Извѣстно какъ Мольеръ, въ своемъ Скупомъ, тѣшитъ Гарпагона, представляя ему невѣсту, которая имѣетъ приданнаго за собою тысячу Червонцевъ ежегодной бережливости: "Она не будетъ тратить то пяти сотъ на наряды; не будетъ проигрывать въ карты по двѣсти червонцевъ; нестанетъ издерживать по триста на балы, ужины, и проч.; словомъ сказать, твоя казна ежегодно будетъ увеличиваться двадцатью тысячами червонцевъ, которыхъ никто у тебя неукрадетъ и о которыхъ тебѣ даже вовсе ненужно будетъ заботиться. Таковъ смыслъ сдѣланнаго Гарпагону предложенія.
Етотъ забавной способъ набогатиться посредствомъ воздержанія отъ расходовъ можетъ доставить зрителю или читателю двѣ выгоды: во первыхъ, онъ разсмѣшитъ его; во вторыхъ, онъ доведетъ его къ приятной для сердца мысли и даже къ рѣшительному намѣренію — благодарить судьбу за всѣ неиспытанныя вами несчастія, и радоваться тому что мы непретерпѣли такихъ и такихъ злоключеній. Неповѣритъ читатель, какую утѣху, какую сладость заключаетъ въ себѣ ета, по видимому весьма не мудреная, но въ самомъ дѣлѣ очень рѣдкая философія. Кто заблаговременно готовъ встрѣтить всякое злоключеніе, кто на каждую вещь прежде смотритъ съ дурной стороны ея; тому всякой благоприятной случай будетъ казаться благодѣяніемъ судьбы, истиннымъ даромъ Промысла.
Сказано выше, что такая философія рѣдка между людьми; прибавлю теперь, что она рѣдка именно между людьми хорошаго тона, то есть между вами, любезные читатели и читательницы. Простите мнѣ мою искренность: мы едва ли не всѣ можемъ назваться романическими существами. Наше воображеніе ни въ чемъ невидитъ препятствій. О вещахъ мало намъ извѣстныхъ мы тотчасъ составляемъ себѣ самыя ясныя идеи, и каждая новизна имѣетъ для насъ неописанную прелесть, потому что мы смотримъ прежде на хорошую ея сторону: по сей-то именно причинѣ существенность доставляетъ намъ однѣ только неудовольствія.
Ерастъ и Пульхерія взаимно пылаютъ огнемъ романическихъ любовниковъ. Ерастъ обладаетъ превосходными качествами души и сердца; Пульхерія очень хорошо воспитана и прекрасна собою: но ни одинъ, ни другая не имѣютъ тѣхъ вообразительныхъ совершенствъ; которыя инымъ встрѣчаются развѣ только въ царствѣ мечтательности. Что же случилось? Страстная чета сопрягается неразрывными узами брака, и каждое изъ двухъ лицъ остается въ совершенной увѣренности, что заключаетъ союзъ съ образцомъ пола своего и красою вѣка. Спустя нѣсколько дней послѣ радостнаго соединенія Ерастъ замѣчаетъ, что прекрасная Пульхерія не точь вточь походитъ на Ангела; Пульхерія также видитъ въ Ерастѣ нѣкоторыя несовершенства. Вотъ надежда и обманулась! Обманъ, сказать правду, не великъ, ибо и Пульхерія и Ерастъ могли бы взаимно почитать другъ друга; но обоюдное неудовольствіе было для нихъ тѣмъ неприятнѣе, чѣмъ сильнѣе прежде въ нихъ дѣйствовало предубѣжденіе. Мѣсто страстной любви мало по малу заступаетъ холодность; наконецъ, для предупрежденія несносной муки, надлежитъ прибѣгнуть — къ разводу.
