую услугу.

— Онъ можетъ быть намъ еще болѣе полезенъ. Какъ вы думаете, онъ достаточно богатъ, чтобы нанять для себя экипажъ, не возбудивъ подозрѣнія?

— Не знаю, — отвѣчалъ Францъ, покручивая усы, — но я это узнаю. Впрочемъ не безпокойтесь, мы вдвоемъ все устроимъ.

Тогда Полина объяснила ему свой планъ дѣйствій, который состоялъ въ наймѣ почтоваго экипажа и отправкѣ въ немъ герцога во Францію согласно составленному въ Миланѣ маршруту. Одно только ее удерживало отъ немедленнаго исполненія этого плана, именно неполученіе отъ графа Зедельницкаго приказа объ освобожденіи изъ-подъ ареста Фабіо, а Полина не хотѣла до отъѣзда бѣлошвеекъ ничего предпринимать, что могло бы возбудить гнѣвъ Меттерниха.

— Погодите, — сказала она, — я пошлю за этими дамами, можетъ быть, мы съ ними что нибудь и порѣшимъ.

Пока горничная ходила за бѣлошвейками, Полина разсказала Францу ихъ исторію и предупредила его, что онъ можетъ при нихъ свободно говорить обо всемъ.

Когда въ комнату явилась Шарлогга и ея тетка, то Полина представила имъ Франца Шулера и онѣ обѣ воскликнули съ восторгомъ.

— Это онъ?

Францъ покраснѣлъ и никакъ не могъ понять, почему онъ пользовался такой широкой популярностью.

— Господинъ Шулеръ, — сказала Шарлотта, подходя къ нему: — мой женихъ Фабіо Гандони долженъ былъ отправиться къ вамъ въ Шенбрунъ и предложить вамъ устроить вмѣстѣ съ нимъ бѣгство герцога Рейхштадтскаго. Фабіо арестовали, но его мѣсто заняла княгиня; вы можете себѣ представить, какія чувства мы питаемъ къ ней.

— Да, мы уважаемъ ее столько же, сколько любимъ, — прибавила тетка.

Полина хотѣла, протестовать, но Шарлотта не дозволила ей сказать ни слова и быстро произнесла:

— Насъ одно только безпокоитъ, что княгиня изъ великодушія отсрочиваетъ освобожденіе герцога до нашего отъѣзда съ приказомъ о помилованіи Фабіо въ карманѣ. Не правда ли, княгиня?

— Да, мы такъ съ вами согласились.

— Я на что теперь не согласна, — произнесла Шарлотта рѣшительнымъ тономъ: — вы должны, княгиня, не думать о насъ и тотчасъ принять мѣры для освобожденія шенбрунскаго узника. Чѣмъ вы будете дѣйствовать быстрѣе, тѣмъ вы имѣете болѣе шансовъ на успѣхъ. Я увѣрена, что Фабіо будетъ болѣе радъ освобожденію герцога, чѣмъ своему помилованію.

— Я горжусь тѣмъ, что вы француженка, — сказалъ Францъ.

— Хорошо, я согласна, если вы всѣ этого желаете, — произнесла Полина: — но это не помѣшаетъ мнѣ сегодня же ускорить выдачу приказа о помилованіи Фабіо. Значитъ, Францъ, — прибавила она: — вы приготовите экипажъ и почтовыхъ лошадей завтра, вечеромъ, въ 10 часовъ, у дома Клари, въ Бельведерѣ.

II.
Коляска императора.

Старое вѣнское предмѣстье Леопольдштадтъ представляло въ 1820 г. совершенно иное зрѣлище, чѣмъ теперь. Отдѣленное отъ офиціальнаго города и людныхъ кварталовъ Дунайскимъ каналомъ, оно отличалось провинціальнымъ характеромъ, и было немыслимо, чтобъ какой нибудь знатный или богатый вѣнецъ имѣлъ поставщиковъ въ Леопольдштадтѣ.

Отправившись въ тотъ же день на поиски экипажа, Францъ вмѣстѣ съ Карломъ Грени прошелъ всю главную улицу этого отдаленнаго квартала, и только въ концѣ ея остановились они передъ большимъ дворомъ, гдѣ, очевидно, отпускали лошадей и экипажи въ наемъ, но безъ административнаго патента. Домъ, сараи и вывѣска были самаго скромнаго характера, а среди суетившихся около экипажей людей не видно было офиціальныхъ почтарей съ бляхами.

— Хозяинъ заведенія — венгерецъ Мано, — сказалъ Грени: — онъ ненавидитъ австрійское правительство и по-своему служитъ своимъ патріотическимъ стремленіямъ. Онъ отдаетъ въ наемъ хорошихъ лошадей и надежные экипажи своимъ соотечественникамъ, преимущественно мелкимъ торговцамъ и поселянамъ, гораздо дешевле, чѣмъ другимъ подданнымъ императора. Мы здѣсь найдемъ то, что намъ надо.

Они вошли въ большую комнату, гдѣ за столомъ сидѣло нѣсколько венгерскихъ рабочихъ, въ одинаковой одеждѣ, состоявшей изъ высокихъ сапогъ, широкихъ полотняныхъ панталонъ, короткой цвѣтной куртки и маленькой круглой фуражки. Передъ каждымъ подлѣ его стакана лежалъ длинный кнутъ съ короткой ручкой.

— Что вамъ нужно? — спросилъ хозяинъ Мано, сѣдой старикъ средняго роста.

— Экипажъ и лошадей безъ возницы, — отвѣчалъ Греппи.

— Далеко ѣдете?

— Очень. На мѣсяцъ.

— Тогда лучше купить экипажъ.

— Можно.

— А какихъ надо лошадей?

— Добрыхъ.

— Есть прекрасныя.

— Не надо. Предпочитаю добрыхъ.

— Сколько?

— Пару.

— А гдѣ подставы?

— Мое дѣло.

— И мое дѣло. Я не хочу загонять своихъ лошадей.

— Если загоняю, то заплачу.

— Гдѣ взять?

— Въ Виденѣ, гдѣ я живу. Я вернусь на другой день.

— Вы можете представить поручительства?

— Какія?

— Я не люблю имѣть дѣло съ вѣнцами, но можемъ поладить съ вами, если вы объясните, на что вамъ экипажъ и лошади. Я не люблю тайнъ.

— Намъ нечего таиться, и мы не поѣдемъ сами, а нанимаемъ экипажъ для пріятеля. Конечно, намъ нечего говорить его имя. Достаточно вамъ записать мое имя въ книгу и навести справку, что я человѣкъ состоятельный. Для вашего же успокоенія я прибавлю, что мы съ товарищемъ такъ же, какъ вы, не любимъ иностранцевъ. Будьте спокойны, дѣло не идетъ о похищеніи дѣвицы или о чемъ либо преступномъ. Впрочемъ, какое вамъ до этого дѣло, ваше ремесло поставлять экипажи и лошадей, не правда ли?

— Конечно, — отвѣчалъ хозяинъ, который до сихъ поръ смотрѣлъ подозрительно на двухъ друзей, но теперь просіялъ и повелъ ихъ во дворъ, гдѣ въ сараяхъ стояло около двадцати экипажей всякаго рода, отъ простой телѣжки и двухколеснаго кабріолета съ парусиннымъ верхомъ до каретъ и колясокъ.

— У васъ дама? — спросилъ хозяинъ.

— Нѣтъ, — отвѣчалъ Францъ, впервые вмѣшиваясь въ разговоръ: — но намъ надо все-таки крытый экипажъ.

Хозяинъ показалъ имъ удобную двухмѣстную карету, но взгляды Греппи и Франца остановились на стоявшей въ углѣ большого сарая старинной и, повидимому, давно не употреблявшейся коляскѣ, съ большимъ верхомъ.

— Вотъ что намъ надо, — сказали, Греппи, а Францъ, молча, кивнулъ головой.

— Можетъ быть, — отвѣчалъ Манно, — но этотъ экипажъ не продается и не отдается.

— Отчего?

— Это коляска императора.

— Какого императора?

— Наполеона.

Старые служаки знаменательно переглянулись; они искали экипажъ для сына, а нашли коляску отца.

— Можетъ быть, вы желаете знать, какъ она ко мнѣ попала: очень просто! Я купилъ ее пятнадцать лѣтъ тому назадъ въ Шенбрунѣ. Вѣроятно, хотѣли отъ нея отдѣлаться, чтобы случайно императоръ Францъ не сѣлъ въ экипажъ, въ которомъ Наполеонъ катался по Вѣнѣ. Съ тѣхъ поръ она стоитъ здѣсь безъ употребленія.

— Продайте, — сказалъ Грешіи.

— Нѣтъ.

— Она намъ нужна во что бы то ни стало, — произнесъ Францъ.

Манно пристально осмотрѣлъ съ головы до ногъ этихъ странныхъ покупщиковъ историческаго экипажа, задумался, а потомъ спросилъ съ улыбкой:

— Куда вы ѣдете?

— Въ Страсбургъ, — отвѣчалъ Францъ.

— Въ такомъ случаѣ берите.

Пока оба друга договаривались съ Манно насчетъ цѣны коляски, они нимало не подозрѣвали, что за ними пристально слѣдилъ Галлони.

Надѣвъ парикъ и очки, которые его такъ скрывали, что никто его не могъ узнать, ловкій сыщикъ съ утра наблюдалъ издали за отелемъ «Лебедь» и съ удивленіемъ увидѣлъ, что княгиня Саріа приняла въ своихъ аппартаментахъ страннаго на видъ стараго служаку, хотя и въ статскомъ платьѣ. Его подозрѣніе было возбуждено, и онъ послѣдовалъ за Францемъ прежде въ бельведеръ въ стекольный магазинъ Греппи, а затѣмъ въ Леопольдштадтъ. Когда Францъ и Греппи вошли во дворъ, гдѣ отдавались въ наемъ экипажи, Галлони былъ достаточно остороженъ, чтобы остаться на улицѣ и то на значительномъ разстояніи.

Хотя онъ дождался ихъ выхода, но теперь они стали, повидимому, болѣе подозрительными и озирались по сторонамъ, а потому ему пришлось слѣдить за ними такъ издалека, что, при поворотѣ въ одинъ переулокъ, онъ совсѣмъ потерялъ ихъ изъ виду. Это обстоятельство, однако, не привело его въ отчаяніе. Онъ считалъ, что во всякомъ случаѣ сдѣлалъ полезное открытіе и, доложивъ объ этомъ графу Зедельницкому, продолжалъ свои розыски.

III.
Балъ у лорда Каули.

Надо отдать справедливость недавно вступившему тогда на престолъ англійскому королю Вильгельму IV, что онъ всячески старался выказать князю Меттерниху, какъ онъ высоко цѣнитъ услуги, оказанныя Англіи ея могущественнымъ союзникомъ. Дѣйствительномъ продолженіе пятнадцати лѣтъ между англійскимъ и австрійскимъ правительствомъ существовало такое тѣсное дружеское соглашеніе, что нѣкоторые истинные патріоты той и другой страны краснѣли за свою родину. Такъ были англичане, которые находили, что Гудсонъ-По слишкомъ далеко шелъ въ своей роли тюремщика, и нѣкоторые австрійцы упрекали Меттерниха въ томъ, что онъ дѣлалъ Шенбрунъ продолженіемъ Лонгвуда.

Но зато англійскіе министры или австрійскій канцлеръ дѣйствовали заодно, а лордъ Каули, служившій связующимъ звеномъ между ними, пользовался въ Вѣнѣ совершенно привилегированнымъ положеніемъ. Поэтому неудивительно, что Меттернихъ, рѣшившись выпустить въ свѣтъ своего узника, избралъ мѣстомъ его перваго дебюта домъ англійскаго посланника. Показать впервые свѣту сына Наполеона на балу у представителя его злѣйшихъ враговъ было ловкимъ дипломатическимъ фортелемъ, который долженъ былъ доказать, что юноша простой австрійскій эрцгерцогъ, и тѣмъ убить надежды бонапартистовъ.

Вся знатная и офиціальная Вѣна, конечно, собралась на этотъ балъ, чтобы присутствовать при такомъ интересномъ дебютѣ. Залы и сады посольскаго дома блестѣли тысячами огней и представляли фантастическое, волшебное зрѣлище.

Молодые люди танцовали, какъ только умѣютъ танцовать въ Вѣнѣ, а пожилые занимались свѣтской болтовней, въ ожиданіи императора и его внука.

Среди разговаривающихъ находились Фридрихъ Генцъ и французскій журналистъ, котораго онъ серіозно знакомилъ со всѣми достопримѣчательностями Вѣны. Стоя съ Пьеромъ Лефраномъ на порогѣ первой гостиной, онъ любезно указывалъ своему собесѣднику всѣхъ выдающихся лицъ политическаго и военнаго міра, сообщая ихъ краткую характеристику. Но на этотъ разъ обыкновенно скептичный тайный совѣтникъ произносилъ только похвалы, какъ бы желая выставить передъ иностранцемъ лишь розовую сторону своей родины.

— Посмотрите, какой нѣжной граціей отличается эрцгерцогиня Софія. А видали ли вы когда нибудь болѣе красивую женщину, чѣмъ другая невѣстка императора, Марія-Анна?

Несмотря на свой либерализмъ, Лефранкъ долженъ былъ согласиться со справедливостью этого замѣчанія представителя австрійской реакціи.

— А кто эта дама, говорящая съ обѣими эрцгерцогинями? — спросилъ онъ.

— Графиня Шпигель и баронесса Кинская, обѣ говорятъ съ ними, а потому я не знаю, про которую вы говорите.

