Справедливые критики, замѣтили что въ Вольтерѣ были два человѣка: одинъ богатый остроуміемъ, вкусомъ, ученостію; а другой съ качествами противными. Едва ли геній Вольтера могъ равняться съ Расиновымъ; но разумъ его былъ разнообразнѣе, и воображеніе гибче. Къ сожалѣнію мѣра нашихъ способностей и силъ не всегда соотвѣтствуетъ мѣрѣ исполненія дѣлъ нашихъ. Если бы духъ Вольтера пылалъ любовію къ вѣрѣ, по изящному примѣру Расина; если бы онъ посвятилъ себя, подобно ему, строгому изученію древности и священнаго писанія; если бы онъ не писалъ во всѣхъ родахъ и о всѣхъ предметахъ, то его поезія имѣла бы несравненно болѣе силы, a проза его приобрѣла бы ту благопристойность и ту важность, которыхъ нѣтъ въ его сочиненіяхъ. Къ несчастію, Вольтеръ провелъ жизнь свою въ кругу ревностныхъ почитателей, которые осыпали похвалами его дарованія, не остерегали его отъ пороковъ. Въ обществѣ Паскаля, Арно, Николя, Боало, Расина онъ былъ бы принужденъ перемѣнить языкъ и тонъ: тамъ общее негодованіе осудило бы его дерзкія шутки противъ вѣры; тамъ не любили сочиненій невыработанныхъ и наскоро написанныхъ; тамъ безпрестанно вычищая слогъ и мысли, авторы стыдились выдавать въ публику такую поему, которая бы не стоила по крайней мѣрѣ двѣнадцатилѣтняго неусыпнаго труда.
Не въ такой школѣ образовался духъ Вольтера. Сей двоякій духъ заставляетъ ему удивляться и его ненавидѣть. Онъ творитъ и разрушаетъ; подаетъ примѣры и наставленія однѣ другимъ противоречащія; до небесъ возноситъ вѣкъ Лудовика XVI, и въ то же время опровергаетъ славу великихъ мужей того столѣтія; то хвалитъ, то осмѣиваетъ древнихъ; въ продолженіе шестидесяти Томовъ не перестаетъ вооружаться странными угрозами на христіанскую религію; a лучшія мѣста, лучшія красоты своихъ твореній почерпаетъ въ ученіи святой вѣры. Тотъ часъ послѣ его очаровательнаго воображенія, васъ плѣняющаго, сыплются пустыя блестки ложнаго умствованія, которое разрушаетъ волшебство, опускаетъ духъ и ограничиваетъ зрѣніе. Кромѣ нѣкоторыхъ превосходныхъ твореній, онъ имѣетъ даръ показывать только смѣшную сторону вещей и временъ, и нерѣдко представлять въ безобразно-веселомъ видѣ человѣку. Его легкость плѣняетъ и утомляетъ васъ; вы любуетесь и скучаете; не льзя опредѣлить его свойствъ и мыслей; онъ былъ бы совершенный безумецъ, еслибы не являлся въ немъ такой остроумный мудрецъ, и былъ бы злодѣемъ, если бы въ жизни его не оказывались многія черты благотворенія. Среди его богохуленій видно, что онъ ненавидѣлъ софистовъ. По его пламенной любви къ изящнымъ искусствамъ, къ словесности, къ наукамъ, ко всему великому, обнаруживается въ немъ не рѣдко уваженіе къ Римскому двору. Одно самолюбіе побудило его принять на себя и во всю жизнь свою играть такую ролю, для которой природа его не сотворила; душа его была гораздо выше сей низкой роли. Онъ не имѣлъ ничего общаго съ Дидеротами, Реналями, Гелвеціями. Свѣтскость его, тонкость въ обращеніи, чистота вкуса въ общежитіи, a особливо духъ человѣколюбія сдѣлали бы его безъ сомнѣнія врагомъ революціонныхъ мнѣній. Вездѣ примѣтна его наклонность въ пользу гражданскаго порядка, хотя онъ самъ не подозрѣваетъ того, что изъявляемое имъ безвѣріе подсѣкаетъ столпы гражданскихъ обществъ. То истина несомнительная, что безвѣріе не позволило ему достигнуть до высоты, на которую талантъ могъ возвести его, и что его сочиненія (кромѣ мѣлкихъ стихотвореній) недостойны столь превосходнаго дарованія: примѣръ страшный для того, кто идетъ стезею писателя. Вольтеръ носился среди заблужденій и неравностей слога, отъ того что не имѣлъ великаго перевѣса религіи; и доказалъ примѣромъ своимъ, что Музы любятъ не столько блестящее дарованіе, сколько здравые нравы и бласочестивыя мысли.