Лазинъ въ отечествѣ своемъ чужестранецъ; онъ Швейцаръ. Все не Швейцарское, не пошвейцарски сдѣланное, никакъ не можетъ ему нравиться. И какая же страна, ета Швейцарія! Какое тамъ мѣстоположеніе; какіе виды, какія окрестности! Лазинъ терпѣть не можетъ равнинъ. Въ Тавридѣ есть горы; но что онѣ передъ Альпами! A Кавказъ? Кавказъ собственно къ Россіи непринадлежитъ. Въ Россіи вовсе нѣтъ горъ. Какъ можно въ ней жить любителю красотъ Природы! — Судя по такому неуваженію къ землѣ отечественной, никто не долженъ подозрѣвать Лазина въ холодности къ родному краю. Напротивъ, едва ли кто-либо другой болѣе любитъ памятники и обычаи своего отечества. Просимъ послушать его на берегу По, или Ceны: съ какимъ живымъ чувствомъ вспоминаетъ онъ о святой Руси, съ какимъ сладостнымъ удовольствіемъ переносится въ ту милую страну, гдѣ впервые узрѣлъ свѣтъ Божій, гдѣ провелъ онъ первые годы своей жизни! Съ трепетомъ сердца, со слезами на глазахъ, простираетъ онъ руки къ сѣверу, восклицая:
Поля, холмы родные,
Роднаго неба милый свѣтъ,
Знакомые потоки,
Златыя игры первыхъ лѣтъ
И первыхъ лѣтъ уроки!
Что вашу прелесть измѣнитъ!
О родина святая!
Какое сердце не дрожитъ,
Тебя благословляя?
Лазину даже и въ самой Швейцаріи святая Русь безцѣнна; почему? Потому что романической головѣ его кажется вездѣ хорошо, гдѣ только онъ самъ ненаходится. Вся жизнь етаго совершеннаго человѣка есть не иное что какъ безпрерывная цѣпь обманутыхъ надеждъ. Чтобъ ему понравиться, надобно стать вдали и, такъ сказать, въ надлежащей точкѣ для его зрѣнія. Вообще каждый отвѣтъ охлаждаетъ его сердце, и если Лазинъ былъ когда-либо истиннымъ патріотомъ, если когда-либо отъ всего сердца желалъ добра своему отечеству, такъ ето единственно за границей, единственно въ то время когда родной край могъ онъ видѣть только въ своемъ воображеніи.
Къ сожалѣнію не льзя незамѣтить, что слишкомъ затѣйливое воспитаніе еще болѣе вкореняетъ въ насъ ету душевную склонность. Такъ мало истиннаго просвѣщенія, гдѣ умъ за разумъ заходитъ, или гдѣ паритъ онъ подъ облаками тогда какъ надлежалобы ходить по землѣ самымъ обыкновеннымъ образомъ. Приведемъ въ примѣръ господина Мечталина. Онъ приѣзжаетъ изъ заграницы съ огромнымъ запасомъ основательныхъ и полезныхъ свѣдѣній; a какъ онъ видѣлъ Фелленберга и Тера, то и располагается на житьѣ въ деревнѣ и начинаетъ управлять сельскимъ хозяйствомъ. Слушая Мечталина, никакъ не льзя усомниться въ обширныхъ и глубокихъ его свѣденіяхъ по части сельскаго домоводства. Если вводитъ онъ какую-либо новость, то ето не иначе какъ основываясь на самыхъ точныхъ правилахъ, на самыхъ достовѣрныхъ и, можно сказать, математическихъ выкладкахъ, которыя, по видимому, нетерпятъ никакихъ возраженій, ибо въ нихъ все такъ ясно, неоспоримо, какъ дважды два — четыре. Несмотря на то, все предпринимаемое имъ къ очевидной пользѣ, къ усовершенію теоріи и практики домоводства, въ концѣ года обнаруживаетъ слѣдствія отчасу болѣе неприятныя. Отъ чего же ето происходитъ? Отгадать нетрудно. Мечталинъ беретъ одну страну за другую; онъ смѣшиваетъ обычаи, времена, обстоятельства и самыя препятства; хотя особа его находится въ наслѣдственной своей деревнѣ, но духомъ онъ пребываетъ все еще тамъ, гдѣ приобрѣлъ столь прекрасныя свои знанія.