— Ни про ту, ни про другую.

— Ахъ, это княгиня Саріа.

— Княгиня, должно быть, странная женщина, она живетъ со мною въ одномъ домѣ, и за нею постоянно слѣдитъ полиція.

— Вы, должно быть, ошибаетесь? Княгиня Саріа — близкій другъ канцлера и эрцгерцогини Софіи.

— Я не могу ошибаться. Напримѣръ, сегодня, прибывшія съ нею изъ Италіи, двѣ дамы уѣхали обратно, и не успѣлъ увозившій ихъ экипажъ исчезнуть изъ вида, какъ въ отелѣ поднялась суматоха, и полиція стала упрекать хозяина, что онъ не предупредилъ ея объ отъѣздѣ этихъ лицъ. Вообще странныя дѣла творятся въ этомъ отелѣ, и я долго не могъ добиться присланныхъ вами карточекъ для посѣщенія музея на томъ основаніи, что будто бы онѣ прежде должны быть представлены въ полицію. Неужели таковы вѣнскіе обычаи?

Генцъ былъ очевидно смущенъ этимъ вопросомъ и довольно неловко сталъ объяснять своему собесѣднику, почему австрійское правительство считало необходимымъ подвергать жителей Вѣны и даже иностранцевъ многочисленнымъ непріятнымъ стѣсненіямъ въ виду обезпеченія порядка и общественной безопасности.

Княгиня Саріа, которая возбудила этотъ разговоръ между почтеннымъ тайнымъ совѣтникомъ и французскимъ журналистомъ, сидѣла, какъ на иголкахъ. Днемъ она сама отправилась къ графу Зедельницкому и такъ обворожила его своей красотой и любезностью, что получила отъ него приказъ о помилованіи Фабіо, а затѣмъ она готовилась сдѣлать рѣшительный шагъ въ той смѣлой игрѣ, которую она вела съ канцлеромъ, поэтому неудивительно, что она не обращала никакого вниманія на происходившіе вокругъ нея свѣтскіе разговоры.

— Повидимому, лордъ Каули угоститъ насъ сегодня игрой Тальберга и пѣніемъ Пасты, — сказала съ восторгомъ баронесса Кинская.

— Я нимало не интересуюсь услышать эту актерку, — презрительно замѣтила графиня Шпигель.

— Я думала, что Паста пѣвица, — застѣнчиво промолвила сидѣвшая рядомъ молодая дѣвушка.

— Дѣйствительно многіе полагаютъ, что она поетъ и даже прекрасно, но въ сущности она мычитъ. Впрочемъ, и актерка-то она небольшая и умѣетъ только эффектно драпироваться, хотя походитъ скорѣе на статую, чѣмъ на женщину.

— Какая вы злая, моя добрая графиня! — замѣтила со смѣхомъ эрцгерцогиня Софія.

— Не всѣ съ вами согласны, — сказала баронесса Кинская: — вѣдь не даромъ директоръ оперы платитъ ей десять тысячъ флориновъ за пятьдесятъ представленій.

— Это доказываетъ только глупость вѣнской публики, которая бросается на, всякую новинку.

— Я совершенно согласна съ баронессой, — произнесла эрцгерцогиня, — если нашъ любезный хозяинъ угощаетъ насъ сегодня ея пѣніемъ, то она, должно быть, первая пѣвица въ свѣтѣ.

— Во всякомъ случаѣ до завтрашняго утра, выше высочество! — ехидно замѣтила графиня Шпигель, и всѣ вокругъ засмѣялись.

— Подойдите къ намъ, кардиналъ, — воскликнула эрцгерцогиня, увидѣвъ стоявшаго вблизи папскаго легата Альбани: — мы здѣсь очень нуждаемся въ христіанской проповѣди о любви къ ближнему…

— Помилуйте, ваше высочество, — отвѣчалъ ловкій кардиналъ, почтительно кланяясь: — вы служите олицетвореніемъ этой христіанской любви, но, насколько я слышалъ, дѣло идетъ объ актрисѣ.

— Да.

— Въ такомъ случаѣ я предъявляю отводъ.

И лицемѣрный прелатъ удалился въ сторону, а присутствовавшій при этой сценѣ эрцгерцогъ Карлъ сказалъ вполголоса своему сосѣду генералу Бельяру:

— Почтенный прелатъ, вѣроятно, забываетъ, что онъ не только прелатъ, но и посланникъ, а дипломаты гаеры, какъ и актеры. Къ тому же не къ лицу ему здѣсь кичиться своимъ религіознымъ фанатизмомъ, вѣдь онъ пользуется гостепріимствомъ еретика.

Между тѣмъ Альбани подошелъ къ Меттерниху и, поздоровавшись съ нимъ, сказалъ:

— Я очень радъ, что встрѣтился съ вами, ваша свѣтлость, я имѣю сообщить вамъ важную новость.

— Его святѣйшество папа поручилъ мнѣ предложить вамъ отъ его имени кардинальскую шляпу.

— Я васъ не понимаю, — отвѣчалъ канцлера, дѣйствительно внѣ себя отъ удивленія.

— Тутъ нѣтъ ничего страннаго, — продолжалъ Альбани, — вы недавно при мнѣ говорили, что любите болѣе всего красный цвѣтъ, и я тотчасъ объ этомъ сообщилъ его святѣйшеству, а онъ отвѣтилъ, что съ удовольствіемъ увидѣлъ бы васъ въ числѣ кардиналовъ.

— Извините меня, господинъ прелатъ, — отвѣчалъ съ улыбкой Меттернихъ, — но я плохой богословъ и не гожусь въ кардиналы.

— Это ничего. Можно быть кардиналомъ, не отличаясь богословскими познаніями.

— Нѣтъ, право, — отвѣчалъ канцлеръ, — не могу же я постоянно маскироваться, и то мнѣ приходится, отправляясь на Пресбургскій сеймъ, надѣвать венгерскій гусарскій мундиръ, а тутъ вы еще хотите, чтобы я являлся въ кардинальской шляпѣ, къ тому же вамъ, вѣроятно, извѣстно, что я вскорѣ женюсь.

— Это дѣло другое, — возразилъ папскій легатъ, очевидно недовольный результатомъ своей бесѣды: — его святѣйшество будетъ очень сожалѣть!

— Не правда ли, ваше величество, — сказалъ Меттернихъ, обращаясь къ эрцгерцогу Карлу, который слышалъ ихъ разговоръ съ легатомъ: — вѣдь я былъ бы смѣшнымъ кардиналомъ?

— Нисколько, — отвѣчалъ старый фельдмаршалъ съ иронической улыбкой.

Отойдя въ сторону съ генераломъ Бельяромъ, онъ прибавилъ вполголоса:

— А что я вамъ говорилъ: Альбани не хотѣлъ говорить объ актрисахъ, а самъ предложилъ канцлеру разыграть такую сцену переодѣванія, какую врядъ ли можно видѣть и въ театрѣ. Тонкіе дипломаты эти итальянцы. И когда подумаешь, что вы, французы, сражались съ нами и еще, быть можетъ, готовы сражаться изъ-за итальянцевъ…

— Италія не въ Ватиканѣ, — замѣтилъ Бельяръ.

— Вы правы, она въ Капитоліи, — отвѣчалъ эрцгерцогъ.

Въ эту минуту у входа въ гостиную произошло движеніе, и масса мундировъ раздалась на обѣ стороны, чтобы, очевидно, пропустить кого-то.

— Пойдемте въ театральный залъ, — сказала эрцгерцогиня Софія, — кажется, пріѣхалъ императоръ. Не правда ли, княгиня? — сказала она, обращаясь къ Полинѣ.

— Извините, ваше высочество, — отвѣчала княгиня Саріа дрожащимъ голосомъ, — это не императоръ, а герцогъ Рейхштадтскій.

Услыхавъ это имя, сидѣвшая рядомъ съ нею молодая дѣвушка въ бѣломъ кисейномъ платьѣ устремила глаза на дверь и тихо промолвила:

— Какой онъ блѣдный!

Это была Термина Меттернихъ.

IV.
Дебютъ герцога Рейхштадтскаго.

Всѣ съ любопытствомъ ожидали перваго шага герцога въ свѣтскомъ вѣнскомъ обществѣ, и самое искреннее удивленіе выразилось на лицахъ какъ дамъ, такъ и мужчинъ, когда онъ появился на порогѣ гостиной, весь въ черномъ, безъ орденовъ. Его щеки казались блѣднѣе обыкновеннаго среди окружающихъ его золотыхъ мундировъ. Высокій бѣлый галстухъ обвивалъ его шею, а въ кружевномъ жабо не видно было ни малѣйшаго брильянта. Узкій, длинный фракъ, короткіе брюки и шелковые чулки обрисовывали его тонкую стройную фигуру. Безъ шпаги, ленты и улыбки онъ казался безмолвнымъ протестомъ и живымъ упрекомъ. Всѣ присутствующіе это хорошо поняли, и сочувственные взгляды приняли почтительный характеръ, а равнодушные выразили безпокойство.

— Какой странный костюмъ, — сказалъ Меттернихъ вполголоса эрцгерцогу Карлу: — вамъ не кажется, что вашъ внукъ какъ будто совершаетъ сегодня государственный переворотъ?

— Во всякомъ случаѣ это не 18 брюмеръ, — отвѣчалъ фельдмаршалъ, стараясь обратить замѣчаніе канцлера въ шутку, но въ глубинѣ своего сердца онъ опасался, чтобы выходка юноши не навлекла на него строгаго выговора.

Между тѣмъ герцогъ, сопровождаемый однимъ изъ своихъ новыхъ адъютантовъ, капитаномъ фонъ-Молемъ, обратился къ хозяину дома съ любезными словами:

— Я очень вамъ благодаренъ, что вы берете на себя трудъ быть моимъ чичероне на этомъ прекрасномъ праздникѣ.

— А я, — отвѣчалъ лордъ Каули, возвышая голосъ, быть можетъ, болѣе, чѣмъ дозволяло приличіе: — осмѣливаюсь поблагодарить васъ, ваше высочество, за то, что вы выбрали мой домъ для вашего перваго появленія въ свѣтѣ.

— Мой дѣдъ, который еще рѣшаетъ за меня всѣ вопросы, — отвѣчалъ герцогъ: — сдѣлалъ этотъ выборъ, и я ему очень признателенъ.

Не продолжая далѣе этой легкой перестрѣлки, сынъ Наполеона направился къ группѣ эрцгерцогинь и любезно поздоровался съ ними, цѣлую имъ руки, затѣмъ онъ отыскалъ Меттерниха и, помѣнявшись съ нимъ нѣсколькими словами, подошелъ къ эрцгерцогу Карлу.

— Здравствуйте, дѣдушка.

— Скажи, пожалуйста, зачѣмъ ты надѣлъ такой странный костюмъ.

— Я не хотѣлъ, чтобы мой мундира., даже австрійскій, прикасался къ краснымъ мундирамъ, — отвѣчалъ просто и искренно юноша.

— Ахъ, ты, луарскій разбойникъ! — замѣтилъ съ улыбкой эрцгерцогъ.

Между тѣмъ Метгернихъ подготовлялъ театральный эффектъ, который долженъ былъ заставить герцога Рейхштадтскаго выдать себя или, по крайней мѣрѣ, подчеркнуть дипломатическое значеніе его присутствія на балу. Канцлеръ сказалъ два слова лорду Каули, и тотъ направился къ офиціальному представителю новаго французскаго короля, генералу Бельяру.

— Генералъ, — сказалъ онъ, взявъ его за руку, — вы знаете молодого герцога Рейхштадтскаго, не хотите ли, чтобы я васъ познакомилъ?

— Конечно, но… — началъ Бельяръ покраснѣвъ…

Однако онъ не успѣлъ окончить своей фразы, какъ уже хозяинъ дома, какъ бы исполняя долгъ гостепріимства, представлялъ его юношѣ.

— Ваше высочество, — сказалъ лордъ Каули: — вотъ генералъ Бельяръ, представляющій въ Вѣнѣ его величество…

— Любезный лордъ, — перебилъ его герцогъ Рейхттадтскій, съ покраснѣвшими отъ волненія щеками, — для меня генералъ только старикъ-товарищъ по оружію моего отца, и я очень радъ пожать ему руку.

Онъ схватилъ дрожащую руку Бельяра и крѣпко ее пожалъ.

— Мы всѣ, ваше высочество, хотя и служимъ другому правительству… — началъ генералъ, но герцогъ его перебилъ:

— Все равно, я вижу въ васъ только героя героическаго вѣка, и вы всегда останетесь такимъ въ моихъ глазахъ. Долго вы останетесь въ Вѣнѣ?

— Нѣтъ, маршалъ Мэзонъ будетъ здѣсь посломъ Франціи.

— Посолъ Франціи, какой прекрасный! Скажите маршалу отъ меня, что если я не буду въ состояніи его посѣщать, то все-таки я съ удовольствіемъ буду встрѣчаться у моего дѣда съ такимъ славнымъ представителемъ французской арміи.

— Я передамъ ему слова вашего высочества.

— А знаете, генералъ, никто бы не сказалъ, смотря на васъ, что вы сражались подъ Жемаппомъ.

— Какъ, вы знаете, ваше высочество?

— Да. Я знаю и еще многое другое. Мнѣ извѣстно, что вы спасли и привели обратно во Францію египетскую армію, наконецъ, что вы, будучи сподвижникомъ первыхъ побѣдъ моего отца, находились въ числѣ послѣднихъ вѣрныхъ его слугъ. О, какъ бы я желалъ видѣть, что вы видѣли, и какъ моя молодость завидуетъ вашимъ сѣдинамъ!

