СТРАНСТВІЯ ЧАЙЛЬДЪ-ГАРОЛЬДА
правитьВселенная — нѣчто вродѣ книги, которой вы прочли одну первую страницу, если видѣли только свою страну. Я перелистовалъ довольно много страницъ и всѣ нашолъ довольно плохими. Этотъ пересмотръ былъ для меня не безплоденъ. Я ненавидѣлъ свою родину. Мерзости разныхъ народовъ, посреди которыхъ я жилъ, меня съ ней помирили. Еслибы я не извлекъ никакой другой пользы изъ моихъ путешествій кромѣ этой, я все-таки не пожалѣлъ бы ни объ издержкахъ, ни объ усталости. Le cosmopolite.
КЪ ЯНТѢ (1)
Ни въ тѣхъ странахъ, гдѣ я блуждалъ мечтая,
Хоть тамъ краса давно слыветъ чудесной;
Ни въ грезахъ сна, хоть образъ безтѣлесной
Порою въ мірѣ видимомъ, вздыхая,
Повсюду ищетъ сердце, — никогда я
Не зрѣлъ тебѣ подобной! Тщетно я бы
Подвижность чертъ передавать словами
Хотѣлъ. Слова для видѣвшаго слабы
И звукъ пустой дли тѣхъ, кто не видали сами.
О если бъ та же цѣлый вѣкъ была ты"
Необманувъ надеждъ весны прекрасной:
Краса съ душою чистою, хоть страстной,
Любви кумиръ земной, но не крылатый,
Сіяющій невинностію ясной…
О! вѣрно та, кто съ нѣжностью лелѣетъ
Расцвѣтъ красы твоей, его мерцаньемъ
Любуется какъ радуги сіяньемъ,
Которое весь мракъ земныхъ скорбей разсѣетъ.
О пери запада младая! Счастье,
Что вдвое старше я тебя лѣтами:
Я созерцаю тихими очами
Расцвѣтъ красы — и не сгораю страстью.
Блаженъ, что не узрю я увяданья;
Еще блаженнѣй, что когда младыя
Сердца испепелятся отъ сіянья
Твоихъ очей, — избѣгну злой судьбы а
Нераздѣлимаго съ любовію страданья!
О пусть они, твои газельи глазки,
Которые то кротко покоряютъ
Блуждающимъ привѣтомъ тихой ласки,
То гордо прямо свѣтомъ ослѣпляютъ, —
Пусть пробѣгутъ страницы этой сказки
Съ улыбкой — не любви, во дружбы нѣжной!
Не спрашивай зачѣмъ я посвящаю
Тебѣ, столь юной, пѣснь мою: вплетаю
Въ вѣнецъ мой я цвѣтокъ лилеи бѣлоснѣжной.
И съ пѣснью о Гарольдѣ можетъ-статься
Навѣкъ отнынѣ имя Янты слито;
То первое, что будетъ въ ней читаться,
Послѣднее, что будетъ позабыто.
Когда же дни мои сочтутся въ мірѣ,
Перстами феи прикоснись порою
Къ замолкшей, твой расцвѣтъ воспѣвшей лирѣ!
Я не хочу забытымъ быть тобою:
У дружбы, есть права надъ памятью людскою.
(1) Леди Чарлоттѣ Гэрлей, дочери графа Оксфорда, которой въ эту эпоху (въ 1812 году) былъ еще только одинадцатый годъ.
ПѢСНЬ ПЕРВАЯ
I
О ты, чей родъ съ небесъ вела Эллада, —
О муза, бредъ иль вымыселъ пѣвцовъ,
Всѣхъ жалкихъ лмръ истертая отрада!
Я не зову тебя съ твоихъ верховъ…
И я скитался вдоль рѣки хваленной,
Вздыхалъ у запустѣвшихъ алтарей,
Гдѣ кромѣ водъ все полно жизнью сонной
И ни одной изъ девяти, ей-ей!
Для сказки я пустой не разбужу моей.
