СТРАНСТВОВАНІЯ ПОЭЗІИ И ГАРМОНІИ.
правитьВъ первобытныя времяна міра, когда еще Геніи управляли землею, или, говоря другимъ образомъ, когда правители земли были еще Геніи, явилась цвѣтущая Поэзія. Никто не зналъ ея произхожденія. Одни полагали, что отцемъ ея былъ Аполлонъ, а матерью Мнемозина; другіе, напротивъ, утверждали, что Аполлонъ и Мнемозина были ея совремянники. По словамъ первыхъ, отецъ, какъ часто случается, совсѣмъ о ней не заботился; а мать, не въ состояніи будучи дать ей совершеннаго воспитанія, поручила ее Критикѣ, пожилой, но остроумной и проницательной женщинѣ. Критика воспитывала ее вмѣстѣ съ прекрасной Гармоніей (произхожденіе которой также неизвѣстно) и требовала, чтобы онѣ никогда неразлучались.
Первыя лѣта свои провели юныя красавицы въ совершенномъ согласіи и взаимныхъ угожденіяхъ. Онѣ выходили на зеленые луга и въ тѣнистыя рощицы, рвали цвѣты на берегу прозрачныхъ источниковъ и мѣшались въ хороводы веселыхъ пастуховъ и пастушекъ. Когда Поэзія сочиняла пѣсни (которыя совсѣмъ не походили на нынѣшнія), Гармонія учила ее находить звуки, согласные съ содержаніемъ. Простота и откровенность были душею ихъ тайныхъ разговоровъ; удовольствіе одной доставляло удовольствіе другой; суетность и тщеславіе, чуждыя ихъ сердцу, не смѣли къ нимъ приближиться; зависть и недоброжелательство скрывались отъ нихъ въ непроходимыхъ дебряхъ и глубокихъ пещерахъ.
Такъ протекли ихъ дѣтскія лѣта. Настало время ввести ихъ въ свѣтъ — и мудрая[1] Критика представила милыхъ своихъ воспитанницъ двору тогдашняго Государя. Но Государь и дворъ его, занимаясь дѣлами важными, не имѣли времяни заниматься Поэзіей и Гармоніей. Они не удостоили ихъ своего вниманія — и огорченныя красавицы удалились.
Долго странствовали онѣ изъ одной страны въ другую — и вездѣ находили звѣрство и невѣжество. Наконецъ онѣ пришли въ счастливую Іонію — счастливую по своему положенію и климату, а не по нравамъ жителей, еще необразованныхъ. Тамъ нашли онѣ Омера, который казался имъ достойнымъ видѣть неувядаемыя ихъ прелести. Присутствіе безсмертныхъ воспламеняетъ Іонянина: онъ беретъ лиру — и поетъ съ неслыханною пріятностію Ахилла и страданія Одиссея. Изумленная Іонія и Эллада внемлютъ ему съ восхищеніемъ. Онъ поетъ — и нравы людей смягчаются: начинаютъ чувствовать плѣнительность согласныхъ звуковъ, красоту добродѣтели и безобразіе порока. Личность уступаетъ мѣсто любви къ отечеству; грубое владычество одного пола надъ другимъ нѣжному угожденію сильнѣйшаго слабѣйшему; своевольство и насиліе тонкой вѣжливости и снисхожденію. Человѣкъ перераждается!
Благодѣтельницы смертныхъ идутъ далѣе. Время летитъ — и по мановенію неутомимыхъ странницъ воздвигается на берегахъ Илисса великолѣпный храмъ. Является Эсхилъ — и слабый человѣкъ чувствуетъ въ себѣ силу бороться съ неизбѣжнымъ рокомъ! Софоклъ довершаетъ начатое его предшественникомъ. Эврипидъ, уступая Софоклу совершенствѣ цѣлаго и мудромъ соблюденіи правилъ, превосходишь его въ живописи страстей. Раждается Витійство! Лизій и Исократъ услаждаютъ слухъ народа сладкозвучіемъ, стройностію и благородствомъ своей рѣчи; Димосеенъ, подобно бурному потоку, увлекаетъ за собой слушателей, подобно грому оглушаетъ, подобно молніи поражаетъ ихъ. Сократъ — сама мудрость и добродѣтель въ лицѣ человѣка — перелагаетъ Эзопа въ стихи. Платонъ просвѣщаетъ умъ, возвышаетъ душу и вмѣстѣ плѣняетъ вкусъ искуствомъ и тонкостію своего выраженія.
Возстаетъ буря войны. Грубые побѣдители Аннибала заключаютъ прелестную Элладу въ узы постыднаго рабства — и робкія подруги оставляютъ на время несчастныхъ смертныхъ. Но буря утихаетъ. Подруги любопытствуютъ видѣть гордыхъ обладателей вселенной, являются — и кровожадные варвары ѣздятъ въ Элладу заниматься Витійствомъ, посвящать себя Поэзіи. Цицеронъ гремитъ и Димосѳенъ перестаетъ быть единственнымъ, разсуждаетъ — и божественный[2] Платонъ воскресаетъ въ его твореніяхъ. Энеида и пѣсни Венузійскаго лебедя даютъ ученикамъ право равняться съ своими наставниками.