Въ глазахъ Бельяра все запрыгало, и въ ушахъ его зашумѣло. Онъ не замѣтилъ, какъ юноша, пожавъ ему руку, удалился, а на его выручку поспѣлъ эрцгерцогъ Карлъ, съ которымъ онъ машинально направился въ другую залу, бормоча про себя!

— Какой славный мальчикъ, какой славный мальчикъ!

— Что товарищъ, мой внукъ былъ бы славнымъ для васъ государемъ?

— Ваше высочество хотите прижать къ стѣнѣ бѣднаго солдата, не годящагося въ дипломаты, — произнесъ Бельяръ. — Ну, да, признаюсь, еслибы я зналъ, что встрѣчу здѣсь такого принца…

— То вы не явились бы сюда представителемъ другого государя, — докончилъ начатую фразу эрцгерцогъ. — Не бойтесь высказать свои искреннія чувства, вѣдь мы съ вами вдвоемъ.

Между тѣмъ лордъ Каули подошелъ къ Меттерниху, который зналъ уже о его неудачѣ и встрѣтилъ англійскаго дипломата недовольнымъ, гнѣвнымъ взглядомъ.

— Однако вы должны сегодня помолодѣть, ваша свѣтлость, — сказалъ посланникъ.

— Отчего?

— Оттого, что, говорятъ, вы присутствовали нѣкогда при такихъ же сценахъ, въ Тюльери и Сенъ-Клу, гдѣ отецъ этого юноши выхвалялъ своихъ генераловъ передъ безмолвствовавшими дипломатами.

— Да, мало ли что я видѣлъ, — отвѣтилъ канцлеръ, — но теперь не время возвращаться къ такимъ сценамъ, и будьте увѣрены, любезный лордъ, что я укорочу память безпокойнаго юноши.

Сидѣвшая подлѣ отца Термина подумала:

— Какъ отецъ сердится на него, однако онъ поступилъ очень хорошо.

— Я согласился сдѣлать этотъ опытъ, — продолжалъ Метгернихъ: — чтобъ убѣдиться, въ какомъ настроеніи находится нашъ заложникъ, но теперь обѣщаю вамъ, что онъ не выйдетъ изъ четырехъ стѣнъ своей комнаты.

— Я могу сообщить объ этомъ въ Лондонѣ?

— Конечно, у меня не два слова, любезный лордъ.

Термина блѣдная, какъ ея кисейное платье, подумала: «увы, у него два сердца!».

— Благодарю васъ, ваша свѣтлость, — сказалъ лордъ Каули и поспѣшилъ на встрѣчу къ императору, который только что подъѣхалъ къ посольскому дому.

— Папа, развѣ есть еще заложники? — спросила Термина, взявъ за руку отца и бросая на него умоляющій взглядъ.

— А, ты насъ подслушала. Да, есть. И. когда они ведутъ себя неблагоразумно…

— То что съ ними дѣлаютъ?

— Ихъ запираютъ, — отвѣчалъ Метгернихъ твердымъ голосомъ.

И, освободившись отъ руки дочери, онъ удалился, а молодую дѣвуніку увела ея подруга Флора Вирбна въ другую залу, гдѣ танцовала молодежь.

Во все это время Полина спокойно ожидала, чтобы герцогъ Рейхштадтскій подошелъ къ ней. Она знала, что сердце его принадлежитъ ей, но нимало не сердилась, что такъ долго онъ не находилъ нужнымъ поздороваться съ ней. Она, напротивъ, радовалась, что онъ такъ ловко и благородно побѣждалъ преграды, разставленныя ему врагами на каждомъ шагу.

— Я весь день съ нетерпѣніемъ ждалъ этой минуты, — сказалъ онъ, останавливаясь наконецъ передъ нею и почтительно ей кланяясь.

— А я занималась тѣмъ, что подготовляла будущее. Францъ вамъ доложилъ обо всемъ?

— Да, я готовъ.

— Значитъ, вы отсюда…

— Я поѣду отсюда съ моимъ адъютантомъ на маскарадъ графини Клари. Капитанъ Моль согласился съ удовольствіемъ на эту шалость. Домино и маски для насъ обоихъ лежатъ въ каретѣ, и въ этомъ черномъ костюмѣ никто меня не узнаетъ.

— Вы уѣдете отсюда, какъ можно скорѣе, а главное одинъ покинете домъ графини Клари.

— Конечно, конечно, оттуда я прямо полечу къ Францу, и тамъ я васъ увижу.

— Да. Но главное не бойтесь кучера того экипажа, который васъ будетъ ждать у дома графини; его зовутъ Карлъ Греппи. Вы можете ему вполнѣ довѣриться, а найдете вы его съ почтовой коляской у сада графини.

— Хорошо, черезъ часъ я буду на дорогѣ въ Шенбрунъ, а черезъ два мы будемъ оба внѣ всякой опасности.

— Францъ поѣдетъ съ нами, не правда ли?

— Да. Но берегитесь. Меттернихъ не сводитъ съ насъ глазъ. Онъ, вѣроятно, очень не доволенъ вашимъ поведеніемъ.

— А я развѣ дурно поступилъ?

— Нѣтъ, всѣ васъ одобрили.

— А вы?

— Я узнала въ васъ того, кого люблю.

Онъ почтительно поклонился, по всѣмъ правиламъ свѣтскаго искусства, но въ эту минуту ихъ души слились въ одномъ пламенномъ взглядѣ.

V.
Подкопъ.

Спустя нѣсколько минутъ, черезъ эту гостиную прошла императорская чета, направляясь въ театръ. Францъ I шелъ подъ руку съ графиней Каули, а императрицу велъ хозяинъ дома. За ними слѣдовали эрцгерцогини, эрцгерцоги, придворныя особы, генералитетъ и всѣ приглашенные.

— А вы не идете на концертъ, княгиня? — сказала графиня Шпигель, проходя мимо Полины.

— Нѣтъ. Эрцгерцогиня мнѣ разрѣшила удалиться, и я ѣду домой.

— Вотъ счастливая! Прощайте, княгиня.

— Прощайте, графиня!

Полина поспѣшно направилась къ лѣстницѣ.

Эрцгерцогъ Карлъ между тѣмъ остановилъ герцога Рейхштадтскаго.

— Ты идешь слушать пѣніе? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, дѣдушка, — отвѣчалъ онъ: — по правдѣ сказать, мы съ капитаномъ Молемъ намѣрены улизнуть отсюда на маскарадъ графини Клари въ Бельведерѣ.

Въ эту минуту проходили мимо Термина Меттернихъ и Флора Вирбна.

— Ты слышишь? — сказала Флора: — герцогъ ѣдетъ на маскарадъ. Онъ теперь, кажется, повеселѣлъ, не правда ли?

— Да, — отвѣчала Термина, печально вспоминая слова своего отца, и обѣ дѣвушки направились въ театръ, устроенный въ саду.

— Ты хорошо дѣлаешь, что веселишься, — отвѣчалъ эрцгерцогъ на слова своего внука: — въ твои годы надо веселиться.

— Я до сихъ поръ не зналъ, что это значитъ, милый дѣдушка. Вотъ, напримѣръ, я никогда не бывалъ на маскарадѣ, и еслибы капитанъ Моль не согласился ѣхать со мною, то я и теперь не позволилъ бы себѣ этой забавы. Мнѣ даже какъ-то странно думать, что я буду на маскарадѣ.

— Что же ты опять сталъ хандрить, а вчера еще ты былъ такъ счастливъ.

— Я сегодня еще счастливѣе, — сказалъ юноша, но примысли, что, быть можетъ, онъ болѣе никогда не увидитъ добраго эрцгерцога, который одинъ обращался съ нимъ ласково, онъ невольно задумался, и лицо его затуманилось печалью.

— Да ты такъ счастливъ, что на твоемъ лицѣ нѣтъ и слѣдовъ его. Знаешь, что, Францъ, я не хочу, чтобы ты принималъ меня за безсердечнаго человѣка. Я не знаю, что тутъ творится вокругъ тебя, и какая тебя ждетъ будущность, но помни всегда, что я тебя люблю, и что ты можешь разсчитывать на мою помощь, еслибы она тебѣ когда нибудь понадобилась, ну, а теперь пойдемъ со мною въ сосѣднюю галлерею, я хочу покурить, а тебѣ еще рано ѣхать въ маскарадъ.

И они удалились, сопровождаемые капитаномъ Молемъ.

Въ эту самую минуту въ гостиную вошла новая и совершенно неожиданная личность, именно Галлони, въ ливреѣ Меттерниховскихъ слугъ. За нимъ слѣдовалъ лакей англійскаго посольства.

— Подайте эту записку канцлеру, — сказалъ Галлони, подавая лакею тщательно сложенную бумажку. — Это по очень важному дѣлу.

Вскорѣ послышались торопливые шаги, и Меггернихъ показался на порогѣ.

— Кто вы такой, и отчего вы въ моей ливреѣ. — спросилъ онъ, подходя къ незнакомому ему человѣку.

— Я агентъ ломбардской полиціи, причисленный на время къ вѣнской, — отвѣчалъ Галлони: — меня прислалъ къ вамъ графа, Зедельницкій, а я не могъ проникнуть сюда въ другомъ костюмѣ; иначе. могъ бы произойти дипломатическій инцидентъ.

Канцлеръ улыбнулся.

— Графъ мнѣ пишетъ, — сказалъ онъ, — только то, что онъ имѣетъ въ своихъ рукахъ всѣ доказательства заговора, и что вы дадите мнѣ необходимыя разъясненія. А отчего же онъ самъ не явился сюда?

— Его превосходительство отправился самъ наблюдать за исполненіемъ его распоряженій.

— Говорите, я слушаю.

— Княгиня Саріа, — началъ Галлони, — наняла коляску съ нарой лошадей, но безъ кучера, говоря, что у нея есть свой, но это неправда, потому что всѣ ея люди остались въ Миланѣ. Экипажа, долженъ быть готовымъ сегодня ночью.

— У кого нанятъ?

— У подозрительнаго лица, венгерца Манно, въ Леопольдштадтѣ.

— Это ничего не доказываетъ. Можетъ быть, княгиня хочетъ посѣтить свои помѣстья, которыя находятся именно въ Венгріи.

Галлони ничего не отвѣтилъ, а продолжалъ:

— Сегодня утромъ былъ у княгини въ отелѣ «Лебедь» садовникъ Шенбрунскаго дворца. Онъ былъ у нея и вчера. Этотъ же садовникъ поднесъ вчера розы дочери вашей свѣтлости.

Меттернихъ задумался. Не былъ ли этотъ садовникъ заговорщикомъ, доставившимъ герцогу тѣ необыкновенныя свѣдѣнія, знаніе которыхъ онъ обнаружилъ въ послѣдніе дни?

— Сходите въ театръ, — произнесъ канцлеръ, обращаясь къ лакею, который почтительно стоялъ у двери: — и попросите сюда мою дочь. Скажите, что я получила, важныя извѣстія, и долженъ тотчасъ вернуться съ нею домой.

Когда слуга удалился, Меттернихъ произнесъ, обращаясь къ Галлони:

— Что же вы и начальникъ полиціи полагаете?

— Я осмѣливаюсь предположить, что княгиня Copia вмѣстѣ съ садовникомъ подготовила бѣгство герцога Рейхштадтскаго. Она только что уѣхала отсюда, вѣроятно, на назначенное свиданіе. Еще можно туда поспѣть, такъ какъ онъ еще здѣсь.

И сыщикъ указалъ на галлерею, въ которой виднѣлся черный фракъ среди двухъ мундировъ.

Въ эту минуту въ комнату вбѣжала Термина печальная, встревоженная.

Меттернихъ не замѣтилъ ея появленія и продолжалъ говоритъ съ незнакомымъ ей человѣкомъ.

— А гдѣ экипажъ долженъ ждать путешественниковъ?

— Въ Бельведерѣ.

— Не теряйте изъ вида герцога Рейхштадтскаго… Возьмите съ собою какъ можно меньше людей… Приготовьте карету… Смотрите, чтобъ не было ни шума, ни скандала… Ждите меня… Оставьте въ Бельведерѣ человѣка, который могъ бы указать мнѣ дорогу.

Тутъ случайно канцлера, обернулся и увидалъ свою дочь, которая, дрожа всѣмъ тѣломъ, слышала распоряженія отца и инстинктивно понимала, что герцогу грозила какая-то бѣда.

— Вы послали за мною, папа, — сказала она, стараясь сдержать свое волненіе.

— Да, мы сейчасъ поѣдемъ, — отвѣчалъ онъ: — я завезу тебя по дорогѣ домой, а самъ отправлюсь далѣе по важному дѣлу.

Потомъ онъ сказалъ еще что-то незнакомцу и проводилъ его до двери. Между тѣмъ изъ галлереи направлялись въ гостиную герцогъ Рейхштадтскій, эрцгерцогъ Карлъ и капитанъ Моль.

VI.
Совѣтъ Меттерниха.

— Такъ ты уѣзжаешь? — сказала, братъ императора своимъ добродушнымъ тономъ.

— Да, дѣдушка, уже поздно. Не правда ли, капитанъ?

Моль согласился, что пора было ѣхать, и пошелъ распорядиться насчетъ экипажей.

— Ну, д освиданія, Францъ!

— Прощайте, дѣдушка.