II
Жилъ въ Альбіонѣ юноша когда-то,
Который въ добродѣтели стезяхъ
Не обрѣталъ отрадъ! Дѣламъ разврата
День посвящалъ, пугливой ночи страхъ
Внушалъ онъ буйствомъ. Долженъ откровенно
Увы! сказать я: по уши въ грѣхахъ
Погрязъ онъ, негодяй былъ совершенно;
И въ сей юдоли лишь одно любилъ:
Наложницъ, оргій шумъ — да всѣхъ сортовъ кутилъ.
III
Звался онъ Чайльдъ-Гарольдомъ. Но отколѣ
То имя, и отколѣ велъ онъ родъ —
Я не скажу вамъ. Имя то народъ,
Въ вѣка былые чтилъ: чего-жъ вамъ болѣ?
Но имя сколь ни славно будь, порой
Однимъ пятномъ сквернится. Никакой
Старинный гербъ, ни лживыя хваленья
Въ стихахъ продажныхъ, въ прозѣ заказной
Не могутъ срама скрыть, очистить преступленья.
IV
Гарольдъ, на вешнемъ солнышкѣ кружась,
Какъ всякій мотылекъ порхалъ, не зная,
Что краткій день его въ единый часъ
Способна отравить судьбина злая.
Но Чайльдъ и трети дня не пережилъ,
Какъ вѣдать сталъ горчайшее мученье
Изъ всѣхъ земныхъ мученій: пресыщенье!
И сталъ ему родимый край постылъ,
Пустыннѣй и мрачнѣй, чѣмъ кельи заточенье.
V
Весь лабиринтъ грѣха онъ изслѣдилъ,
Охоты къ исправленью не имѣя;
Вздыхалъ предъ всѣми, хоть одну любилъ,
И ту — увы! — не могъ назвать своею…
И счастье, что судьба не отдала
Ее тому, чьи ласки — оскверненье,
Кѣмъ для блудницъ бы кинута была,
Кто буйно-бъ расточилъ ея
Чуждъ мирныхъ радостей домашняго угла!
VI
И сердце Чайльда страшно утомилось:
Ему бѣжать хотѣлось отъ пировъ;
Слеза бы, говорятъ, порой скатилась
Изъ глазъ его, когда бы ихъ зрачковъ
Не леденила гордость. Мрачнымъ горемъ
Объятый, одинокій онъ бродилъ —
И край родной покинуть вдругъ рѣшилъ
Для жаркихъ странъ за дальнимъ синимъ моремъ.
Отъ скуки звать бѣду, плыть въ адъ готовъ онъ былъ.
VII
Домъ предковъ Чайльдъ, назадъ небросивъ взора,
Покинулъ. Замокъ мрачный былъ тотъ домъ,
Столь ветхій, что казалось рухнетъ скоро,
Но массы сводовъ крѣпки были въ немъ.
Почтенный монастырь! Ему, въ которомъ
Гнѣздилось суевѣріе, — внимать
Пафосскихъ дѣвъ нескромнымъ разговорамъ
Пришлось и, если сказкамъ довѣрять,
Былую жизнь своихъ монаховъ повторять.
VIII
Но часто средь разгула, буйства, шуна
Чело Гарольда странною тоской
Мрачилося. Была ли это дума
Вражды смертельной, страсти роковой —
Никто не зналъ и не мечталъ дознаться;
Душа Гарольда не была одной
Изъ мягкихъ душъ, привыкшихъ изливаться;
Совѣтовъ не искалъ онъ въ мукѣ злой
И дружбы не хотѣлъ участьемъ утѣшаться.
IX
И не любилъ никто его, хотя
И ближніе и дальніе бывало
На пиршествахъ его, постыдно льстя,
Бездушные толпились объѣдалы.
Никто!.. И ни одна изъ всѣхъ красотъ
Продажныхъ! Роскошь — ихъ одна забота.
Блескъ пышности влечетъ всегда Эрота,
И женщина какъ муха къ свѣту льнетъ:
Что ангелу не взять, Маммонъ всегда возьметъ.