Мечтательные планы головы романической имѣютъ вредное вліяніе на самый характеръ человѣка; они поселяютъ въ немъ склонность огорчаться неудачами, и дѣлаютъ его непостояннымъ, не твердымъ въ предприятіяхъ. Другое вредное слѣдствіе романической затѣйливости есть то, что она приучаетъ насъ употреблять ложныя средства, несообразныя съ существомъ дѣла.
Но перемѣнимъ тонъ и, для забавы читателей, представимъ лучше нѣсколько смѣшныхъ примѣровъ обманутой надежды; представимъ такихъ людей, которые отъ неудачь своихъ существенно ничего не теряютъ Человѣкъ, имѣющій все потребное для нуждъ своихъ и удовольствій, и несмотря на то безпрестанно огорчающійся мѣлочными случаями къ жизни, есть по всей справедливости лице комическое, ибо онъ возбуждаетъ въ другихъ смѣхъ, a не жалость.
Тараторинъ можетъ назваться образцомъ людей сего рода. Отецъ оставилъ ему капиталъ въ два милліона, котораго большую половину приобрѣлъ своею бережливостію и трудами. Тараторину лѣтъ около сорока отъ роду; онъ здоровъ; пользуется уваженіемъ, до истинной причины котораго не нужно впрочемъ добираться. Если прибавимъ, что онъ живетъ по своимъ доходамъ, и небоится банкрутства, что имѣетъ превосходный желудокъ, и сердце ко всему холодное; то, смѣемъ думать, никто непожалѣетъ объ немъ, когда объявимъ, что Тараторинъ есть самой несчастнѣйшій человѣкъ изъ всѣхъ счастливцевъ, именно по причинѣ весьма часто встрѣчающихся ему неудачь, мучительныхъ для его нетерпѣливости.
Тараторинъ старался образовать природную склонность свою къ лакомству. Онъ любитъ вкусныя блюда, имѣетъ столь сытный и даже роскошный для домашняго быту, и потому готовъ бы всегда обѣдать y себя дома, и нигдѣ больше, еслибъ ненадѣялся; въ иную пору слаще поѣсть гдѣ-нибудь въ другомъ мѣстѣ; онъ ето и дѣлаетъ, неиначе однакожъ какъ напередъ освѣдомившись, въ полной ли мѣрѣ желудокъ его останется доволенъ гостепріимствомъ хозяина; ибо Тараторинъ ничѣмъ такъ неогорчается какъ дурнымъ обѣдомъ. Такимъ образомъ одинъ изъ близкихъ его родственниковъ недавно имѣлъ несчастіе подвергнуться его гнѣву. Онъ взманилъ дядюшку свѣжею икрою, которой ожидалъ изъ Астрахани, также Голстинскими устрицами съ пѣтушьими гребнями, которыя Тараторину отмѣнно нравились за столомъ у любезнаго племянничка; къ томужъ еще въ Рыбинскѣ заказана была первой руки Шекснинская стерлядъ, Tapamоринъ цѣлыя двѣ недѣли питался ожиданіемъ такого лакомаго обѣда; наконецъ получено извѣстіе о неисправности Астраханскихъ и Рыбинскихъ коммиссіонеровъ. Племянникъ рѣшился по крайней мѣрѣ услужить дядѣ устрицами и пѣтушьими гребнями; но и тутъ ошибка въ числѣ мѣсяца сдѣлала то, что дядюшка приѣхалъ на другой день послѣ званаго обѣда, и къ несказанному огорченію своему принужденъ былъ удовольствоваться обыкновенною домашней трапезою. Цѣлые три мѣсяца немогъ онъ забыть о семъ несчастномъ приключеніи,