Все, что дѣлалось и говорилось вокругъ нея, казалось Терминѣ какимъ-то чудовищнымъ сномъ… герцогъ сказалъ своему дѣду: прощайте! Развѣ онъ думалъ о скорой смерти? Сердце молодой дѣвушки разрывалось на части. Между тѣмъ юноша поклонился ей и пошелъ къ дверямъ. Еще минута, и онъ исчезнетъ. Она не могла болѣе бороться съ собой и, быстро подойдя къ эрцгерцогу, сказала:

— Не позволяйте ему уѣзжать!

— Что такое? Что съ вами, дитя мое?

— Я боюсь.

— Вы дрожите, пойдемте на воздухъ. Дайте мнѣ вашу руку.

И онъ вывелъ ее на террассу, выходившую въ садъ.

— Ну, теперь успокойтесь на чистомъ воздухѣ и разскажите мнѣ, чего вы боитесь.

Молодая дѣвушка искренно разсказала фельдмаршалу все, что она чувствовала, все, что она знала.

Между тѣмъ Меттернихъ и герцогъ Рейхштадтскій стояли другъ противъ друга. Юноша хотѣлъ пройти мимо съ безмолвнымъ поклономъ, но канцлеръ сказалъ:

— Ваше высочество, не уѣзжайте на маскарадъ.

Но герцогъ, гордо поднявъ голову, отвѣтилъ:

— Значитъ, я больше не свободенъ?

— Нѣтъ, вы совершенно свободны, и съ вами говоритъ не министръ, не канцлеръ, котораго въ шутку называютъ вице-императоромъ, но просто другъ вашего дѣда. Я позволяю себѣ въ этомъ качествѣ дать вамъ совѣтъ: не уѣзжайте на маскарадъ.

Хотя Меттернихъ говорилъ очень спокойнымъ и даже мягкимъ тономъ, но юноша чувствовалъ, что между ними идетъ смертельная борьба.

— Я очень удивленъ и тронутъ вашей добротой. Но неужели я недостаточно потерялъ времени на этомъ офиціальномъ праздникѣ?

— Да, кстати, позвольте вамъ сказать, что вы явились сюда въ костюмѣ, не подходящемъ ни къ вашему высокому положенію, ни къ вашему военному чину.

— Я полагаю, что сынъ Наполеона не можетъ явиться иначе, какъ въ траурѣ, къ представителю англійскаго короля, и меня удивляетъ, что князь Меттернихъ не раздѣляетъ моего мнѣнія.

Канцлера очевидно поразило это смѣлое возраженіе, и онъ перемѣнилъ тактику:

— Хорошо, я не буду съ вами теперь объ этомъ разсуждать, по повторяю, останьтесь здѣсь.

— Но вы, можетъ быть, не знаете, князь, — прибавилъ юноша съ иронической улыбкой: — что я ѣду не одинъ на маскарадъ? Меня сопровождаетъ капитанъ Моль, и вмѣстѣ съ нимъ я, конечно, не не могу заблудиться.

— А вы дадите мнѣ честное слово, ваше высочество, что вы ни на минуту не разстанетесь съ вашимъ адъютантомъ?

— Это ужъ слишкомъ! — воскликнулъ герцогъ, выходя изъ себя… — Приказывайте, если хотите, и я буду вамъ повиноваться. Это будетъ не такъ оскорбительно. Я признаю, что всѣ недавнія распоряженія не имѣютъ никакой силы, откажусь отъ своего полка, распущу свою свиту и вернусь къ прежней жизни узника, даже подвергну себя еще большимъ ограниченіямъ, чѣмъ прежде. Но тогда, по крайней мѣрѣ, мысли мои будутъ свободны… а если мнѣ серіозно дозволено воспользоваться свободой, то намъ нечего больше разговаривать съ вами. Я ѣду на маскарадъ.

И онъ направился къ двери. Меттернихъ загородилъ ему дорогу, но не насильственнымъ жестомъ, а тономъ мольбы.

— Такъ вы очень вѣрите дружбѣ тѣхъ, которые васъ тамъ ждутъ? — спросилъ онъ.

— Что вы хотите этимъ сказать, князь: вы хотите мнѣ запретить имѣть друзей?

Я хочу предохранить насъ отъ неосторожности. Я хочу защититъ васъ отъ васъ самихъ.

— Ѣ уже это дѣлаете семнадцать лѣтъ.

— Дѣйствительно семнадцать лѣтъ я исполняю свой долгъ. Я долго боролся съ величайшимъ геніемъ войны, и я возстановилъ противъ него всѣ силы стараго міра, чтобы освободиться отъ его ига. Намъ удалось, и вотъ семнадцать лѣтъ вы наша жертва, потому что вы его сынъ. Но, если вы страдали, думая о томъ, чѣмъ могли бы быть при другихъ обстоятельствахъ, то неужели вы думаете, что мы не понимали вашего горя? Нѣтъ, ваше высочество, я предвидѣлъ все, что васъ терзало, и если не могъ освободить васъ отъ этихъ мученій, то лишь потому, что они предотвращали еще большія бѣдствія для васъ и для насъ. Если бы вашъ славный отецъ слышалъ теперь, что я вамъ говорю, то сказали, бы вамъ, что я только исполнилъ свое ремесло государственнаго человѣка.

— Мой отецъ сдѣлали, меня римскими, королемъ, — отвѣчали, гордо герцоги,.

— Увы, ваше высочество, вашъ дѣдъ такимъ же образомъ король іерусалимскій, и этотъ титулъ даже стоитъ въ Готскомъ альманахѣ.

— Я наслѣдникъ могущественной имперіи…

— Этого наслѣдія болѣе не существуетъ.

— А если мой народъ требуетъ меня?

— Ужъ не ждетъ ли они, васъ въ Бельведерѣ? Кто же говорилъ съ вами именемъ Франціи? Нѣтъ, ваше высочество, вашъ народъ болѣе о васъ не думаетъ.

— Неужели вы полагаете, что вы стушевали мое имя и уничтожили мою кровь? А куда же вы дѣли тѣхъ вѣрныхъ и преданныхъ лицъ, которыя ждутъ моего возвращенія?

— Я съ удовольствіемъ показалъ бы вамъ списокъ этихъ лицъ, и вы покраснѣли бы отъ ихъ малочисленности. Вѣрьте мнѣ, что для васъ недостойно сдѣлаться искателемъ приключеній.

Видя, что герцогъ хочетъ протестовать, канцлеръ нанесъ ему послѣдній ударъ.

— Не спорю, что въ двадцать лѣтъ сладко слушать чарующій голосъ сирены, но когда этотъ голосъ увлекаетъ въ бездну неопытнаго юношу, то я прекращаю его пѣніе.

— Что вы хотите сказать? — гордо спросилъ герцогъ.

— Бываютъ чувства, которыя неожиданно возникаютъ въ сердцахъ двухъ созданій, рожденныхъ други, для друга, и это чувство достойно всякаго уваженія. Но бываютъ другія чувства, основанныя на расчетѣ, на интригѣ, вотъ эти чувства подозрительны для всякаго благоразумнаго человѣка.

— Какія же интриги позволительны и какія нѣтъ?

Говоря это, юноша смотрѣлъ такъ пристально, такъ рѣшительно на канцлера, что послѣднему стало яснымъ все. Очевидно, герцогу открыла глаза княгиня Саріа, или онъ самъ догадался о всѣхъ злобныхъ ковахъ канцлера противъ него. Какими ненавистными показались ему теперь этотъ юноша и эта женщина! Во всякомъ случаѣ всякое дальнѣйшее разсужденіе было излишне.

— Я больше не скажу ни слова, — произнесъ онъ, — если я хотѣлъ васъ предупредить, то сдѣлалъ это лишь по чувству своего долга. Если вы меня послушаетесь, то я обязуюсь въ 24 часа доказать вамъ, что я правъ, и тогда, быть можетъ, вы поблагодарите меня за то, что я во время удержала, васъ отъ заблужденія и ошибки. Но, ваше высочество, вы вольны дѣлать, что угодно. Поѣзжайте на маскарадъ, если желаете.

— И поѣду, — отвѣчалъ герцогъ Рейхштадтскій, гордо выходя въ дверь.

VII.
Отецъ и дочь.

— Онъ уѣзжаетъ. Боже милостивый!

Эти слова вырвались изъ наболѣвшаго сердца Термины Меттернихъ, которая возвращалась въ гостиную изъ сада вмѣстѣ съ эрцгерцогомъ въ ту самую минуту, какъ герцогъ Рейхштадтскій исчезъ за дверью. Она задрожала всѣмъ тѣломъ и упала въ обморокъ. Эрцгерцогъ едва успѣлъ ее поддержать.

— Что съ тобой, Термина? — воскликнулъ отецъ подбѣгая къ ней. Термина лежала неподвижно на диванѣ, на который положили, ее эрцгерцоги, Глаза ея были закрыты, и смертельная блѣдность покрывала ея лицо.

— Молодая княжна, выходя изъ концерта, почувствовала себя дурно, и я посовѣтовалъ ей подышать свѣжимъ воздухомъ. Она какъ будто оправилась, но, входя въ эту комнату…

Въ эту минуту молодая дѣвушка открыла глаза, и слезы потекли по ея щекамъ.

— Вы не сдѣлаете ему ничего дурного, милый папа. Обѣщайте мнѣ, что онъ не подвергнется никакой опасности. Незнакомецъ, который говорилъ съ вами, очень злой. Да и вы, такой добрый всегда, сегодня сердитый.

— Что это значитъ? — воскликнулъ Метгернихъ. — Можете вы мнѣ это объяснить, ваше высочество?

— Послушайте, князь, — отвѣчалъ добрый старикъ: — воображеніе молодой дѣвушки иногда воспаляется такою мечтою, о которой не имѣетъ понятія никто изъ окружающихъ ее. Самые великіе умы не въ состояніи понять того, что дѣлается въ сердцѣ ребенка. Пожалѣйте, князь, это прямое, чистое созданіе.

Меттернихъ все понялъ. Онъ вспомнилъ наивное сочувствіе, высказанное молодой дѣвушкой относительно герцога Рейхштадтскаго, печальное выраженіе ея лица, когда онъ говорилъ недавно о заложникахъ, и ея волненіе во время его разговора съ сыщикомъ. Не могло быть сомнѣнія, что дочь Меттерниха любила сына Наполеона. Кто дорогое дѣтище перешло на сторону его врага.

Въ сущности, Меттернихъ былъ отецъ въ полномъ смыслѣ этого слова и нѣжно любилъ дочь, потому первая мысль его была о томъ, чти молодые люди могли составить прекрасную парочку. Но это было невозможно, и, устремивъ на плачущую молодую дѣвушку печальный взглядъ, онъ рѣшилъ, что надо положить конецъ ея безумной мечтѣ.

— Увезите ее поскорѣе, князь, — сказалъ эрцгерцога., — а то я боюсь, что въ эту гостиную придетъ кто нибудь и увидитъ ея слезы.

— Благодарю васъ, ваше высочество, благодарю васъ, — отвѣчалъ Меттернихъ. — Мой долгъ тяжелѣе, чѣмъ я думалъ, но все-таки я исполню свой долгъ. Пойдемъ, мое бѣдное дитя.

Они молча вышли въ парадныя сѣни, и послѣ отъѣзда канцлера съ дочерью эрцгерцогъ остановился въ раздумьи на лѣстницѣ.

Онъ вспомнилъ все, что ему говорили Термина и юный герцога, припомнилъ его взволнованное лицо и печальное прощаніе съ нимъ, сообразилъ все это и рѣшилъ, что дѣло не ладно.

— Во всякомъ случаѣ я не думаю, чтобы онъ рѣшился на бѣгство, — произнесъ мысленно добрый старикъ, — да и въ этомъ случаѣ полиціи не пришлось бы далеко его искать. Онъ поѣхалъ за. Бельведеръ. Отправлюсь и я туда. Авось, мнѣ удастся спасти бѣднаго мальчугана.

Эрцгерцогъ Карла, вышелъ на улицу за, одномъ мундирѣ, хотя слуги посольства подали ему шинель и предложили крикнуть его экипажа,.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ.
Прощай мечты.

I.
По дорогѣ.

Возвращаясь домой съ отцемъ, Термина молча плакала. Она такъ привыкла уважать отца и восхищаться всѣми его дѣйствіями, что не могла обвинять его въ жестокости, а напротивъ она удивлялась, какъ у нея хватило смѣлости полюбить и сознаться въ этомъ постороннему человѣку, именно эрцгерцогу. Лицо ея было покрыто румянцемъ стыда.

— Ты плачешь, дитя мое? — сказалъ, наконецъ, Меттернихъ, надѣясь, что, можетъ быть, молодая дѣвушка поддалась минутному увлеченію: — зачѣмъ ты такъ отчаиваешься? Что произошло? Отчего ты забыла своего отца, для котораго, ты знаешь, нѣтъ другого утѣшенія, кромѣ его ребенка? Развѣ я дурной отецъ? Развѣ я не исполняю всѣхъ твоихъ желаній, злая дѣвочка? Скажи мнѣ все, что у тебя на сердцѣ. Не скрывай отъ меня ничего. Ты молчишь? Ты не хочешь мнѣ отвѣчать? Это не хорошо, Термина. Я не заслужилъ такого недовѣрія съ твоей стороны.

— Простите меня, папа, — наконецъ, промолвила молодая дѣвушка, сдерживая свои рыданія: — но это свыше моихъ силъ. Мое сердце замерло, когда я увидѣла, что вы его ненавидите. А когда я услышала, что вы даете приказаніе о принятіи мѣръ противъ него, то въ глазахъ у меня почернѣло. Я увѣрена, что смерть не причиняетъ такихъ страданій.