X
У Чайльдъ-Гарольда мать была. Ее
Онъ не забылъ, но съ нею не простился;
Была сестра, но въ странствія свои
Неповидавшись съ нею онъ пустился;
Друзей, коль были, безъ прощанья онъ
Покинулъ тоже; но не заключайте,
Что съ грудью онъ стальною былъ рожденъ.
О! если вамъ что мило въ свѣтѣ, знайте
Прощанье для души не лучше похоронъ.
XI
Свой домъ, я теплый уголъ, и владѣнье,
И дѣвъ, способныхъ прелестью своей,
Очей лазурью, роскошью кудрей.
Плечъ бѣлизною снѣжной въ искушенье
Ввести………, пылъ юной крови въ немъ
Дразнившихъ долго; кубка драгоцѣннымъ
Наполненные дѣдовскимъ виномъ:
Безъ вздоха все оставилъ онъ, влекомъ
Желаньемъ плыть къ странамъ востока отдаленнымъ.
XII
Вѣтръ паруса наполнялъ, словно радъ
Нести его отъ родины. Теряясь
Вдали, утесовъ бѣлыхъ меркнетъ рядъ,
Для взора съ пѣною валовъ сливаясь.
И Чайльдъ быть-можетъ ощутилъ тогда
Раскаянье, но въ сердцѣ запертая
Затихла дума, и его уста
Для жалобъ нѣмы пребыли, когда
Кругомъ всѣ въ ужасѣ металися стеная.
XIII
Но лишь спустилось въ море солнце, вдругъ
Онъ лютню взялъ, изъ коей временами
Онъ, неучась, умѣлъ глубокій звукъ
Извлечь своими гибкими перстами.
И пробѣжали пальцы по струнамъ,
Средь сумерекъ, прелюдіей прощанья.
Корабль стрѣлою несся по волнамъ
И берегъ все тусклѣй мелькалъ очамъ,
А онъ морскимъ валамъ пѣлъ пѣсню разставанья.
I
Прости, прощай, мой край родной!
Въ волнахъ ужь берегъ тонетъ;
Свиститъ и воетъ вѣтръ ночной
И чайка дико стонетъ.
Уходятъ солнце въ дальній край"
Стремянъ свой бѣгъ за нимъ мы.
Прощай же солнце и прощай"
Прости мой край родимый!
II
Заутра вновь оно взойдетъ,
Разсѣявъ тьму ночную;
Увяжу море, неба сводъ,
Но не страну родную.
Покинутъ мной домъ старый мой,
Въ немъ плѣсень все покроетъ;
Дворъ поростетъ густой травой,
Песъ у воротъ завоетъ.
III
Поди ко мнѣ ты, пажикъ мой!
О чемъ твое рыданье?
Иль страшенъ вѣтра дикій вой
Да бездны колыханье?
Отри ты слезы: крѣпокъ нашъ
Корабль; онъ не потонетъ
И мчится быстро; насъ, мой пажъ,
И соколъ не догонитъ.
IV
"Пусть воетъ вѣтръ и волны пусть
"Бушуютъ — нѣтъ мнѣ дѣла 1
"Но не дивись, сэръ Чайльдъ, что грусть
"Мнѣ душу одолѣла.
"Съ роднымъ отцомъ разстался я
"Да съ матерью любимой:
"Они одни моя друзья,
"Да ты… да Богъ незримой.
V
"Безъ жалобъ смогъ отецъ мнѣ дать
"На путь благословенье,
"Но матери не осушать
«Очей до возвращенья!»
Ну будетъ, будетъ, пажикъ мой!
Понятны слезы… Боже!
Съ такой невинною душой
И я бы плакалъ тоже.
VI
Приближься, вѣрный мой слуга!
Ты блѣденъ: что съ тобою?
Боишься ль Франка ты врага,
Или валовъ прибою?
"Не думай ты, сэръ Чайльдъ, что я
"За жизнь свою робѣю…
"Но лишь придетъ на умъ семья,
"Невольно я блѣднѣю.
VII
"Жену съ дѣтьми въ родной странѣ
"Я бросилъ уѣзжая…
«Коль дѣти спросятъ обо мнѣ,
„Что скажетъ имъ родная?“
Слуга мой вѣрный, правъ ты, правъ!