Тараторинъ вбилъ себѣ въ голову ту мысль, что рано или поздно непремѣнно дол женъ онъ сдѣлаться Предводителемъ дворянства. Просимъ не думать, чтобы Тараторкину даже снилось когда нибудь объ истнныхъ преимуществахъ и объ обязанностяхъ его сословія: первыя объясняетъ онъ по собственному своему благоусмотрѣнію; послѣднихъ совсѣмъ нѣтъ въ краткомъ спискѣ ограниченныхъ его понятій. Отъ роду не читывалъ онъ ни Учрежденія о губерніяхъ, ни Граматы, пожалованной дворянству. Объ юридическихъ знаніяхъ его можно судитъ уже и но тому, что осмикласныхъ чиновниковъ гражданскихъ никакъ непризнаетъ онъ принадлежащими къ его сословію, и каждой разъ бываетъ очень доволенъ собою, когда имѣетъ случай сказать кому нибудь: «вамъ нельзя съ нами равняться; вы только суть дворянинъ.» Почтенный нашъ Тараторкинъ, отдавая впрочемъ должную справедливость заморскимъ устрицамъ, заморскому сыру и заморскимъ винамъ, весьма не жалуетъ заморскаго просвѣщенія и часто повторяетъ за обѣдомъ: «все пустое! все пустое!» Учебныя заведенія почитаетъ онъ весьма непрочными; по его словамъ, ето не иное что какъ затѣи, въ которыхъ умной человѣкъ видитъ одну только тщету, и которыя скоро выдутъ изъ моды. Имѣя довѣренность къ одному своему сосѣду, великому начетчику, Тараторинъ кое-что у него перенялъ; и потому неудивительно, что когда въ веселой часъ его беретъ охота сказать что нибудь о Троянской войнѣ и объ Александрѣ Македонскомъ. Наитствуемый вельми премудрымъ своимъ начетикомъ, Тараторинъ приходитъ иногда въ восторгъ: тогда уже горе всѣмъ новымъ училищамъ, всѣмъ университетамъ! «Безъ нихъ издревле Россія славилась мудрецами! Какъ! развѣ небыло у насъ Слова о полку Игоревомъ, народныхъ сказокъ, народныхъ пѣсней? Какъ! развѣ небыло y насъ Ѳеофана, которой былъ рѣчистѣе Димосѳена? Какъ! до заведенія Университетовъ развѣ небыло у васъ Кантемира и Сумарокова?» Тараторинъ говоритъ ето потому только, что надобно же что-нибудъ говорить за столомъ для удобнѣйшаго сваренія пищи въ желудкѣ. Къ словамъ своимъ непривязываетъ онъ точнаго смысла; а не любитъ просвѣщенія и Университетовъ потому единственно, что до него доходятъ иногда свѣдѣнія о потребныхъ для заведенія училищь пожертвованіяхъ, и o томъ что сіи училища состоятъ въ вѣдомствѣ Университетовъ. Таковъ Тараторинъ. Годится ли онъ къ отправленію должности, которая требуетъ познаній въ законахъ отечественныхъ и рѣвностной охоты содѣйствовать успѣхамъ просвѣщенія? Но ему до етаго нѣтъ нужды; онъ твердъ въ своемъ намѣреніи, и отправляется въ Губернской городъ, будучи въ совершенной увѣренности, что при первомъ появленіи своемъ въ собраніи единодушныя восклицанія всего дворянства провозгласятъ его Предводителемъ. Онъ однакожъ не излишнимъ считаетъ угостить избирателей своихъ хорошимъ обѣдомъ. Начинаются выборы, и Тараторину выходитъ только три шара! Жестоко разгнѣванный возвращается онъ домой, и даетъ себѣ клятву переселиться въ другую губернію.