— Милое дитя мое, — произнесъ Меттернихъ, нѣжно взявъ за руку дочь: — неужели ты позволила себѣ привязаться къ этому человѣку безъ?..

— Не знаю.

— Онъ говорилъ когда нибудь съ тобой наединѣ?

— Никогда.

— Гдѣ ты его видѣла?

— У васъ одинъ разъ… въ Шенбрунѣ… и сегодня.

И снова слезы стали душить ее.

— Не плачь. Мы сейчасъ будемъ дома, и не надо, чтобъ слуги видѣли тебя въ слезахъ.

Термина послушно отерла глаза и спросила:

— А вы не останетесь дома?

— Нѣтъ. Я тебѣ сказалъ, что только завезу тебя, а самъ поѣду далѣе.

— Вы увидите человѣка, съ которымъ вы только-что говорили?

— Можетъ быть. Но не думай объ этомъ. Подобныя дѣла не касаются молодыхъ дѣвушекъ.

И онъ улыбнулся.

— Не смѣйтесь, папа, — я такъ боюсь, чтобы вы…

— Ты снова за старое… Ты не должна болѣе никогда говорить со мной объ этомъ. Слышишь? — никогда.

— Хорошо, папа, я не буду болѣе говорить, но я не могу помѣшать себѣ думать.

— Нѣтъ, ты не должна и думать. Я не хочу, чтобы ты объ этомъ думала.

Она подняла глаза къ небу, тяжело вздохнула и ничего не отвѣчала.

II.
Въ Бельведерѣ.

Бельведерскій паркъ, расположенный у воротъ Вѣны, уже давно не представлялъ императорской резиденціи, и два его дворца, построенные въ стилѣ XVIII столѣтія послѣ того времени, какъ въ нихъ обиталъ принцъ Евгеній Савойскій, служили только музеями историческихъ и художественныхъ предметовъ. Но зато вокругъ этого тѣнистаго парка возвышались роскошные дома австрійской знати, и въ тотъ вечеръ, когда лордъ Каули давалъ балъ, графиня Клари устроила маскарадъ, на которомъ собрались сливки Вѣны.

Всѣ окрестныя улицы были запружены экипажами, а кучера и лакеи въ ожиданіи выхода господъ болтали и сплетничали между собой.

Неожиданно нѣсколько прохожихъ, имѣвшихъ видъ переодѣтыхъ полицейскихъ, окружили коляску, стоявшую отдѣльно у рѣшетки парка, и которая уже давно интересовала кучеровъ и лакеевъ потому, что въ ней никто не пріѣхалъ на маскарадъ, а возница, сидѣвшій на козлахъ, не отвѣчалъ ни слова на всѣ ихъ вопросы. При появленіи подозрительныхъ личностей всѣ разговоры умолкли, и всѣ глаза устремились на таинственный экипажъ, вокругъ котораго, повидимому, должна была разыграться какая-то скандальная сцена.

Дѣйствительно, спустя нѣсколько минутъ, два человѣка вскочили на козла коляски и хотѣли стащить кучера, но тотъ такъ энергично развелъ руками, что они оба упали на мостовую.

— Ловко, молодецъ! — произнесло нѣсколько голосовъ.

Но на кучера набросилось четыре новыхъ противника; его стащили съ козелъ, связали и быстро унесли, а на его мѣсто посадили другого возницу, на котораго надѣли одежду и шляпу прежняго. Когда же зѣваки стали спрашивать объясненія такой странной сцены, то державшій за уздцы лошадей человѣкъ сказалъ авторитетнымъ тономъ:

— Это ничего. Захватили преступника, переодѣвшагося кучеромъ

Коляска отъѣхала на нѣсколько шаговъ и стала попрежнему кого-то ждать, а подозрительныя личности исчезли.

Во время разгара маскарада, изъ освѣщеннаго подъѣзда вышелъ молодой человѣкъ въ черномъ домино и маскѣ. Онъ быстро перешелъ черезъ шоссе и сѣлъ въ коляску, сказавъ что-то кучеру, который погналъ лошадей по дорогѣ въ Гитцингъ.

III.
Трое или двое.

Въ своемъ скромномъ жилищѣ, при входѣ въ маленькое селеніе Гитцингъ, близъ Шенбруна, Францъ Шуллеръ ждалъ около полуночи княгиню Саріа. Онъ былъ въ очень веселомъ настроеніи, хотя нѣсколько часовъ передъ тѣмъ разстался со своей племянницей Маргаритой, которую бѣлошвейки увезли въ Миланъ, чтобы совершенно развязать руки старому служакѣ. Сердце его радостно билось, при мысли, что онъ, простой солдатъ, повезетъ во Францію сына Наполеона. Что будетъ дальше съ ними, онъ ничего не зналъ, но надѣялся, что французы не забыли своей славы, и что ихъ сердца откликнутся на призывъ сына императора.

Впрочемъ Францъ былъ слишкомъ практичный человѣкъ чтобы въ подобную критическую минуту мечтать, потому онъ старательно собралъ багажъ, который состоялъ изъ двухъ котомокъ. Въ одной были уложены всѣ необходимыя вещи для молодого герцога, именно дорожный костюмъ, туалетныя принадлежности и два пистолета. Конечно, обо всемъ этомъ подумала Полина, и Францъ, пересмотрѣвъ всѣ эти вещи, одобрилъ ея выборъ и только положилъ въ карманъ два маленькихъ пистолета.

— Сейчасъ видна женщина, — промолвилъ онъ громко. — На что пистолеты прятать, они должны быть всегда подъ рукою. Другая котомка гораздо меньшаго размѣра заключала въ себѣ его немногочисленное имущество. Что же касается до денегъ и бумагъ, то, спрятанныя въ портфелѣ, онѣ безопасно помѣщались на его груди.

Въ назначенный срокъ явилась княгиня и объявила, что за ней кто-то гнался всю дорогу, но при послѣднемъ поворотѣ отсталъ. Францъ немедленно выбѣжалъ на улицу и сказалъ дожидавшемуся кучеру, котораго прислалъ съ экипажемъ Греппи, чтобы онъ окольными путями возвращался въ Вѣну.

Потомъ Францъ поспѣшилъ къ испуганной Полинѣ и,.погасивъ свѣчку, сталъ смотрѣть въ окно. Прежде всего пронесся мимо карьеромъ экипажъ княгини, а за нимъ вскорѣ проскакалъ простой кабріолетъ, на козлахъ котораго сидѣлъ около кучера какой-то незнакомецъ, вѣроятно, переодѣтый полицейскій агентъ. Когда шумъ колесъ обоихъ экипажей замеръ вдали, Францъ снова зажегъ свѣчку и сказалъ:

— Не тревожьтесь, дуракъ, преслѣдующій васъ, нескоро догонитъ вашъ экипажъ и убѣдится, что васъ тамъ нѣтъ. Во всякомъ случаѣ хорошо, что мы не отложили нашего бѣгства, а то, пожалуй, планъ открылся бы. Ужъ очень зорко слѣдятъ за вами.

— Но, можетъ быть, устроятъ погоню за герцогомъ?

— Можетъ быть. Но врядъ ли его догонятъ? Лошади у Манно прекрасныя. Во всякомъ случаѣ намъ не надо терять ни минуты, и какъ только онъ пріѣдетъ, то намъ надо отправиться въ путь.

Княгиня не возвращалась домой съ бала, и Шарлотта привезла заранѣе къ Францу дорожный костюмъ, небольшой чемоданъ съ вещами и шкатулку съ драгоцѣнностями. — Прежде чѣмъ я переодѣнусь, Францъ, я хочу спросить у васъ совѣта, — сказала княгиня.

— У меня?

— Да.

— Вы человѣкъ прямой и благородный, а моя совѣсть что-то не спокойна. Дайте мнѣ совѣтъ, какъ поступить. Только что на балу герцогъ спросилъ у меня, ѣдемъ ли втроемъ. Я отвѣчала, что да, и признаюсь, ничто не могло быть большимъ для меня счастьемъ. Но съ тѣхъ поръ я все думала, и меня тревожитъ мысль, что съ одной стороны мое присутствіе можетъ только усложнить бѣгство герцога, а съ другой придать ему характеръ дамскаго похищенія.

Францъ былъ очень смущенъ. Онъ вполнѣ соглашался съ княгиней, но не зналъ, какъ ей высказать свое мнѣніе.

— Вы его любите, — сказалъ онъ наконецъ, — и значить ваше сердце подскажетъ, какъ надо поступить.

— А вы, Францъ, не хотите мнѣ сказать, считаете ли вы приличнымъ, чтобы я сопровождала герцога Рейхштадтскаго во Францію?

— Ну, это нѣтъ, — произнесъ рѣшительнымъ тономъ служака.

— Вотъ видите.

— Простите меня, — продолжалъ Францъ, — но я не могу не высказать вамъ, что вы истинный молодецъ: Я знаю, что безъ васъ онъ никогда не рѣшился бы на это дѣло. Вы сразу заставили его понять то, о чемъ я напрасно говорилъ ему все это время. Вы организовали наше бѣгство такъ, какъ не удалось бы сдѣлать самому ловкому полицейскому. Но вы все-таки женщина, и я не могу допустить мысли, чтобы сынъ Наполеона вернулся…

— И однако вы понимаете, что я не буду вамъ мѣшать, — воскликнула Полина, сама испугавшись того, что онъ соглашался съ ней. — Я сумѣла бы стушеваться при необходимости и увидѣть снова принца только тогда, когда онъ, возвративъ себѣ свои права и титулъ, могъ потребовать меня, не компрометируя себя.

— Но онъ никогда не согласится съ вами разстаться, если вы съ нами поѣдете, — отвѣчалъ Францъ. — Мы должны все рѣшить безъ него, и увѣряю васъ, что возвращать себѣ престолъ, имѣя подъ рукою женщину, какъ-то неловко.

— Вы совершенно правы, — произнесла Полина: — вы меня убиваете, но я вижу, что вы истинно благородный человѣкъ. Благодарю васъ за совѣтъ. Я не поѣду.

— Простите меня, княгиня! — воскликнулъ Францъ въ большомъ смущеніи. — Я знаю, что причиню вамъ большое горе, но я въ томъ не виноватъ, къ тому же, повѣрьте, съ одной стороны я былъ бы очень радъ, если бы вы поѣхали съ нами. Я не сумѣю одинъ устроить все, какъ слѣдуетъ. Уже я не говорю о томъ, какъ огорчитъ его разлука съ вами.

Полина знакомъ просила его замолчать и стала прислушиваться. Дѣйствительно вдали слышался стукъ колесъ.

— Это, вѣроятно, онъ, — сказала княгиня: — я пойду въ сосѣднюю комнату, а вы скажете ему въ двухъ словахъ о томъ, что мы рѣшили. Будьте спокойны, я сейчасъ приду, мнѣ надо успокоиться. Потомъ вы снесете въ экипажъ вещи, а я прощусь съ нимъ. Послѣ вашего отъѣзда я останусь здѣсь до утра.

И она вышла за дверь въ ту минуту, какъ входилъ въ комнату герцогъ Рейхштадтскій.

IV.
Разставаніе.

— Ты одинъ? — спросилъ юноша.

— Нѣтъ, княгиня здѣсь, — отвѣчалъ Францъ очень смущенный тѣмъ порученіемъ, которое онъ долженъ былъ исполнить.

— Она въ сосѣдней комнатѣ. Сейчасъ придетъ.

Однако такъ или иначе надо было высказать герцогу, что Полина не ѣдетъ съ ними, и Францъ сталъ объяснять окольными путями, что лучше было бы имъ оставить въ Вѣнѣ княгиню, такъ какъ ихъ, можетъ быть, ожидали въ пути большія опасности. Когда же все окончится благополучно, то ее можно будетъ выписать во Францію.

Юноша слушалъ его съ удивленіемъ. Онъ, конечно, понималъ, что Францъ не сталъ бы ему говорить что либо подобное по своей иниціативѣ. Значитъ, сама Полина не хотѣла ѣхать. Конечно, ею не могъ овладѣть страхъ, въ этомъ онъ не могъ и сомнѣваться. Слѣдовательно она считала болѣе благоразумнымъ, чтобы онъ ѣхалъ одинъ, но мысль разлучиться съ нею душила его, и онъ не могъ согласиться на подобное самопожертвованіе. Онъ хотѣлъ громко протестовать, но неожиданно въ головѣ его блеснула мысль: отправляясь съ нимъ, Полина губила себя. Онъ понялъ, что любовь къ ней должна была побудить его къ этой жертвѣ.

— А княгиня раздѣляетъ твое мнѣніе? — спросилъ онъ.

— Да, совершенно, — произнесла твердымъ голосомъ Полина, появляясь въ дверяхъ.

Она была въ бальномъ платьѣ, и этого одного было достаточно, чтобы убѣдить юношу въ ея рѣшимости не сопровождать его. Францъ поспѣшилъ выйти изъ комнаты съ вещами, а Полина продолжала, но уже голосъ ея замѣтно дрожалъ:

— Я не хочу, чтобы ваши враги могли упрекнуть васъ въ чемъ нибудь. Францъ вполнѣ согласенъ со мною.

— Я васъ такъ люблю, Полина, — могъ только промолвить юноша со слезами на глазахъ.