И чту твою печаль я;
Но у меня знать легче нравъ:
Смѣясь пускаюсь въ даль я.
VIII
Жены ли, любовницы ли чьей
Не много стоитъ горе,
И слезы голубыхъ очей
Другой осушитъ вскорѣ.
Не жаль мнѣ ровно никого
И въ томъ мое проклятье,
Что нѣтъ на свѣтѣ ничего,
О чемъ бы сталъ вздыхать я.
IX
И вотъ одинъ на свѣтѣ я
Въ широкомъ, вольномъ морѣ…
Кому печаль судьба моя?
Что мнѣ чужое горе?
Пусть воетъ песъ! Его чужой
Накормитъ, приласкаетъ…
Когда вернуся я домой,
Онъ на меня залаетъ.
X
Лети, корабль, и глубину
Ты разсѣкай морскую:
Неси въ любую сторону,
Лишь не въ мою родную!
Привѣтъ, привѣтъ, о волны, вамъ!
Когда же голубая
Наскучитъ зыбь, — привѣтъ степямъ!
Прощай, страна родная!
XIV
Корабль же все летитъ. Земля давно
Ушла изъ глазъ, а глубина бурлива
Безсоннаго Бискайскаго залива.
Четыре дня прошло тяжолыхъ, но
На пятый взорамъ новый брегъ мелькаетъ,
Вотъ горы Синтры, вотъ и Тагъ въ заливъ
Струй золотыхъ обычну дань ввергаетъ,
И лузитанскій кормчій ужь встрѣчаетъ
Корабль, несущійся средь пажитей и нивъ.
XV
Владыка-боже! посмотрѣть отрадно,
Какъ щедро небомъ край благословленъ!
Что за плоды въ тѣни деревъ прохладной,
Что на холмахъ за видъ со всѣхъ сторонъ!
Но всѣ дары осквернены людскою
Рукою нечестивой, и когда
Всевышній громомъ грянетъ въ день суда, —
Громъ разразится местію тройною
Надъ гальской, племенамъ враждебною ордою (1).
(1) Чайльдъ-Гарольдъ — (кромѣ послѣдней пѣсни) писанъ во время владычества Наполеона, борьбы съ нимъ Англіи и Героической національной войны Испаніи. Почти всѣ послѣдующія строфы содержатъ въ себѣ намеки на событія того времени.
XVI
Въ какой красѣ предъ взоромъ Лиссабонъ
Раскинутъ! Какъ онъ весело глядится
Въ потокъ, который золотомъ струится
Въ мечтахъ пѣвцовъ! Державный Альбіонъ
Судами Тагъ своими наполняетъ
И лузитанскій берегъ охраняетъ
Могучею рукою; а народъ
Ту руку и лобзаетъ и клянетъ,
Которая его отъ хищника спасаетъ.
XVII
Но только путникъ на берегъ сойдетъ,
Онъ городъ, раемъ издали небеснымъ
Казавшійся, озлобленно клянетъ,
Испуганъ безобразьемъ повсемѣстнымъ.
Дворцы-ль, дома-ль, — заражены одной
Зловонной неопрятности заразой;
И нисшій классъ, и даже свѣтъ большой,
Въ грязи весь вѣкъ, сжились съ нечистотой,
Какъ поражонные египетской проказой.
XVIII
О жалкіе рабы, которыхъ край
Природа надѣлала чудесами!
Вотъ передъ взоромъ Синтра: дивный рай
Долинъ, пересѣкаемыхъ горами…
О! чье перо, чья кисть изобразятъ
Хоть въ половину то, что смертный взглядъ
Безсмертными чаруетъ красотами
Въ краю волшебномъ, гдѣ осуществленъ
Элизіумъ, пѣвцовъ великолѣпный сонъ.
XIX
Утесы мрачные, съ монастырями,
Повисшими на скатахъ ихъ вершинъ;
Мохъ, потемненный жгучими лучами,
Кусты безъ свѣта въ глубинѣ долинъ;
Лазурь равнины моря, тихо спящей,
Потоковъ горныхъ брызги; апельсинъ,
Средь зелени какъ золото горящій;
Тамъ вѣтви изъ, тутъ виноградъ виситъ: —
Разнообразіемъ великолѣпный видъ!