Есть въ жизни человѣческой обманы чаяній, свойственные одному какому нибудь возрасту. Hарциссову безпрестанно кажется, будто всякая женщина — красавица и некрасавица, смотритъ ли на него, или совсѣмъ несмотритъ — влюблена въ него до безумія. Виргинія, къ которой самъ онъ особенно привязанъ, даетъ ему слово изъясниться съ нимъ при особомъ свиданіи и лично объявить ему свои расположенія. Нарциссовъ цѣлые шесть мѣсяцовъ ждалъ ея отвѣта съ крайнимъ нетерпѣніемъ. Недѣля проходитъ въ построеніи воздушныхъ замковъ., въ пріятнѣйшихъ мечтаніяхъ; уже въ мысляхъ и воображеніи Нарциссова готовы прозрачныя картины и фейерверки для свадебнаго пиршества. Наковецъ желанная минута наступаетъ Нарциссовъ отвращаетъ всѣ препятства, беретъ всѣ нужныя предосторожности; идетъ, бѣжитъ, летитъ. Дорогою увертывается отъ докучливыхъ; одному отвѣчаетъ двумя словами, другого проворно обходитъ. И вотъ онъ уже въ домѣ любезной Виргиніи: всходитъ на верхъ; въ передней залѣ поправляетъ свои волосы, зачесываетъ бакенбарды, охорашивается противъ зеркала. Трудъ напрасный! Виргинія за день прежде уѣхала въ деревню обвѣнчаться съ милымъ своимъ другомъ. Дома остался только дряхлой дѣдушка, которой за слабостію здоровья немогъ отправиться на свадьбу къ своей внучкѣ. Старичокъ принимаетъ ласково Нарциссова, и просятъ поиграть съ собою въ пикетъ. Нарциссовъ, радъ, или нерадъ, садится за столикъ, и всѣ мечты свои о фейерверкахъ оканчиваетъ скромной забавой съ хворымъ дѣдушкою.
Обманы по литтературѣ также бываютъ иногда довольно странны. Пегасовъ имѣетъ обычай ходить по домамъ и читать стихи своей работы. Ни одинъ главной военачальникъ негордится такъ рѣшительною побѣдой надъ неприятелемъ, какъ нашъ Пегасовъ чванится легкостію своею подбирать рифмы. Однажды приходитъ онъ въ домъ г-жи Ліонской, именно въ такое время, когда у нее было множество гостей, и предлагаетъ къ слушанію новое произведеніе плодовитой своей Музы. Велѣли подать кресла, столикъ и по обыкновенію бутылку съ водою. Вотъ Пегасовъ садится, и вынимаетъ изъ кармана тетради, между тѣмъ какой-то мущина, худощавой собою и съ виду немудреной, но, какъ послѣ оказалось, знающій грамматику по пальцамъ, придвигается къ столику и съ любопытствомъ закладываетъ въ рукопись. Нашъ Піита, нѣсколько смущенный такимъ сосѣдствомъ, начинаетъ кратко предлагать содержаніе поемы. — «Мы увидимъ сами;» говоритъ худощавой: «просимъ только читать.» — Ето епическая поема! — съ важностію сказалъ Пегасовъ. «Просимъ читать;» повторилъ первой. Просимъ, просимъ! воскликнули многіе гости. Надлежало начать; и вотъ Пегасовъ читаетъ. Какой же случай! Почти за каждымъ стихомъ худощавой прерываетъ Піиту ужаснымъ словомъ: позвольте! — A какъ вы написали ето слово? — Ета мысль выражена не порусски; — ето слабо; — тутъ неполной смыслъ, и проч. Госпожа дома убѣдительно проситъ худощаваго не мѣшать автору; называетъ его несноснымъ педантомъ, и наконецъ грозится даже посадить его за бостонный столикъ. Ничто не помогаетъ: худощавой ни на шагъ отъ епическаго Поета, и ни на минуту невыпускаетъ его съ глазъ своихъ. Надобно себѣ представить положеніе господина Пегасова. Полумертвымъ голосомъ проситъ онъ извинить, что не можетъ дочитать поемы. «Ничего, ничего!» говоритъ госпожа Ліонская: «сдѣлайте милость небезпокойтесь и доканчивайте.» Пегасову не льзя было не безпокоиться, не смотря на то, онъ собирается съ послѣдними силами, и уже не декламируетъ, а просто и скоро читаетъ достальное. Громогласное браво Поету, — шутки надъ худощавымъ, — брань на счетъ педантовъ: но все ето непроизвело своего дѣйствія. Пегасовъ видитъ, что обманулся ожиданіемъ тріумфовъ, и хотѣлъ бы уже быть по крайней мѣрѣ верстъ за пять отъ дома госпожи Ліонской. И въ самомъ дѣлѣ онъ скоро ускользнулъ, недождавшись чаю, и отправился читать епическую свою поему туда, гдѣ неопасался повстрѣчаться съ худощавымъ.