— А я, — воскликнула княгиня: — развѣ сердце мое не раздирается отъ одной мысли, что я не буду раздѣлять съ вами всѣхъ опасностей? Какое счастіе было бы ѣхать съ вами! И не думайте, что я боюсь сплетенъ, нисколько. Но на васъ не должно упасть ни малѣйшее пятно. Поѣзжайте одни, — продолжала она, схвативъ его за обѣ руки. — Поѣзжайте одни и скорѣе, моя любовь, мой повелитель! Ваша Полина никогда не покинетъ васъ и мысленно всегда будетъ съ вами. Завтра же я также отправлюсь въ путь окольными путями и при первой возможности присоединюсь къ вамъ. Клянусь, что я всегда буду любить васъ. Я хочу, чтобы вы сохранили обо мнѣ память, какъ о женщинѣ, которая пожертвовала вамъ своимъ счастіемъ и своей жизнью.

— Все готово, — произнесъ Францъ, отворяя дверь. — По несчастію Греппи не можетъ ѣхать съ нами, а прислалъ своего соотечественника.

Герцогъ и не обратилъ вниманія на его слова, а молча бросился въ объятія Полины. Что они говорили другъ другу, какъ они цѣловались, осталось тайной для нихъ самихъ. Въ подобныя минуты поцѣлуи краснорѣчивѣе словъ, а слова нѣжнѣе поцѣлуевъ.

— Поѣзжайте, поѣзжайте, — промолвила наконецъ Полина.

Въ эту минуту Францъ вторично показался въ дверяхъ, и она протянула ему руку, которую онъ почтительно приложилъ ко лбу, преклонивъ колѣно.

Еще минута, и она осталась одна въ комнатѣ. Вдали послышался топотъ быстро несущихся лошадей.

— Наконецъ-то! Уже!

Только эти слова торжества и горя дрожали на ея устахъ.

Она тихо опустилась на стулъ и горько зарыдала.

— Однако, зачѣмъ мнѣ плакать? — промолвила она наконецъ. — Онъ свободенъ, а обо мнѣ нечего думать.

Но что это? — за дверью послышались чьи-то шаги.

V.
Лицомъ къ лицу.

Полина вспомнила, что наружная дверь осталась не закрытой, и хотѣла запереть ее, но въ эту минуту дверь отворилась, и она поспѣшно спряталась въ комнату Маргариты.

На порогѣ показался Меттернихъ. Сердце бѣдной женщины дрогнуло. Князь однимъ быстрымъ взглядомъ осмотрѣлъ комнату, сѣлъ на стулъ подлѣ стола, на которомъ стояла зажженная свѣча и, обращаясь къ людямъ, стоявшимъ, очевидно, за дверью, сказалъ,

— Предупредите меня, когда явятся наши.

Полина не знала, что дѣлать. Очевидно, Меттернихъ зналъ о бѣгствѣ герцога, но успѣлъ ли онъ помѣшать ему или нѣтъ? Этотъ вопросъ такъ терзалъ ея сердце, что она не выдержала и вышла изъ своей засады.

— Вы здѣсь, княгиня? — сказалъ съ удивленіемъ Меттернихъ. — Вы развѣ уже кончили вашу прогулку вокругъ Шенбрунскаго парка?

Ясно было, что стратагема Франца удалась, и полицейскіе агенты думали, что она уѣхала изъ Гитцинга. Но что стало съ герцогомъ? И напали ли на его слѣдъ? Это необходимо было выяснить.

— Какъ видите, князь, — отвѣчала она и остановилась въ дверяхъ сосѣдней комнаты, какъ бы желая возбранить туда входъ.

— Вы напрасно хотите меня увѣрить, что въ сосѣдней комнатѣ кто-то спрятанъ, — спокойно произнесъ Меттернихъ. — Я знаю, что тамъ нѣтъ никого. Я только что встрѣтилъ того, кто былъ здѣсь съ вами. Моя ошибка заключается лишь въ томъ, что по моему предположенію вы уѣхали впередъ.

— Вы ошибаетесь въ томъ, что видѣли кого-то, выходящаго изъ этого дома.

— Такъ это не герцогъ Рейхштадтскій сѣлъ съ другимъ человѣкомъ въ коляску, нанятую въ Леопольдштадтѣ?

Вы смѣетесь надо мною: еслибы это былъ герцогъ, то вы не допустили бы его бѣгства.

— Кто говоритъ о бѣгствѣ? Я надѣюсь, что этотъ молодой человѣкъ послѣ всѣхъ треволненій сегодняшняго вечера преспокойно вернулся въ Шенбрунъ.

— Конечно, онъ долженъ былъ вернуться во дворецъ, если вы его видѣли.

— Видѣлъ, какъ вижу теперь васъ. Я даже готовъ упрекнуть васъ за то, что вы нашли нужнымъ нанять почтовыхъ лошадей для возвращенія съ бала. Это для вѣнцевъ чрезмѣрный расходъ. Впрочемъ, — прибавилъ онъ, вдругъ измѣнивъ свой любезный, учтивый тонъ и придавая ему рѣзкій, даже грубый оттѣнокъ: — быть можетъ, вы приказали кучеру пріѣхать за вами, чтобы отвезти васъ въ Италію или куда нибудь подальше?

— Хорошо, я понимаю, — отвѣчала Полина, догадавшись, что все погибло: — я проиграла, но, прошу васъ, не издѣвайтесь надо мною, а скажите просто, гдѣ герцогъ, и что вы хотите сдѣлать со мною.

— Вотъ такъ-то лучше. Поговоримъ прямо. Герцогъ теперь, должно быть, находится въ Шенбрунѣ, куда его отвезъ мой кучеръ, замѣнившій вашего. Этотъ послѣдній, по имени Греппи, не умѣлый возница, и я не могъ поручить ему править экипажемъ, въ которомъ находился герцогъ. Я также приказалъ вернуть сюда и двухъ вашихъ знакомыхъ дамъ, отправившихся въ Миланъ. Графъ Зедельницкій ихъ нагналъ въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Вѣны, такъ какъ въ ихъ экипажѣ сломалось колесо. Вы видите, что Провидѣніе стоитъ за меня.

— И даже помогаетъ вамъ нарушить свое слово, — отвѣчала гнѣвно Полина: — такъ какъ вы обѣщали мнѣ помилованіе Фабіо.

— Оскорбляйте меня, сколько хотите, я не обижусь. Всѣ ваши планы уничтожены, и вы даже не понимаете, насколько вы пойманы. Впрочемъ, намъ нечего съ вами говорить. Вы меня давно знаете, а я васъ вполнѣ узналъ только сегодня.

— Въ такомъ случаѣ, князь, будьте такъ добры сказать мнѣ, что вы намѣрены со мною дѣлать.

— Подождите, пока вернется ваша коляска съ садовникомъ, который является сообщникомъ княгини Саріа въ государственномъ заговорѣ. Всѣ заговорщики, какъ миланскіе, такъ и вѣнскіе, какъ крупные, такъ и мелкіе, должны быть уличены и подвергнуты строгой карѣ. У вашего Франца Шуллера находятся въ карманѣ остальныя бумаги изъ того пакета, который вы похитили, и благодаря имъ, я узнаю имена всѣхъ вашихъ сообщниковъ.

Этотъ ударъ окончательно сразилъ Полину. Она не только погубила себя, но выдала всѣхъ лицъ, упомянутыхъ въ бумагахъ, уже не говоря о Францѣ, Греппи и бѣлошвейкахъ. Мрачное отчаяніе выразилось у нея на лицѣ.

— А, княгиня, — произнесъ Меттернихъ, торжествуя свою побѣду: — вы вздумали разыграть большую роль и уничтожить возведенное мною зданіе. Напрасно вы хлопотали, оно слишкомъ крѣпко воздвигнуто, хотя, признаюсь, вы дѣйствовали такъ ловко и энергично, что едва не достигли своей цѣли. Какъ бы то ни было, я не хочу, чтобы повторялись подобныя попытки, и приму мѣры, чтобы пресѣчь зло въ корнѣ.

— Все зло произошло отъ вашей жестокости, князь, — отвѣчала гордо Полина: — откажитесь отъ нея. Нѣтъ другого выхода.

— Увольте меня отъ вашихъ совѣтовъ, я больше ихъ не спрашиваю.

Хотя Полина вполнѣ сознавала свое пораженіе, однако она старалась хотя на словахъ не поддаваться Меттерниху, и, вспомнивъ о розѣ, брошенной его дочерью на книгу герцога Ренхштадтскаго въ Шенбрунскомъ паркѣ, она смѣло произнесла:

— Я не хотѣла вамъ повиноваться и исполнить ту позорную роль, которую вы мнѣ предназначали. Вы побѣдили и можете меня оскорблять, можете даже погубить. Но моя слава заключается въ томъ, что я люблю и меня любятъ, а ваша слава основана на несчастій бѣднаго юноши. Но, берегитесь, вы отецъ, и Провидѣніе васъ накажетъ въ вашей родительской любви.

На этотъ разъ пришлось Меттерниху поблѣднѣть, и онъ никакъ не могъ понять, какимъ образомъ она узнала объ его семейной тайнѣ.

— Я не понимаю, что вы хотите сказать, — произнесъ онъ голосомъ, которому тщетно старался придать твердость: — ни я ни моя семья не боится вашихъ угрозъ.

— Кто знаетъ, — промолвила Полина: — за слезы платятъ слезами, за смерть — смертью. Вы заставляете другихъ страдать и сами будете страдать. Да что тутъ, говорить! Вы уже и теперь страдаете.

Меттернихъ совершенно смутился, но къ его счастью раздался шумъ колесъ.

— Наконецъ-то, — произнесъ онъ: — теперь мы сведемъ счеты.

Подойдя къ двери, онъ широко ее открылъ и громко крикнулъ:

— Входите!

VI.
Тридцать сребренниковъ Іуды.

Посадивъ герцога въ коляску, Францъ вскочилъ на козлы, что, повидимому, не понравилось кучеру.

— Ничего, молодецъ, — сказалъ онъ, — намъ найдется мѣсто обоимъ. Я хочу покурить и здѣсь свободнѣе. Ну, валяй во всѣ. Дорога теперь пойдетъ въ гору до Гоблица, гдѣ приготовлена первая подстава.

— Да, дорога гористая.

— Не жалѣй лошадей! господинъ мой торопится.

Кучеръ повиновался, но, спустя нѣсколько минутъ, Францъ замѣтилъ, что онъ повернулъ на мостъ вмѣсто того, чтобы ѣхать по берегу рѣки.

— Куда ты берешь? — воскликнулъ старый служака.

— На томи, берегу лучше дорога.

— Хорошо.

Пока экипажъ катился, и Францъ спокойно курилъ свою трубку, герцогъ Рейхштадтскій былъ погруженъ въ отчаяніе. Онъ не думали, о цѣли своего бѣгства, а только сожалѣлъ о томъ, что находился одинъ, и что оставили, Полину безпомощной передъ гнѣвомъ канцлера. Мысль объ опасности, которой она могла подвергнуться, наконецъ, взяла верхъ надъ всѣмъ, и они, хотѣлъ уже вернуться въ Гитцингъ, чтобы насильно увезти княгиню, какъ услышалъ перебранку между Францемъ и кучеромъ.

— Налѣво, налѣво, чортъ возьми! — кричалъ старый служака. — Развѣ ты не видишь, что предъ нами дворецъ?

— Не мѣшайте, я знаю, куда ѣду.

— Такъ вотъ ты какой. Стой, слѣзай, мнѣ тебя не надо.

Францъ схватилъ за горло кучера и столкнулъ его съ козелъ, но Галлони, ибо это былъ онъ, быстро вскочилъ весь въ крови и сталъ громко звать на помощь. Францъ подбѣжалъ къ нему и, выхвативъ изъ кармана пистолетъ, убилъ бы его, какъ собаку, еслибъ герцогъ Рейхштадтскій, выскочившій изъ коляски, не схватилъ его за руку.

— Не надо крови, Францъ, я этого не хочу. Къ тому же мы погибли. Всякое сопротивленіе тщетно: посмотри.

Дѣйствительно къ экипажу подходила цѣлая группа людей.

— Отпустить его! — продолжалъ герцогъ, — я его милую. Не даромъ я хоть нѣсколько минутъ былъ мысленно императоромъ. Возьми, Іуда Искаріотскій, и прочь съ моихъ глазъ.

Съ такими словами онъ бросилъ къ ногамъ сыщика кошелекъ съ деньгами.

Въ эту минуту къ нему подошелъ графъ Дитрихштейнъ, за которымъ на почтительномъ разстояніи слѣдовали нѣсколько слугъ.

— Ваше высочество, — произнесъ онъ печально, — не угодно ли вамъ вернуться во дворецъ пѣшкомъ?

— Съ удовольствіемъ, но безо всякаго эскорта, — отвѣчалъ гордо герцогъ.

Но прежде чѣмъ пойти рядомъ съ графомъ Дитрихштейномъ, который приказалъ слугѣ итти другимъ путемъ, юноша обернулся, чтобы проститься съ Францемъ. Но его глазамъ представилось отвратительное зрѣлище. Стараго солдата повалили, связали и положили, какъ бревно, въ коляску.

— Этотъ человѣкъ только исполнялъ мои приказанія, — произнесъ онъ внѣ себя отъ гнѣва, — и скажите Меттерниху, что если съ его головы упадетъ одинъ волосъ, то, спустя часъ, меня найдутъ мертвымъ, и вся Европа узнаетъ, зачѣмъ я наложилъ на себя руки.

