Объехав свет кругом,
Спокойный домосед, перед моим камином Сижу и думаю о том, 4 Как трудно быть своих привычек властелином;
Как трудно век дожить на родине своей
Тому, кто в юности из края в край носился,
Всё видел, всё узнал; и что ж? из-за морей 8 Ни лучше, ни умней Под кров домашний воротился: Поклонник суетным мечтам,
Он осужден искать… чего, не знает сам! 12 О страннике таком скажу я повесть вам.
Два брата, Филалет и Клит, смиренно жили,
В предместии Афин, под кровлею одной;
В довольстве? Не скажу; но с бодрою душой 16 Встречали день, и ночь спокойно проводили,
Затем что по трудах всегда приятен сон.
Вдруг умер дядя их, афинской Гарпагон,[1]
И братья-бедняки, о радость! получили 20 Не помню, сколько мин[2] монеты золотой
Да кучу серебра: сосуды и амфоры Отделки мастерской.
Наследственным добром свои насытя взоры, 24 Такие завели друг с другом разговоры:
— «Как думаешь своей казной расположить? — Клит спрашивал у брата; — А я так дом хочу купить 28 И в нем тихохонько с женою век прожить Под сенью отчего пената.
Землицы уголок не будет лишний нам:
От детства я любил ходить за виноградом, 32 Водиться знаю с стадом,
И детям я мой плуг в наследство передам;
А ты как думаешь?» — «О! я с тобой несходен; Я пресмыкаться не способен 36 В толпе гражда́н простых, И с помощью наследства Для дальних замыслов моих,
Благодаря богам, теперь имею средства!» — 40 — «Чего же хочешь ты?» — «Я?.. славен быть хочу».
— «Но чем?» — «Как чем? умом, делами, И красноречьем, и стихами,
И мало ль чем еще? Я в Мемфис полечу 44 Делиться мудростью с жрецами:
Зачем сей создан мир? кто правит им и как?
Где кончится земля? где гордый Нил родится?
Зачем под пеленой сокрыт Изиды зрак, 48 Зачем горящий Феб всё к западу стремится? Какое счастье, милый брат!
Я буду в мудрости соперник Пифагора! —
В Афинах обо мне тогда заговорят, 52 В Афинах? — что сказал! — от Нила до Босфора
Прославится твой брат, твой верный Филалет! Какое счастье! десять лет
Я стану есть траву и нем как рыба буду; 56 Но красноречья дар, конечно, не забуду.
Ты знаешь, я всегда красноречив бывал И площадь нашу посещал Не даром. 60 Не стану я моим превозноситься даром,
Как наш Алкивиад,[3] оратор слабых жен, Или надутый Демосфен,
Кичася в пурпуре пред царскими послами: 64 Нет! нет! я каждого полезными речами
На площади градской намерен просвещать.
Ты сам, оставя плуг, придешь меня внимать,
С народом шумные восторги разделяя, 68 И, слезы радости под мантией скрывая,
Красноречивейшим из греков называть.
Ты обоймешь меня дрожащею рукою,
Когда… поверишь ли? Гликерия[4] сама 72 На площади, с толпою,
Меня провозгласит оракулом ума,
Ума, и, может быть, любезности… Конечно, Любезностью сердечной 76 Я буду нравиться и в сорок лет еще.
Тогда афиняне забудут Демосфена И Кратеса[5] в плаще И бочку шута Диогена, 80 Которую, смотри… он катит мимо нас!» —
— «Прощай же, братец! — В добрый час!
Счастливого пути к премудрости желаю, — Клит молвил краснобаю; — 84 Я вижу, нам тебя ничем не удержать!» —
Вздохнул, пожал плечьми и к городу опять
Пошел — домашний быт и домик снаряжать. А Филалет? К Пирею,[6] 88 Чтоб судно тирское застать
И в Мемфис полететь с румяною зарею.
Признаться, он вздохнул, начавши одиссею…
Но кто не пожалел об отческой земле, 92 Надолго расставаясь с нею? Семь дней на корабле, Зевая, Проказник наш сидел 96 И на море глядел,
От скуки сам с собой вполголос рассуждая.
— «Да где ж тритоны все? где стаи нереид?
Где скрылися они с толпой океанид?[7] 100 Я ни одной не вижу в море».
