Суд в потёмках (Дорошевич)/ДО
| Судъ въ потемкахъ |
| Источникъ: Дорошевичъ В. М. Собраніе сочиненій. Томъ IX. Судебные очерки. — М.: Товарищество И. Д. Сытина, 1907. — С. 92. |
Вчера мнѣ пришлось быть въ окружномъ судѣ.
Я пробылъ около часа, и, когда вышелъ оттуда, противная, мерзкая, мглистая, мокрая, ослизлая петербургская улица показалась мнѣ свѣтлой, веселой и жизнерадостной.
Словно я просидѣлъ гдѣ-то на днѣ колодца.
Нигдѣ богиня Ѳемида не живетъ такъ бѣдно, темно и грязно.
Не будемъ ужъ говоритъ о заграничныхъ «дворцахъ правосудія».
Но зданіе судебныхъ установленій въ Москвѣ. Но новое зданіе суда въ Одессѣ!
Отъ сырости, отъ мрака, отъ неряшества петербургскаго «Palais de Justice»[1] вѣетъ управой благочинія, вѣетъ участкомъ.
Скверная атмосфера.
Она дышитъ на вошедшаго не судомъ, а расправой.
Это не свѣтлыя, высокія хирургическія палаты, гдѣ дѣлаются операціи, которыя, есть хоть слабая надежда, могутъ принести пользу.
Это моргъ, это покойницкая.
И арестантъ въ сѣромъ халатѣ, котораго провели по темному коридору двое конвойныхъ, показался мнѣ трупомъ, который потащили «потрошить».
Какая-то баба вошла, оторопѣла, принялась словно въ ужасѣ истово креститься и остановилась у дверей, не смѣя итти въ этотъ мрачный сумракъ, въ которомъ сновали угрюмыя тѣни.
— Чего стала на дорогѣ? — сердито окрикнулъ ее кто-то, проходя мимо.
Въ этомъ отвратительномъ сумракѣ всѣ были мрачны, всѣ озлоблены, всѣ брюзжали.
И баба стояла, прижавшись къ стѣнѣ, съ испугомъ глядя на судейскихъ въ формѣ, которые казались ей, быть-можетъ, «страшно сердитыми околоточными».
И на шагавшихъ большими шагами изъ угла въ уголъ адвокатовъ, которые, весьма возможно, казались ей шакалами, ищущими, кого поглотити.
Былъ полдень, а у всѣхъ были утомленныя сонливыя лица.
И мнѣ стало жаль судей, — судей, которыхъ мы такъ часто упрекаемъ въ черствости, сухости, безсердечіи.
Да, но не забудьте, что эти приговоры вынесены людьми, много лѣтъ просидѣвшими въ темнотѣ, безъ воздуха, безъ свѣта.
Отсутствіе воздуха, свѣта порождаетъ у нихъ тяжелыя нервныя страданія.
Повергаетъ ихъ въ удрученное состояніе.
Отсутствіе воздуха дѣлаетъ ихъ вялыми, сонными, апатичными.
Отсутствіе свѣта — мрачными, подозрительными.
Здѣсь, въ темнотѣ, истцы должны казаться судьямъ кляузниками, всѣ отвѣтчики — мошенниками, всѣ подсудимые — хитрыми негодяями, адвокаты — людьми, только и думающими, какъ бы уклонить судью отъ правильнаго исполненія долга.
Аѳинскій ареопагъ судилъ ночью.
Но это было подъ открытымъ небомъ, подъ открытымъ темно-синимъ бархатнымъ небомъ Эллады, при блескѣ звѣздъ, мягкою, теплою, нѣжною, южною ночью, послѣ цѣлаго дня горячаго, сверкающаго солнца. И судили люди, полные эллинской радости жизни.
Они дышали чуднымъ, благовоннымъ воздухомъ теплой южной ночи, а отъ звѣздъ и отъ темнаго неба вѣяло на нихъ красотой и любовью.
То была прекрасная и величественная тьма, а не грязныя сумерки.
Наконецъ мало ли какія глупости когда дѣлали люди! Въ тысячелѣтія можно и поумнѣть.