— Ваше желаніе будетъ исполнено, и я самъ скажу объ этомъ канцлеру, — воскликнулъ графъ Дитрихштейнъ: — но, умоляю васъ, пойдемте со мною. Вамъ пора успокоиться, мое бѣдное дитя, — прибавилъ онъ дрожащимъ отъ волненія голосомъ.

Спустя нѣсколько минутъ, тяжелыя ворота парка затворились за узникомъ Меттерниха.

VI.
Исповѣдь стараго служаки.

Нѣсколько полицейскихъ агентовъ ввели Франца въ его скромное жилище, и онъ не могъ не улыбнуться, увидѣвъ тамъ столь избранное общество, какъ князя Меттерниха, графа Зедельницкаго и т. д. Однако онъ только почтительно поклонился княгинѣ Саріа и, гордо поднявъ голову, посмотрѣлъ прямо въ глаза могущественному канцлеру, который спросилъ его:

— Вы не нѣмецъ?

— Вы сами это видите.

— Безъ фанфаронства. Кто вы?

— Францъ Шулеръ, изъ Соверна.

Князь не могъ удержаться отъ невольнаго движенія.

— Не трудитесь припоминать, — замѣтилъ старый служака: — Совернъ не въ Германіи, а въ Эльзасѣ. Если это васъ интересуетъ, то я прибавлю, что я былъ сержантомъ въ третьемъ баталіонѣ гвардейскихъ егерей, и что у меня въ котомкѣ, оставшейся въ коляскѣ, спрятанъ орденъ Почетнаго Легіона, который я получила. подъ Аустерлицемъ. Хотите, покажу.

— Нахалъ, — промолвилъ канцлеръ.

— Молодецъ, — промолвилъ кто-то за группой полицейскихъ, стоявшихъ у дверей.

— Въ Шенбрунъ я попалъ очень просто, — продолжалъ Францъ: — мужъ моей сестры былъ садовникомъ въ Шенбрунскомъ дворцѣ, и я наслѣдовалъ его дочь и мѣсто. Вотъ какъ я сталъ заниматься прививкой цвѣтовъ въ томъ самомъ паркѣ, гдѣ я когда-то стоялъ на часахъ во времена отца теперешняго Шенбрунскаго узника.

— И вы заплатили за это гостепріимство предательствомъ, — замѣтилъ Меттернихъ.

— Это зависитъ отъ взгляда, господинъ канцлеръ: я полагаю, что, когда рискуешь жизнью за идею, то это самопожертвованіе, а не предательство. Но вы ученѣе меня, и я не стану спорить съ вами. Я одно только знаю, что очень люблю молодого принца, котораго вы. почему-то называете герцогомъ Рейхштадтскимъ, когда онъ Наполеонъ. И неудивительно, что я его люблю; семнадцать лѣтъ тому назадъ я стоялъ часовымъ въ Тюльери, когда онъ ходилъ еще въ коротенькомъ платьицѣ. Впрочемъ я стоялъ на часахъ тамъ и три года передъ тѣмъ, когда вы, князь Меттернихъ, привезли къ намъ его мать, помните?

Канцлеръ презрительно пожалъ плечами.

— Вотъ вся моя исторія. Что касается до бѣгства принца, то я устроилъ его, и оно удалось съ помощью…

— Не стѣсняйтесь, Францъ, говорите все! — воскликнула княгиня Саріа: — я горжусь, что ваша сообщница.

— Ну, да, нашъ планъ удался бы съ помощью этой благородной, мужественной дамы, которую я глубоко уважаю. Еслибъ принцъ не помѣшалъ мнѣ, то я убилъ бы предателя, котораго вы посадили на козлы коляски. Его высочество слишкомъ молодъ и добръ, чтобъ ни въ грошъ не ставить человѣческую кровь. Вотъ онъ мерзавецъ, — прибавилъ Францъ, указывая связанными руками на Галлони: — когда вы будете платить ему за предательство, то не забудьте, что онъ получилъ задатокъ: принцъ подарилъ ему не только жизнь, но и свой кошелекъ. Я все сказалъ, ахъ, нѣтъ, мнѣ надо еще прибавить два слова. Нѣтъ ли тутъ кого нибудь, кто взялся бы доставить моей племянницѣ Маргаритѣ деньги, находящіяся у меня въ портфелѣ и нажитыя честнымъ трудомъ, а не полученныя за содѣйствіе бѣгству принца? Можно быть врагами, но это еще не причина ограбить бѣдную дѣвушку и лишить ее законнаго наслѣдства.

— Скажи мнѣ, гдѣ твои деньги, и я передамъ ихъ по назначенію, — произнесъ тотъ же голосъ, который уже назвалъ Франца молодцомъ.

Это былъ эрцгерцогъ Карлъ.

VII.
Эрцгерцогъ и канцлеръ.

Выйдя изъ дома англійскаго посольства и пройдя нѣсколько шаговъ по улицѣ, эрцгерцогъ рѣшилъ, что онъ не поспѣетъ въ Бельведеръ, чтобъ застать тамъ герцога Рейхштадтскаго. Къ тому же врядъ ли Меттернихъ рѣшится на открытый скандалъ среди города, а потому эрцгерцогъ рѣшилъ, Что ему лучше отправиться прямо въ Шенбрунъ, гдѣ, по всей вѣроятности, должна была разыграться подготовлявшаяся драма. Онъ крикнулъ экипажъ и поскакалъ въ Шенбрунъ. Тамъ онъ узналъ отъ графа Дитрихштейна, ожидавшаго появленія герцога, что Меттернихъ находится въ одномъ домѣ въ Гитцингѣ, и поспѣшилъ туда. Приближаясь къ этому дому, онъ увидѣлъ, что къ нему подъѣхала коляска, и изъ нея вывели какого-то человѣка съ связанными руками. Сердце у него дрогнуло при мысли, что это былъ его внукъ, и онъ, замѣшавшись въ группу полицейскихъ у дверей, былъ свидѣтелемъ всего происшедшаго. А когда послѣ своей откровенной исповѣди Францъ заявилъ просьбу о томъ, чтобъ преслѣдователи сжалились надъ его племянницей, то эрцгерцогъ вызвался исполнить его порученіе, такъ растроганъ былъ старый воинъ мужествомъ и смѣлостью своего сотоварища по оружію, хотя и враждебной національности.

— Вы, ваше высочество? — произнесъ съ удивленіемъ Меттернихъ.

— Простите меня, маршалъ, я не могу отдать вамъ честь, меня связали! — воскликнулъ Францъ.

— Развязать этого солдата! — скомандовалъ повелительнымъ тономъ эрцгерцогъ, — Вы разрѣшаете, князь? — прибавилъ онъ, обращаясь къ канцлеру: — право, нѣтъ опасности, чтобъ онъ скрылся.

Меттернихъ хотя неохотно, но долженъ былъ согласиться.

Полицейскіе агенты разрѣзали веревки, которыми былъ связанъ Францъ, и, очутившись на свободѣ, онъ легко вздохнулъ, а затѣмъ, приложивъ лѣвую руку къ ногѣ, правой отдалъ честь его высочеству.

— Вамъ, маршалъ, — сказалъ онъ: — я съ удовольствіемъ отдамъ все, что у меня въ карманахъ. Вотъ два пистолета, а вотъ бумажникъ съ моими деньгами и бумагами.

Эти слова произвели потрясающее впечатлѣніе. Полина подумала: «Увы, наши друзья погибли». Галлони и графъ Зедельницкій мысленно промолвили: «наконецъ-то давно отыскиваемыя бумаги въ нашихъ рукахъ»; а Меттернихъ едва не произнесъ громко: «арестъ этого человѣка обнаружитъ намъ списокъ всѣхъ заговорщиковъ».

Подойдя къ эрцгерцогу, который держалъ въ рукѣ портфель Франца, канцлеръ сказалъ:

— Такъ какъ вашему высочеству благоугодно оказать содѣйствіе къ уличенію этихъ интригъ, то я докажу бумагами, заключающимися въ портфелѣ, какой мы открыли заговоръ.

— О какихъ бумагахъ вы говорите? — спросилъ эрцгерцогъ, показывая, что при портфелѣ не было никакихъ бумагъ.

— По сознанію этого человѣка, въ портфелѣ находится списокъ заговорщиковъ и планъ бѣгства, — произнесъ Меттернихъ.

— Это правда, — подтвердилъ Францъ.

— Я очень сожалѣю, князь, — отвѣчалъ эрцгерцогъ, — но если эти бумаги въ моихъ рукахъ, то это все равно, какъ будто онѣ и не существовали. Какъ патеры разрѣшаютъ грѣхи, такъ и я разрѣшаю все, до чего прикасаюсь. Это единственная привилегія моего сана, и, быть можетъ, потому я имъ дорожу. Ну, скажите по правдѣ, князь, какъ могу я отдать вамъ эти бумаги, когда отъ нихъ зависитъ свобода столькихъ людей? Это было бы подлостью съ моей стороны, и вы сами покраснѣли бы, еслибъ я унизился до этого.

— Но, ваше высочество, дѣло идетъ о государственной безопасности, — замѣтилъ Меттернихъ, видимо недовольный, но не рѣшавшійся рѣзко говорить съ братомъ императора.

Эрцгерцогъ спряталъ портфель въ карманъ и продолжалъ, понижая голосъ, такъ что его не слышали окружающіе.

— Послушайте, князь, я не менѣе вашего забочусь о безопасности государства и объ интересахъ императора. Скажу болѣе, даже ваша слава мнѣ дорога, такъ какъ она касается чести родины, которую мы оба защищали. Вѣрьте мнѣ, не раздувайте этого скандала, онъ и такъ возбудилъ слишкомъ много горя и имѣетъ слишкомъ много свидѣтелей. Вы можете быть спокойны, что никто не воспользуется тѣми бумагами, которыя находятся въ моемъ карманѣ. Мой внукъ уже водворенъ въ Шенбрунѣ, чего же вамъ болѣе? Вы хотите обличить и покарать какихъ-то несчастныхъ помогавшихъ бѣгству юноши? Но вѣдь вы этимъ придадите дѣтской выходкѣ характеръ серіознаго заговора. Нѣтъ, лучше оставьте въ покоѣ тѣхъ, которые теперь по вашей милости не могутъ причинить никакого вреда. Конечно, подобный поступокъ вамъ будетъ дорого стоить, но онъ достоинъ великаго Меттерниха. Не забывайте, — и онъ еще болѣе понизилъ свой голосъ, — что зрѣлище ничѣмъ не заслуженнаго несчастія можетъ возбудить сочувствіе самаго невиннаго, самого чистаго сердца. Наконецъ скажите себѣ, что необходимо выказать милость къ другимъ, когда думаешь о томъ, чтобы осушить слезы бѣдной дочери.

Жестокая борьба происходила въ сердцѣ Меттерниха. Съ одной стороны онъ хорошо помнилъ, какъ эрцгерцогъ только что былъ добръ.къ его ребенку и ни въ чемъ не могъ ему отказать, а съ другой онъ не могъ рѣшиться простить лицамъ, которыя его обошли, въ особенности Францу и Полинѣ.

— Хорошо, ваше высочество, — произнесъ онъ наконецъ, — если вы этого требуете…

— Я не требую, а прошу.

— Если вы желаете, я согласенъ пренебречь лицами, которыя обѣщали свое содѣйствіе главнымъ заговорщикамъ. Я даже прикажу освободить миланскихъ женщинъ.

— А развѣ въ дѣлѣ были замѣшаны и миланки?

— Да. Но этотъ солдатъ и княгиня Саріа вели все дѣло и скомпрометировали внука императора, который по ихъ милости могъ сыграть жалкую роль въ какомъ-то нелѣпомъ политическомъ заговорѣ, соединенномъ съ глупой романической исторіей. Вотъ этого простить нельзя.

— Полноте, для подобной вины нѣтъ хуже кары, какъ неуспѣхъ. Во всякомъ случаѣ, князь, я очень интересуюсь этимъ старымъ служакой, который все еще живетъ въ эпоху славной легенды своей родины, забывая, что прошло съ тѣхъ поръ двадцать лѣтъ. Отдайте мнѣ его. Клянусь, что вы никогда болѣе не услышите о немъ.

— Преклоняюсь передъ волею вашего высочества, — отвѣчалъ Меттернихъ съ горечью.

— Благодарю васъ. Что же касается до княгини Саріа, то я ее мало знаю, и мнѣ кажется, что я не оскорблю ея, принявъ роль защитника, безъ ея согласія. Позвольте мнѣ сказать ей два слова.

— Вы здѣсь повелѣваете, ваше высочество.

Полина не слышала всего этого разговора и только понимала, что эрцгерцогъ старается убѣдить канцлера быть милостивѣе къ бѣднымъ участникамъ заговора, и она ждала съ лихорадочнымъ волненіемъ результата его благороднаго ходатайства.

— Княгиня, — сказалъ эрцгерцогъ, подходя къ ней и почтительно кланяясь: — я не знаю и не хочу знать, насколько вы отвѣтственны въ этомъ дѣлѣ, по счастью обстоятельства такъ слагаются, что ваша тайна будетъ сохранена, и всѣ окружающія лица будутъ помилованы, если вы возьмете на себя всю вину и покинете Австрію. Кромѣ того, вы дадите мнѣ честное слово, что никогда не предпримете ничего противъ его величества императора. Мнѣ необходимо это обязательство, безъ котораго я не могу вмѣшаться въ дѣло.

— И Франца выпустятъ на свободу? — спросила Полина съ такимъ сіяющимъ лицомъ, что эрцгерцогъ не могъ не бросить на нее глубоко сочувственнаго взгляда.