И не увидел их. Но ветер свежий вскоре В Египет странника принес;
Уже он в Мемфисе, в обители чудес; 104 Уже в святилище премудрости вступает,
Как мумия сидит среди бород седых И десять дней зевает За поученьем их 108 О жертвах каменной Изиде,
Об Аписе-быке иль грозном Озириде,
О псах Анубиса, о чесноке святом, Усердно славимом на Ниле, 112 О кровожадном крокодиле И… о коте большом!..
— «Какие глупости! какое заблужденье!
Клянуся По́ллуксом! нет слушать боле сил!» — 116 Грек молвил, потеряв и важность и терпенье, С скамьи как бешеный вскочил
И псу священному, о ужас! наступил На божескую лапу… 120 Скорее в руки посох, шляпу, Скорей из Мемфиса бежать От гнева старцев разъяренных,
От крокодилов, псов и луковиц священных 124 И между греков просвещенных Любезной мудрости искать.
На первом корабле он полетел в Кротону.[8]
В Кротоне бьет челом смиренно Агатону, 128 Мудрейшему из мудрецов,
Жестокому врагу и мяса и бобов
(Их в гневе Пифагор, его учитель славный, Проклятьем страшным поразил, 132 Затем, что у него желудок неисправный Бобов и мяса не варил).
— «Ты мудрости ко мне, мой сын, пришел учиться? — У грека старец вопросил 136 С усмешкой хитрою, — итак, прошу садиться
И слушать пенье сфер: ты слышишь?» — «Ничего!» — — «А видишь ли в девятом мире Духо́в летающих в эфире?» — 140 — «И менее того!» —
— «Увидишь, попостись ты года три, четыре, Да лет с десяток помолчи;
Тогда, мой сын, тогда обнимешь бренным взором 144 Все тайной мудрости лучи;
Обнимешь, я тебе клянуся Пифагором…» — — «Согласен, так и быть!» —
Но греку шутка ли и день не говорить? 148 А десять лет молчать, молчать да всё поститься, Зачем? чтоб мудрецом,
С морщинным от поста и мудрости челом, В Афины возвратиться? 152 «О нет!»
Чрез сутки возопил голодный Филалет:
— «Юпитер дал мне ум с рассудком
Не для того, чтоб я ходил с пустым желудком: 156 Я мудрости такой покорнейший слуга;
Прощайте ж навсегда Кротонски берега!» Сказал и к Этне путь направил;
За делом! чтоб на ней узнать, зачем и как 160 Изношенный башмак
Философ Эмпедокл[9] пред смертью там оставил? Узнал и с вестью сей Он в Грецию скорей 164 С усталой от забот и праздности душою; Повсюду гость среди людей, Везде за трапезой чужою, Наш странник обходил 168 Поля, селения и грады, Но счастия не находил Под небом сча́стливым Эллады.
Спеша из края в край, он игры посещал, 172 Забавы, зрелища, ристанья, И даже прорицанья Без веры вопрошал;
Но хижину отцов нередко вспоминал, 176 В ненастье по лесам бродя с своей клюкою,
Как червем, тайною снедаемый тоскою. Притом же кошелёк У грека стал легок; 180 А ночью, как он шел через Лаконски горы — Отбили у него И остальное воры.
Счастли́в еще, что жизнь не отняли его! 184 — «Но жизнь без денег — что? мученье нестерпимо!» — Так думал Филалет,
Тащась полунагой в степи необозримой. Три раза солнца свет 188 Сменялся мраком ночи, Но странника не зрели очи
Ни жила, ни стези: повсюду степь и степь Да гор в дали туманной цепь, 192 Илотов и воров ужасные жилища. Что делать в горе! что начать! Придется умирать
В пустыне, одному, без помощи, без пищи. 196 — «Нет, боги, нет, —
Терзая грудь, вопил несчастный Филалет: — Я знаю, как покинуть свет! Не стану голодом томиться!» — 200 И меж кустов реку завидя вдалеке, Он бросился к реке, Топиться! — «Что, что ты делаешь, слепец?» — 204 Несчастному вскричал скептический мудрец, Памфил седобородой,
Который над водой, любуяся природой, Один с клюкой тихонько брел, 208 И, к счастью, странника нашел На крае гибельной напасти. —
— «Топиться хочешь ты? Согласен; но сперва
Поведай мне, твоя спокойна ль голова? 212 Рассудок ли тебя влечет в реку иль страсти?