Къ числу весьма обыкновенныхъ на семъ свѣтѣ обмановъ въ своихъ ожиданіяхъ принадлежитъ суетность надежды особъ подписывающихся на періодическія изданія. Молодой Затѣйкинъ, великой забавникъ, благоразумно скрывши свое имя, а слѣдственно и ничтожество въ литтературномъ мірѣ, отъ лица какого-то общества печатными объявленіями приглашаетъ всѣхъ и каждаго подписываться на Модной журналъ, въ которомъ, по его словамъ, должно быть много хорошаго. Подписка началась, деньги присылаются наличныя. Выходитъ книжка — плохо! другая, третья — еще хуже! Одни читатели, въ очкахъ и безъ очковъ, ничего неподозрѣвая, ни о чемъ не догадываясь, ждутъ только книжекъ съ картинками и съ модами; другіе при первой же книжкѣ распрощались съ своими деньгами и забыли о Модномъ журналѣ. На десятой книжкѣ и самъ невидимый Редакторъ забылъ, что подписка собрана не на десять, a на пятьдесятъ двѣ книжки. Кажется бы уже и довольно одного урока для легковѣрныхъ субскрибентовъ, слишкомъ полагающихся на печатныя объявленія. Нѣтъ, Затѣйкинъ, опять невидимо для читающей публики, раскидываетъ новыя сѣти и заставляетъ уже другое общество трудиться надъ изданіемъ Моднаго Журнала на французскомъ языкѣ. Французской Модной журналъ въ Россіи! Какое желѣзное сердце несклонится въ пользу такого полезнаго изданія! Опять подписка принимается своимъ чередомъ, и опять Затѣйкинъ преподаетъ публикѣ своей поучительный урокъ несоблазняться голосомъ невидимыхъ Сиренъ, опасныхъ для кармановъ. Но Затѣйкину всего етаго еще мало. Неутомимый въ своей дѣятельности объявляетъ о новомъ, уже Всеобщемъ, журналѣ; собираетъ подписку, издаетъ шесть печатныхъ книжекъ, и откланиваясъ своимъ субскрибентамъ, обѣщается удовлетворить ихъ книжками другаго огромнаго журнала Художествъ, модъ и древностей, накоторой также проситъ желающихъ подписываться. Между тѣмъ Затѣйкинъ, затѣявшій издавать еще одну ежедневную газету, собравшій за нее деньги, и уже подвизающійся на семъ скользкомъ поприщѣ, готовитъ новый сюрпризъ и новый урокъ закоренѣлымъ легковѣрамъ. Публика невоображаетъ себѣ, чтобы все ето затѣвалъ одинъ Затѣйкинъ, и тайна его извѣстна только двумъ, или тремъ типографіямъ, также канцеляріи того мѣста, куда обязанъ онъ доставлять свои рукописи и напечатанныя листки и тетрадки, да еще десятку граверовъ и бумажныхъ торговцевъ; ибо озабоченный своими изданіями Затѣйкинъ ежедневно долженъ хлопотать съ упомянутыми лицами и мѣстами. Иной подумаетъ, что Затѣйкинъ шалитъ для пользы своего кармана; совсѣмъ нѣтъ! Онъ бѣдной разоряется и входитъ въ долги единственно для славы. Но если въ самомъ дѣлѣ y него было на умѣ набогащеніе посредствомъ авторства; то его и самаго причислять должно къ числу его подписчиковъ, обманываемыхъ льстящею надѣждою.
[Каченовский М. Т.] Суетность надежды: [Сатир. очерк] / М. // Вестн. Европы. — 1817. — Ч. 96, N 22. — С. 81-96.