XX
Кривой тропинкой подымаясь въ гору,
Оглядывайтесь чаще вы назадъ…
Что вверхъ ни шагъ — являться будетъ взору
Все новый рядъ картинъ. Достигнувъ вратъ
Монастыря „Мадонны всѣхъ скорбящихъ“,
Войдите. О мощахъ вамъ черный братъ
Повѣдаетъ, о мертвецахъ бродящихъ,
О томъ, какъ тутъ въ пещерахъ близлежащихъ
Онорій обращалъ для рая землю въ адъ.
XXI
А тамъ и сямъ, скользя надъ страшной бездной,
Вы по тропинкѣ встрѣтите кресты
Изъ дерева: — не набожности мѣстной,
Кровавыхъ дѣлъ непрочные слѣды:
Гдѣ подъ ножомъ убійцы, съ смертнымъ стономъ,
Погибла жертва, вѣрно водружавъ
Подобный крестъ; въ горахъ, въ долинахъ онъ
Не рѣдкость. Жизнь въ краю блаженномъ ономъ
Не обезпечена заботливымъ закономъ.
XXII
Въ долинахъ ли, на скатахъ ли холмовъ,
Повсюду видны замки величавы:
Жилище королей — пріютъ цвѣтовъ
Пустынный нынѣ; но бывалой славы
Еще досель хранятъ они слѣды.
Тамъ свой дворецъ построилъ Ватекъ, ты (1),
Богатый сынъ Британіи, на диво
Вѣкамъ, — забывъ, что миръ души пугливо
Бѣжитъ отъ прихотей роскошной суеты.
(1) „Vatheck — говоритъ Байронъ — одна изъ книгъ, которыя наиболѣе нравились мнѣ въ моей молодости.“
ХXIII
Здѣсь жилъ ты, здѣсь подъ сѣнью горъ ты планы
Роскошныхъ наслажденій создавалъ!
Но нынѣ, какъ проклятію преданный,
Добычей запустѣнья домъ твой сталъ;
И путаясь въ растительности дикой
Безплодныхъ травъ, до портиковъ и залъ
Съ трудомъ доходишь, новый и великій
Урокъ тщеты всѣхъ вашихъ благъ земныхъ!
Однѣ развалины останутся отъ нихъ.
XXIV
Вотъ замокъ, гдѣ сходился окаянный
Совѣтъ вельможъ — британцу гнусный видъ (1)!
Безумства діадимою вѣнчанный,
Насмѣшливый бѣсенокъ тутъ сидитъ
Въ порфирѣ изъ пергамента, съ печатью
И чернымъ свиткомъ. Демонъ имъ клеймятъ
Родовъ великихъ много; и проклятью
Ихъ обрекая, доблестныхъ именъ
Вамъ кажетъ подписи съ злораднымъ смѣхомъ онъ.
(1) Замокъ маркиза Марьяльвы, гдѣ была подписана синтрская конвенція.
XXV
„Конвенція“ зовется гномъ сей гнусный.
Въ Марьяльвскомъ замкѣ мозга онъ лишилъ
Сановниковъ (коль мозгъ у нихъ лишь былъ)
И обратилъ веселье въ ропотъ грустный.
Трофеи войнъ попрала Глупость тутъ,
Надъ силой насмѣялся Ковъ искусный:
Напрасно лавры для вождей цвѣтутъ,
Вотще тріумфъ на Лузитанскомъ морѣ!
Здѣсь побѣдителямъ, и побѣжденнымъ горе.
XXVI
О Синтра! Бриттъ при имени твоемъ
Со дня того почтеннаго синклита
Блѣднѣетъ; лишь румянцемъ непокрыто
Лицо министровъ нашихъ съ мѣднымъ лбомъ.
Какъ дѣло это назоветъ потомство?
Передъ судомъ племенъ не стыдъ ли намъ,
Что побѣжденныхъ отдало врагамъ
Трофеи побѣдившихъ вѣроломство?