Рассудок: но его что нам вещает глас? Что жизнь и смерть равны для нас. Равны — так незачем топиться. 216 Дай руку мне, мой сын, и не стыдись учиться
У старца, чем мудрец здесь может быть счастлив». —
Кто жить советует, всегда красноречив: И наш герой остался жив. 220 В расселинах скалы, висящей над водою,
В тени приветливой смоковниц и олив
Построен был шалаш Памфиловой рукою, Где старец десять лет 224 Провел в молчании глубоком
И в вечность проницал своим орлиным оком, Забыв людей и свет. Вот там-то ужин иль обед 228 Простой, но очень здравый, Находит Филалет: Орехи, жолуди и травы,
Большой сосуд воды, и только. Боже мой! 232 Как сладостно искать для трапезы такой В утехах мудрости приправы!
Итак, в том дива нет, что с путником Памфил
Об атараксии[10] тотчас заговорил. 236 — «Всё призрак! — под конец хозяин заключил: — Богатство, честь и власти,
Болезнь и нищета, несчастия и страсти, И я, и ты, и целый свет, 240 Всё призрак!» — «Сновиденье!» —
Со вздохом повторял унылый Филалет; Но глядя на сухой обед
Вскричал: — «Я голоден!» — «И это заблужденье, 244 Всё грубых чувств обман; не сомневайся в том». —
Неделю попостясь с брадатым мудрецом,
Наш призрак-Филалет решился из пустыни Отправиться в Афины. 248 Пора, пора блеснуть на площади умом! Пора с философом расстаться, Который нас недаром научил, Как жить и в жизни сомневаться. 252 Услужливый Памфил
Монет с десяток сам бродяге предложил,
Котомкой с желудьми сушеными ссудил И в час румяного рассвета 256 Сам вывел по тропам излучистым Тайгета На путь афинский Филалета.
Вот странник наш идет и день и ночь один; Проходит Арголиду, 260 Коринф и Мегариду;
Вот Аттика, и вот дым сладостный Афин,
Керамик[11] с рощами… предместия начало…
Там… воды Иллиса!.. В нем сердце задрожало: 264 Он грек, то мудрено ль, что родину любил,
Что землю цаловал с горячими слезами,
В восторге, вне себя, с деревьями, с домами Заговорил!.. 268 Я сам, друзья мои, дань сердца заплатил, Когда, волненьями судьбины
В отчизну брошенный из дальных стран чужбины,
Увидел наконец адмиралтейский шпиц, 272 Фонтанку, этот дом…[12] и столько милых лиц,
Для сердца моего единственных на свете!
Я сам… Но дело всё теперь о Филалете,
Который, опершись на кафедру, стоит 276 И ждет опять денницы
На милой площади аттической столицы. Заметьте, милые друзья,
Что греки снаряжать тогда войну хотели, 280 С каким царем, не помню я;
Но знаю только то, что риторы гремели, Предвестники народных бед;
Так речью их сразить желая, Филалет 284 Всех раньше на помост погибельный взмостился. И вот блеснул Авроры свет, А с ним и шум дневный родился, Народ зашевелился. 288 В Афинах, как везде, час утра — час сует.
На площадь побежал ремесленник, поэт,
Поденщик, говорун, с товарами купчина, Софист, архонт и Фрина[13] 292 С толпой невольниц и сирен,
И бочку прикатил насмешник Диоген;
На площадь всяк идет для дела и без дела; Нахлынули, вся площадь закипела. 296 Вы помните, бульвар кипел в Париже так Народа праздными толпами,
Когда по нем летал с нагайкою козак,
Иль северный Амур[14] с колчаном и стрелами. 300 Так точно весь народ толпился и жужжал Перед ораторским амвоном.
Знак подан. Начинай! Рой шумный замолчал,
И ритор возвестил высокопарным тоном, 304 Что Аттике война Погибельна, вредна; Потом — велеречиво, ясно
По пальцам доказал, что в мире быть… опасно. 308 — «Что ж делать?» — закричал с досадою народ. — — «Что делать? — сомневаться.
Сомненье — мудрости есть самый зрелый плод.