Протекаетъ нѣсколько столѣтій. Мужественные обитатели сѣвера, подобно волнамъ моря, выступившаго изъ своихъ предѣловъ, наводняютъ благословенную Авзонію несчетными полчищами. Свирѣпствуютъ брань и опустошеніе! Забвенная поэзія вмѣстѣ съ своею подругою ищетъ прибѣжища въ древней Византіи. Но отворяютъ врата страны востока — и подъ мечемъ дикихъ потомковъ Османа падаетъ великолѣпный Царь Градовъ! Гонимыя красавицы оставляютъ дотолѣ цвѣтущія брега понта Эвксинскаго, переселяются въ возродившуюся Авзонію, и вскорѣ послѣ ихъ прибытія Омеръ воскресаетъ — въ Аріостѣ, Вирглій — въ Тассѣ.
Изъ Авзоніи переѣзжаютъ странницы на берега Сены. Эсхилъ, Софоклъ и Эврипидъ, нарядившись Французами, выходятъ на сцену — въ Корнелѣ, Расинѣ, Вольтерѣ. Эзопъ забытъ — Лафантенъ торжествуетъ. Боссюетъ и Масильонъ, Бюффонъ и Руссо, только въ другомъ родѣ словесности; спорятъ съ великими Ораторами древности о пальмѣ краснорѣчія.
Почти въ тоже время посѣщаютъ подруги и Альбіонъ. Онѣ одушевляютъ Мильтона, который поетъ сотвореніе и паденіе человѣческаго рода; Попа, который разрѣшаетъ предъ человѣкомъ загадку человѣка; и Томсона, воспѣвшаго природу чувственную во всѣхъ ея измѣненіяхъ.
Оттуда пробираются онѣ въ обитель Тевтоновъ и находятъ — народъ, не имѣющій и понятія о вкусѣ; вельможъ и царей, подражающихъ чужеземцамъ. Но присутствіе ихъ, подобно, росѣ небесной, развиваетъ сѣмя дарованій — и юноша Клопштокъ озаряется божественною мыслію воспѣть — Мессію! Обширное предначертаніе, богатство изображеній, смѣлость оборотовъ, ему только свойственныхъ, въ соединеніи съ кроткими, нѣжными, печальными — возвышенными, величественными, ужасными предметами и чувствами, возбуждаютъ, въ единоземцахъ удивленіе, въ чужестранцахъ зависть. Виландъ, соединивъ остроуміе Вольтера съ воображеніемъ Аріоста, получаетъ отъ Грацій вѣнокъ неувядаемый. Рамлеръ, соперникъ Флакка, равняется съ Флаккомъ — восторгами, всегда согласными съ разумомъ, и звучнымъ стопосложеніемъ.
Настаетъ переворотъ почти во всемъ подлунномъ. Тамъ, гдѣ восхищенные слушатели, подъ мирною сѣнію отеческихъ Пенатовъ, наслаждались прелестію Поэзіи и Гармоніи, зазвучали цѣпи порабощенныхъ народовъ. Буйство возсѣло на престолъ царей; лицемѣріе осквернило храмы священные; корысти поселилась въ души; науки точныя изсушили сердце[3] — и Странницы возвратились къ своей наставницѣ, которая въ объятіяхъ философіи готова была уже разстаться съ міромъ.
Выслушавъ повѣствованіе ихъ приключеній, Критика сказала: «какую причину имѣете вы жаловаться на нынѣшнее разположеніе смертныхъ? Развѣ вы не знаете, что нѣтъ подъ солнцемъ ничего постояннаго? Простодушные народы древности, плѣнялись сказками Омера, потому что — они имъ вѣрили. Но можно ли требовать, чтобы просвѣщенное потомство вѣрило сказкѣ о безсильномъ и недальновидномъ Юпитерѣ, раненомъ Марсѣ, битой Венерѣ? Еслибъ пѣвцы, вдохновенные тобою (обращаясь къ Поэзіи) всегда слѣдовали моимъ наставленіямъ, Омеръ не написалъ бы столько нелѣпостей, оскорбляющихъ умъ и столько длинныхъ рѣчей, утомляющихъ терпѣніе читателей; Виргиній не избралъ бы Героемъ своей поэмы человѣка, бѣжавшаго отъ Діомида; Аріостъ не представилъ бы Героя своего съумасшедшимъ; Тассъ не выписалъ бы цѣнныхъ сценъ изъ Энеиды, не заставилъ бы женщинъ говоришь языкомъ совсѣмъ не женскимъ и играть словами въ минуту страсти; Мильтонъ не произвелъ бы на небѣ пальбы изъ пушекъ; Корнелъ не сдѣлалъ бы изъ своихъ трагедій Героическихъ романовъ и политическихъ разсужденій; Расинъ Элегій; Клопштокъ не помѣстилъ бы въ піитическомъ твореніи столько молитвъ; Виландъ сократилъ бы нѣсколько свои періоды и разположилъ бы ихъ искуснѣе. Но я не для того это говорю, чтобы васъ пристыдить или опечалить: хочу только, чтобы вы были осторожнѣе и внушали Пѣвцамъ во время ихъ восторговъ совѣтоваться съ правилами, начертанными мною. Скажу еще болѣе: на сѣверѣ занялась уже заря просвѣщенія и подъ скипетромъ мудраго, кроткаго Государя возникло уже нѣсколько цвѣтовъ, перелаженныхъ съ чужаго Парнасса. Слѣтите туда и познакомьте народъ съ истинной Поэзіей; но не забудьте правилъ, сообщённыхъ мнѣ философіей, безъ которой поэзія можетъ только забавлять дѣтей или невѣждъ.»