— И онъ и всѣ, кто бы они ни были, будутъ прощены. Я даю вамъ въ этомъ честное слово солдата и эрцгерцога.

— Благодарю васъ, ваше высочество, — воскликнула Полина. — Вы даровали мнѣ единственное счастье, которое я могла еще имѣть въ жизни. Вы возвратили мнѣ самоуваженіе, и я теперь снова могу смотрѣть гордо на свѣтъ. Благодарю васъ. Что же касается до того обязательства, которое вы отъ меня требуете, то я дамъ его громко при всѣхъ.

Сдѣлавъ два шага къ столу, за которымъ сидѣлъ канцлеръ, она остановилась и блѣдная, но спокойная произнесла:

— Я достойна каръ, потому что обманула князя Меттерниха. Я недостойна болѣе видѣть герцога Рейхпггадтскаго, такъ какъ не сумѣла его освободить. Ваше высочество знаете, что его можно любить, и, быть можетъ, когда нибудь передадите ему, какъ я пламенно была ему предана. Я болѣе никогда ничего не предприму въ его пользу. Я исчезну, и если когда нибудь ему суждено освободиться и достигнуть славы, то я въ этомъ не приму участія.

Голосъ ея порвался, и силы какъ будто покинули ее. Но черезъ минуту она поборола себя и продолжала:

— Прощайте, Францъ Шуллеръ, прощайте, мой другъ. Вы вернетесь на свою родину и будете тамъ жить спокойно, вспоминая о прошедшемъ. Думайте иногда о бѣдной Полинѣ Саріа, которая явилась, какъ метеоръ въ жизни того, кого вы такъ любите, но не сожалѣйте о ней: она вкусила въ продолженіе нѣсколькихъ дней высшее наслажденіе самопожертвованія. Ну, теперь послѣднее слово къ вамъ, князь Меттернихъ, — прибавила Полина, обращаясь къ канцлеру и смотря на него безъ ненависти и безъ смущенія, а съ какимъ-то неземнымъ спокойствіемъ: — не презирайте того, что вы называете моимъ преступленіемъ, я совершила его инстинктивно, безъ расчета, по влеченію сердца. Оно не заслуживаетъ вашего прощенія, такъ какъ я въ немъ не раскаиваюсь. Прощайте, князь. Если вы когда нибудь вспомните обо мнѣ, то скажите себѣ, что честная душа всегда свободна.

Она схватила себѣ рукою за сердце, и внезапно раздался глухой выстрѣлъ. Что-то блеснуло среди массы кружевъ, и облако синяго дыма окружило княгиню.

Францъ схватилъ Полину и удержалъ ее отъ паденія, а Меттернихъ вырвалъ изъ-за корсажа маленькій пистолетъ.

— Несчастная! — произнесъ онъ громко.

— Нѣтъ, — отвѣчала умирающая, открывая глаза и говоря тихо, едва внятно: — я счастливая, онъ меня любитъ!

Глаза ея снова закрылись, и, спустя минуту, она перестала дышать.

Полина Саріа сдержала слово. Она проиграла и заплатила ставку.

Францъ опустился на колѣни передъ нею и, думая объ отчаяніи герцога Рейхштадтскаго, промолвилъ со слезами:

— Она отправилась одна въ далекій путь.

ЭПИЛОГЪ.

I.
Два друга.

Вечеромъ 18 іюля 1832 года въ стекольную лавку Греппи въ Виденскомъ предмѣстьѣ Вѣны вошелъ человѣкъ лѣтъ 60, въ длинномъ синемъ сюртукѣ съ стоячимъ воротникомъ и красною ленточкой въ петлицѣ.

— Это вы? неужели это вы? — воскликнулъ хозяинъ лавки, выскакивая изъ-за конторки.

— Да, это я, другъ Греппи. Я нарушилъ данное слово и явился сюда. Но вы видите, что теперь я не скрываюсь, а завтра пойду къ эрцгерцогу и скажу ему, въ чемъ дѣло.

— Какъ я радъ васъ видѣть, добрый Францъ, садитесь, пожалуйста. Я сейчасъ позову жену и дочь.

— Нѣтъ, нѣтъ. Мнѣ не время оставаться, и я желаю сказать вамъ кое-что съ глаза на глазъ.

— Вы явились сюда для…

— Конечно, для него.

— Онъ очень, очень боленъ.

— Знаю. Но не можете ли вы разсказать всѣ подробности?

— Я могу передать только то, что говорятъ въ городѣ. Послѣ памятной ночи я былъ освобожденъ изъ полиціи и прямо побѣжалъ къ Манно, чтобы предупредить его о похищеніи коляски съ лошадьми. Потомъ я отправился въ отель «Лебедь» и узналъ тамъ отъ бѣлошвеекъ, что онѣ спокойно отправляются въ Миланъ. О княгинѣ Саріа онѣ мнѣ сказали, что она застрѣлилась, и что въ ту же ночь прямо изъ вашего дома въ Гитцингѣ ея тѣло повезли въ Венгрію, гдѣ у нея обширное помѣстье. Все это сдѣлали въ большой тайнѣ и распространили слухъ, что она уѣхала.

— Такъ онъ не знаетъ объ ея смерти?

— Вѣроятно, нѣтъ. Никто ему объ этомъ не говорилъ, а единственный человѣкъ, который могъ высказать правду, — эрцгерцогъ Карлъ, удалился въ свой замокъ, и его снова увидѣли въ Вѣнѣ только надняхъ. Бѣдный юноша, вѣроятно, полагаетъ, что княгиня живетъ попрежнему въ Италіи и забыла о немъ.

— Ну, нѣтъ, этого онъ не можетъ думать. Я видѣлъ ихъ вдвоемъ; они пламенно любили другъ друга.

— Въ такомъ случаѣ онъ думаетъ, что ее держатъ взаперти. Во всякомъ случаѣ съ той роковой ночи онъ сталъ все болѣе и болѣе грустить, и распространили слухъ, что онъ очень ослабѣлъ. Два мѣсяца его не выпускали изъ дворца. Потомъ онъ снова появился на Пратерѣ, во главѣ своего полка, но страшно было видѣть, какъ онъ измѣнился. Какой-то внутренній огонь испепелилъ его, но все-таки онъ продолжалъ дѣлать смотръ и командовать, хотя его голосъ звучалъ глухо, щеки ввалились, а глаза померкли. Наконецъ, въ одинъ прекрасный день онъ хотѣлъ командовать и не могъ; голосъ его болѣе не слушался, и блѣдныя губы не двигались. Тогда его снова заперли въ комнатѣ; но въ апрѣлѣ мѣсяцѣ случилось наводненіе, и Дунай вышелъ изъ беретовъ. Юноша сталъ неутомимо посѣщать несчастныхъ и подавать помощь. Когда однажды онъ возвращался домой, то лошади понесли его экипажъ, онъ выскочилъ, упалъ и повредилъ себѣ грудь. У него сдѣлалась чахотка, и онъ теперь умираетъ.

— И никому въ голову не пришло послать его въ Италію. Можетъ быть, тамъ было бы легче бѣдному мученику. Какъ онъ долженъ былъ страдать, думая объ ужасной участи тѣхъ, которые его любили. Я одинъ, быть можетъ, знаю, какое у него доброе сердце, и какая свѣтлая голова.

— Я слышалъ, что вызвали его мать, — произнесъ послѣ нѣкотораго молчанія Греппи.

— Мать? — отвѣчалъ презрительнымъ тономъ Францъ, — она не побезпокоится пріѣхать.

— Нѣтъ, пріѣдетъ, ее ждутъ надняхъ въ Вѣнѣ.

— Ну, такъ, значитъ, конецъ близокъ. Мнѣ не надо терять время. Я долженъ добиться, чтобы эрцгерцогъ Карлъ провелъ меня въ Шенбрунъ, а если это будетъ невозможно, то я попрошу его передать герцогу письмо Маршана. Вы знаете, Греппи, что Маршанъ былъ камердинеръ императора, и что онъ умеръ на его рукахъ. Маршанъ вернулся въ Европу десять лѣтъ тому назадъ, но до сихъ поръ тщетно просилъ императора, Меттерниха и Марію-Луизу допустить его до свиданія съ герцогомъ Рейхштадтскинъ, Наконецъ, онъ написалъ печальный разсказъ о послѣднихъ минутахъ императора, и я взялся доставить сыну завѣтъ отца. Если эрцгерцогъ откажется мнѣ помочь, то я буду дѣйствовать одинъ. Вотъ за тѣмъ-то я и зашелъ къ вамъ, добрый Греппи. Могу я разсчитывать, что вы увѣдомите мою племянницу Маргариту, если что нибудь случится со мною?

— Конечно, можете. — И друзья разстались.

II.
Пріобщеніе св. Тайнъ.

По несчастію для Франца, ему не удалось проникнусь въ Шенбрунъ, и онъ могъ добиться отъ эрцгерцога Карла только обѣщанія вручить внуку письмо Мартана, если ему удастся увидѣть наединѣ бѣднаго юношу до его смерти.

Греппи былъ правъ: дѣйствительно узникъ Меттерниха умиралъ. Хотя доктора увѣряли, что онъ можетъ еще протянуть долго, но смерть его была неизбѣжна, и придворный этикетъ подвергъ несчастнаго мученика еще одному тяжелому испытанію.

19 іюня была назначена въ Шенбрунской часовнѣ въ присутствіи всего двора церемонія послѣдняго пріобщенія св. Тайнъ герцога Гейхштадтскаго. Двумя причинами объясняли, что эта церемонія производилась заранѣе и публично, а не въ комнатѣ умирающаго, какъ обыкновенно. Во-первыхъ, императоръ собирался уѣхать изъ Вѣны и не могъ ждать, чтобы агонія внука дотла до послѣдней степени, а съ другой эрцгерцогиня Софія придумала, по своей сердечной добротѣ, нѣсколько сгладить тяжелое впечатлѣніе для больного этой церемоніи. Она наканунѣ сказала ему:

— Милый Францъ, мы оба съ тобой больные, слава Богу, твоя жизнь не въ опасности, но ты обязанъ отказаться отъ всякихъ занятій, отъ всякихъ удовольствій. Я же должна надняхъ родить, и мнѣ что-то страшно. Причастимся вмѣстѣ завтра св. Тайнъ. Я буду молиться о твоемъ выздоровленіи, а ты о моемъ счастливомъ разрѣшеніи отъ бремени. Герцогъ согласился съ признательной улыбкой. Быть можетъ, онъ понялъ тотъ святой обманъ, къ которому прибѣгла добрая женщина.

Вотъ почему 19 іюня 1832 года въ Шенбрунской часовнѣ собралась вся императорская семья и весь дворъ.

Герцогъ Гейхштадтскій явился подъ руку съ эрцгерцогиней Софіей; онъ былъ блѣдный, исхудалый, ни на кого не смотрѣлъ и едва передвигалъ ноги. Машинально опустился онъ въ приготовленное для него кресло, и пока добрая тетка на колѣняхъ молилась подлѣ него, онъ казался погруженнымъ въ тяжелую думу, которая не покидала его въ послѣдніе два мѣсяца, но когда совершавшій службу патеръ сталъ приближаться со св. Дарами, то онъ вдругъ очнулся. Глаза его засверкали, на щекахъ заалѣли постоянно теперь виднѣвшіяся красныя пятна, и онъ медленнымъ движеніемъ руки просилъ отсрочить св. обрядъ.

Патеръ въ недоумѣніи остановился, а эрцгерцогиня вопросительно взглянула на юношу.

— Тетя, я молюсь за васъ и за вашего будущаго ребенка, но простите меня, я также молюсь за вашего бѣднаго друга, княгиню Саріа. Здѣсь въ присутствіи Бога вы меня не обманете. Не правда ли, она умерла?

Хотя ему недолго оставалось жить, но вся его жизнь очевидно висѣла на волоскѣ и зависѣла отъ отвѣта эрцгерцогини. Она поняла это, но не могла солгать въ эту священную минуту, и безмолвная слеза скатилась по ея щекѣ.

Герцогу Рейхштадтскому стало все ясно. Ему даже не дозволили оплакивать ту, которую онъ пламенно любилъ. Его разлучили не только съ живыми, но и съ мертвыми. Въ глазахъ у него потемнѣло, ноги подкосились, и онъ упалъ бы на полъ, еслибы его не поддержалъ графъ Дитрихштейнъ.

Спустя минуту, патеръ подошелъ къ блѣдному неподвижному юношѣ и поднесъ св. дары къ его посинѣвшимъ губами..

Все было кончено. Могила герцога Рейхштадтскаго была открыта, и когда опустятъ въ нее его бренные останки, было вопросомъ дней или часовъ.

Въ нѣсколькихъ шагахъ, позади державныхъ причастниковъ сидѣлъ герцогъ Меттернихъ и весело улыбался своей молодой женѣ, съ которою онъ обвѣнчался годъ тому назадъ.

На слѣдующій день 20 іюня императоръ уѣхалъ въ Тріестъ.

Черезъ пять дней прибыла въ Вѣну изъ Пармы Марія-Луиза.

Спустя мѣсяцъ, смертельная агонія Шенбрунскаго узника окончилась. Сынъ Наполеона умеръ.

Термина Меттернихъ никогда не вышла замужъ и нѣсколько лѣтъ тому назадъ скончалась настоятельницей женскаго Савойскаго монастыря въ Вѣнѣ. Съ тѣхъ поръ на могилѣ герцога Рейхштадтскаго болѣе не видны прекрасныя розы, которыя постоянно тамъ смѣнялись въ продолженіе полустолѣтія.