Я вам советую, граждане, колебаться: 312 И не мириться и не драться!..» Народ всегда нетерпелив.
Сперва наш краснобай услышал легкий ропот,
Шушуканье, а там поближе громкий хохот, 316 А там… Но он стоит уже ни мертв, ни жив, Разинув рот, потупив взгляды,
Мертвее во сто раз, чем мертвецы баллады.[15] Еще проходит миг — 320 — «Ну что же? продолжай!» — оратор всё ни слова; От страха — где язык!
Зато какой в толпе поднялся страшный крик! Какая туча там готова! 324 На кафедру летит град яблоков и фиг, И камни уж свистят над жертвой…
И жалкий Филалет, избитый, полумертвой,
С ступени на ступень в отчаянье летит 328 И падает без чувств под верную защиту В объятия отверсты… к Клиту! —
И так тщеславного спасает бедный Клит, Простяк, неграмотный, презренный, 332 В Афинах дни влачить без славы осужденный! Он, он, прижав его к груди,
Нахальных крикунов толкает на пути,
Одним грозит, у тех пощады просит, 336 И брата своего, как старика Эней,[16] К порогу хижины своей На раменах доносит.
Как брата в хижине лелеет добрый Клит! 340 Не сводит глаз с него, с ним сладко говорит, С простым, но сильным чувством.
Пред дружбой ничего и Гиппократ с искусством!
В три дни страдалец наш оправился и встал 344 И брату кинулся на шею со слезами; А брат гостей назвал
И жертву воскурил пред отчими богами.
Весь домик в суетах! жена и рой детей 348 Веселых, резвых и пригожих, Во всём на мать свою похожих,
На пиршество несут для радостных гостей
Простый, но щедрый дар наследственных полей — 352 Румяное вино, янтарный мед Гимета;[17]
И чаша поднялась за здравье Филалета!
— «Пей, ешь и веселись, нежданный сердца гость!» —
Все гости заодно с хозяином вскричали; 356 И что же? Филалет, забыв народа злость, Беды, проказы и печали,
За чашей круговой опять заговорил,
В восторге, — о тебе, великолепный Нил! 360 А дней через пяток, не боле,
Наскуча видеть всё одно и то же поле, Всё те же лица всякий день,
Наш грек, поверите ль? как в клетке стосковался. 364 Он начал по лесам прогуливать уж лень, На горы ближние взбираться, Бродить всю ночь, весь день шататься;
Потом Афины стал тихонько посещать, 368 На милой площади опять Зевать,
С софистами о том, об этом толковать;
Потом… проведав он от старых грамотеев, 372 Что в мире есть страна, Где вечно царствует весна,
За розами побрел — в снега гипербореев.
Напрасно Клит с женой ему кричали вслед 376 С домашнего порога:
— «Брат милый, воротись, мы просим, ради бога!
Чего тебе искать в чужбине? новых бед?
Откройся, что тебе в отечестве немило? 380 Иль дружество тебя, жестокий, огорчило?
Останься, милый брат! останься, Филалет!»
Напрасные слова: чудак не воротился — Рукой махнул… и скрылся.
Июль 1814 — 10 января 1815
Примечания
↑Гарпагон — персонаж из комедии Мольера «Скупой», олицетворение скупости.
↑Кротона (Кротон) — город, в котором жили философы-пифагорейцы.
↑Эмпедокл (V в. до н. э.) — греческий философ и поэт; согласно легенде, бросился в кратер Этны, желая создать представление о том, что стал богом; на краю кратера оставил свою сандалию.
↑…Фонтанку, этот дом… — Имеется в виду дом вдовы М. Н. Муравьева, Е. Ф. Муравьевой, на углу Фонтанки и Невского проспекта.
↑Фрина — древнегреческая гетера, любовница скульптора Праксителя (IV в. до н. э.).
↑…северный Амур… — Имеется в виду прозвание «Les amours du Nord», данное французами калмыкам и башкирам, находившимся в русской армии и вооруженным луками.
↑…чем мертвецы баллады. — Возможно, дружеская шутка по поводу популярных баллад Жуковского.
↑…как старика Эней… — Имеется в виду эпизод из «Энеиды» Вергилия, в котором Эней выносит своего отца из объятой пожаром Трои.