И насъ за то въ вѣкахъ не ждетъ ли вѣчный срамъ?
XXVII
Такъ думалъ Чайльдъ, бродя въ уединеньи
По высямъ. Міръ сіялъ какъ рай земной
Кругомъ, а онъ все въ даль рвался душой
Непостояннѣй ласточки въ стремленьи,
И надъ собой тогда ему не разъ
Случалось быть въ моральномъ размышленьи;
Презрѣніе разсудка строгій гласъ
Внушалъ къ безумствамъ юности постыдной,
Но отвращался взоръ отъ истины обидной.
ХXVIII
Въ путь, въ путь! Бѣжать рѣшился онъ, бѣжать,
Отъ мирныхъ мѣстъ, гдѣ снова ощущала
Душа покой; но онъ уже искалъ
Въ продажныхъ ласкахъ и на днѣ бокала
Отрадъ не станетъ. Въ даль онъ путь стремитъ,
Скитальчеству конца неполагая,
И не одна предъ нимъ страна чужая
Мелькнетъ, пока онъ жажду утолитъ,
Пока въ немъ опытъ пылъ сердечный охладятъ.
XXIX
Его задержитъ Мафра на мгновенье:
Помѣшанной властительницы домъ (1),
Гдѣ церковь сочеталася съ дворомъ
И бальный шумъ смѣняло клира пѣнье —
Монастыря и суеты смѣшенье!..
И съ роскошью такою тутъ чертогъ
Воздвигнутъ вавилонскою блудницей,
Что, кровь забывъ, народъ лежитъ у ногъ
Грѣха, прикрытаго блестящей багряницей.
(1) „Ея величество — пишетъ Байронъ въ замѣткахъ — сошла съ ума, докторъ Уиллисъ, столь искусный въ леченіи королевскихъ череповъ, не сладилъ съ ея черепомъ.“ Королева скончалась въ 1816 г. въ Бразиліи.
XXX
По злачнымъ доламъ, по крутымъ холмамъ,
(Зачѣмъ рабамъ сей дивный край достался?)
По радующимъ взоры сторонамъ
Гарольда путь широкій разстилался.
О, пусть лѣнивцамъ жажда странствій — вздоръ:
Имъ, непривыкшимъ съ кресломъ разставаться, —
Не знать блаженства по свѣту скататься,
И не вдыхать свободный воздухъ горъ,
И жизни новою струей не упиваться!
XXXI
Холмы блѣднѣя скрылися вдали —
И видомъ скромной болѣе картины
Смѣнилась безграничныя равнины,
И безъ конца предъ взорами легли
Испаніи поля и луговины:
Стадъ мягкорунныхъ пажити, купцамъ
Знакомыхъ чужеземнымъ. Но и самъ
Пастухъ вооружился здѣсь за стадо:
Враги въ краю; изгнать иль покориться надо.
XXXII
Гдѣ Лузитанія сошлась съ сестрой, —
Вы знаетесь что служитъ имъ границей?
Царицу раздѣляютъ тутъ съ царицей
Не Тагъ своей могучею волной,
Не сумрачной Сіэрры высь крутая,
И не стѣна громадная Китая
Поставлена соперницамъ межой;
Ни скалъ, ни горъ, на тѣ похожихъ горы,
Которыя страшатъ-на грани гальской взоры.
XXXIII
Между двухъ царствъ чуть видной полосой
Лишь ручеекъ сребристый тихо льется…
Едва онъ и по имени зовется!
А тамъ за нимъ, склонясь на посохъ свой,
Пастухъ съ лѣнивой гордостью взираетъ
На мирный токъ, который раздѣляетъ
Враговъ заклятыхъ. Гордъ поселянинъ
Въ Испаніи какъ знатный дворянинъ,
И лузитанскаго раба онъ презираетъ.
XXXIV
Но лишь рубежъ ничтожный перейденъ,
Волнъ Гвадіаны мрачной и сердитой
Вамъ слышится немолчно бурный стонъ, —
Рѣки въ романсахъ древнихъ знаменитой.