Если бы мнѣ суждено было судиться за какое-нибудь тяжкое преступленіе, я хотѣлъ бы, чтобы меня судили въ свѣтлой и просторной залѣ.
Не потому, чтобы собралось побольше народу.
А затѣмъ, чтобы судьи судили меня со свѣжей головой, не измучившіеся въ тяжеломъ, спертомъ воздухѣ.
Затѣмъ, чтобы меня судили люди здоровые, а не люди въ болѣзненномъ состояніи. Не люди, отравленные углекислотой, не люди, задыхающіеся отъ недостатка кислорода.
Я хотѣлъ бы, чтобы въ этой залѣ было свѣтло.
Я хотѣлъ бы видѣть лица моихъ судей, видѣть, какое впечатлѣніе производятъ на нихъ мои слова, слушаютъ ли они меня, понимаютъ ли, вѣрятъ мнѣ или не вѣрятъ.
Я хотѣлъ бы, чтобы и они видѣли мое лицо.
Видѣли, что я страдаю, какъ я страдаю.
Пусть судятъ человѣка, а не какой-то призракъ, почти отсутствующій.
Въ темнотѣ залы, гдѣ-то у противоположной стѣны «маячитъ», едва мерещится арестантскій халатъ.
Саванъ, значитъ, покойникъ.
Арестантскій халатъ «спокойно» сидитъ и говоритъ «казенныя слова».
— Да… Нѣтъ… Признаю… Не признаю…
Кто онъ? Какъ онъ относится къ тому, что происходитъ?
Сидитъ ли онъ безучастно, равнодушно, думая:
«Только бы поскорѣй эту самую канитель кончили. Отсидѣть бы, да и къ сторонѣ».
Или передъ этимъ человѣкомъ въ эту минуту разверзается пропасть, и онъ онѣмѣлъ отъ ужаса?
Плачетъ онъ или зѣваетъ отъ скуки?
Засыпаетъ подъ монотонное чтеніе обвинительнаго акта, или лицо его покрыто мертвенной блѣдностью?
Онъ медлитъ отвѣтомъ.
Почему?
Обдумываетъ онъ:
— Какъ бы половчѣй увернуться.
Или онъ давится словами признанія? Ему тяжко ихъ произнести?
Заливаетъ ли его лицо краска стыда, или онъ улыбается наглой и равнодушной улыбкой?
Мы ничего не знаемъ.
Мы видимъ только въ сумракѣ саванъ, въ который завернутъ трупъ, и думаемъ:
«Трупъ надо похоронить».
Я помню, какъ-то судили какого-то вора.
Въ сумракѣ сѣрѣлъ арестантскій халатъ.
Велъ себя удивительно спокойно.
Отвѣчалъ односложно, да и то нехотя.
Такъ его и приговорили.
А когда мы выходили изъ зала, я слышалъ, какъ одинъ конвойный говорилъ другому:
— Мальчонку-то жаль. Ужъ больно мучился.
Какъ? Онъ мучился?
А мы думали, что арестантскій халатъ сидѣлъ совершенно спокойно!..
Что онъ былъ совершенно равнодушенъ къ своей участи.
И потомъ, это былъ просто «мальчонка».
А мы видѣли только халатъ, и думали, что это обыкновенный, типичный арестантъ.
Но позвольте, да вѣдь мы, кажется, судили совсѣмъ другого человѣка!
Сколько, сколько краски стыда разсѣялось въ этомъ сумракѣ зданія петербургскаго окружного суда!
Сколько слезъ скрылъ отъ міра этотъ сумракъ!
Сколько истиннаго раскаянія утаилъ онъ отъ тѣхъ людей, отъ которыхъ зависѣла жизнь человѣка!
Сколько правды онъ скрылъ отъ судей и присяжныхъ!
И сколько милосердія утонуло въ этомъ сѣромъ, суровомъ, безотрадномъ сумракѣ!..
Примѣчанія
править- ↑ фр. Palais de Justice — Дворецъ Правосудія. Прим. ред.