Вступили рыцари и мавры въ бой,
Доспѣхами сіяя, тутъ бывало;
Тутъ кровь лилась, тутъ много сильныхъ пало
И были поглощаемы порой
Чалма и шлемъ одной кровавою волной.
XXXV*
Испанія, страна чудесъ и славы!
Гдѣ стягъ въ горахъ Пелагомъ поднятой,
Когда толпы чужія въ край родной
Предательски призвалъ родитель Кавы (1)
И готфской кровью красились ручьи?
Въ тотъ вѣкъ борьбы, побѣдны и кровавы
Вились по вѣтру знамена твои,
Гоня враговъ до крайняго предѣла —
И предъ сіяніемъ креста луна блѣднѣла,
(1) Имя дочери графа Хуліана, призвавшаго въ Испанію мавровъ.
XXXVI
И прошлой славы пѣсни не полны-ль?
Единый вѣчный памятникъ герою!..
Вѣка граниты обращаютъ въ пыль:
Хранится подвигъ пѣснію простою.
О, Гордость! съ неба взоры да сойдутъ
Твои на землю, доблесть въ пѣснѣ скрыта.
Распались камни, хартіи гніютъ»
Замолкла лесть, клевещетъ поздній судъ
Исторіи — тебѣ преданіе защита!
XXXVII
Проснись, вставай, Испанія! скорѣй!
Зоветъ богиня рыцарства и браня.
Но не копье, какъ встарь, у ней во длани,
Не съ гривой шлемъ колышется на ней:
Сквозь огнь и дымъ орудій раскаленныхъ
Она летитъ и тысячью громовъ
Гудитъ: «впередъ! рази иноплеменныхъ»!
И чтожъ? ужель теперь на бранный зовъ
Возстанетъ менѣе, чѣмъ встарь, твоихъ сыновъ?
XXXVIII
Чу! не копытъ ли топотъ въ слухъ несется?
Не шумъ ли битвы близко раздается?
Не жертвы-ль погибаютъ подъ мечемъ?
Скорѣе! Братья падаютъ рядами
Передъ тираномъ и его рабомъ!
Сверкаетъ смерть по воздуху огнями,
Отъ скалъ до скалъ разноситъ вѣсти громъ,
Что тысячи людей не дышатъ болѣ"
И Битвы ярый духъ царитъ на смертномъ полѣ.
XXXIX
Вотъ онъ, Гигантъ, стоитъ на выси горъ,
Кровавые власы на солнцѣ блещутъ…
Перуны смерти длани быстро мещутъ;
Жгутъ очи все, на что ни кинутъ взоръ,
То медленно вращаясь, то сверкая
Недвижно. Истребленіе лежитъ
У ногъ его, злорадно жертвъ считая,
Гіэны лютость нынѣ утолитъ
Убійственной рѣзни трехъ націй страшный видъ.
XL
И подлинно, картина — заглядѣнье!
(Коль нѣтъ друзей и братьевъ средь рядовъ)
Сверканье сабель, ружей и штыковъ
И шарфовъ разноцвѣтное смѣшенье!
Войны борзые ринулись впередъ
И на добычу когти выпускаютъ…
Всѣ гонятся… но всѣ ли постигаютъ?
Часть лучшую улова Гробъ беретъ,
Убійство съ радости теряетъ трудомъ счетъ.
XLI
Три разныхъ войска жертвы тутъ приносятъ,
Три языка подъ сѣнью трехъ знаменъ
Молитвы къ небу странныя возносятъ.
Побѣда — кликъ ихъ; лозунгъ — Альбіонъ,
Испанія и Франція. Сражаться
Сошлись тутъ врагъ и жертва, и вступаться
Обыкшій тщетно за другихъ патронъ,
Какъ-будто дома смерти нѣтъ ихъ болѣ
И любо утучнить имъ Талаверы поле.
XLII
Тамъ гнить имъ — честолюбіе шутамъ!
Но слава дернъ могильный ихъ вѣнчаетъ…
Софизмъ! Что вѣсъ давать пустымъ словамъ?
Орудія они, и разбиваетъ
Ихъ миріадами тиранъ, когда
Онъ смѣло по людскимъ сердцамъ шагаетъ,
Прокладывая путь себѣ… куда?
Цѣль — только призракъ. Собственностью можетъ
Назвать тиранъ лишь гробъ, гдѣ червь его изгложетъ.
XLIII
О, Альбуэры долъ! Когда тобой,
Коня пришпоривъ, мчался странникъ мой,
Кто вѣдать могъ, о поле грозной славы,
Что на тебѣ свершится споръ кровавый?
Миръ падшимъ! Да вѣнчаютъ лавры ихъ,
Да ороситъ слеза ихъ прахъ! Доколѣ
Свидѣтелемъ столь доблестныхъ иныхъ
Не будетъ похоронъ иное поле, —
Ихъ слава не умретъ въ преданьяхъ вѣковыхъ!
XLIV
Но будетъ о любимцахъ битвъ и славы!
Пусть жизнь они бросаютъ для забавы
Иль ради чести, прахъ ихъ оживить
Безсильной… Тысячи для возвышенья
Тирановъ гибли, съ мыслію служенья
Отчизнѣ. Жалко было бы лишать
Наемниковъ наивныхъ смерти честной?
Ждала ихъ гибель въ бунтахъ можетъ-быть,
Иль даже на стезѣ грабительства безвѣстной.
XLV
Гарольдъ промчался быстро одинокъ,
До стѣнъ Севильи, вольностью надменной…
Увы! вотще! Для ней, для вожделѣнной,
Добычи хищника ужъ близокъ срокъ…
Красу ея безжалостной стопою
Придетъ Завоеваніе пятнать.
Ему вездѣ дано торжествовать
Съ голодною и буйною ордою:
Иначе-бъ Тиръ не палъ, могъ Иліонъ стоять.
XLVI
Но о грядущемъ днѣ не помышляя,
Всѣ въ пѣсни тамъ, въ пиры погружены,
И дни въ забавахъ странныхъ расточая,
Не страждутъ ранами родной страны…
Не трубы тамъ звучатъ, — любви цѣвницы;
Развратъ, со взоромъ вѣчно юнымъ, тамъ
Полуночныя водитъ вереницы,
И посреди нѣмыхъ злодѣйствъ столицы
Все такъ же липнетъ грѣхъ къ готовымъ пасть стѣнамъ.
XLVII
Не такъ поселянинъ… Онъ, страхомъ мучимъ,
Съ подругой прячется и обратить
Не смѣетъ взоръ на виноградъ свой, жгучимъ
Дыханьемъ войнъ спаленный можетъ-быть.
Не слышны при вечернемъ звѣздъ мерцаньѣ
Фанданго звуки, кастаньетъ бряцанье.
Цари! Когда бы радостей вкусить
Вы вашею могли смущенныхъ властью, —
Замолкъ бы барабанъ, и міръ узналъ бы счастье.
XLVIII
О чемъ поютъ погонщики муловъ?
Любви-ль романсъ ихъ пѣсня, гимнъ ли Богу,
Которые съ бряцаньемъ позвонковъ
Имъ сокращали нѣкогда дорогу?
О нѣтъ: поютъ они «Vivà el rey!» (1)
Съ проклятьями то Карлу, то Голою,
То дню, въ который черный блескъ очей
Опуталъ королеву властью злою…
Измѣна рождена Блудомъ въ тотъ день скорбей.
(1) «Vivà el rey Fernando!» — припѣвъ всѣхъ испанскихъ патріотическихъ пѣсенъ той эпохи, направленныхъ противъ прежняго короля Карла, королевы и князя мира (Годоя).
XLIX
Вонъ на широкомъ, ровномъ полѣ пашня,
Гдѣ по мѣстамъ лишь видится вдали
Скала съ остаткомъ старой маврской башни, —
Копытами израненъ грунтъ земли;
Чернѣетъ дернъ, огнемъ костровъ сожженный…
Здѣсь врагъ стоялъ, былъ станъ иноплеменный!
И вамъ о томъ, какъ смѣло разнесли
Гнѣздо дракона, селянинъ разскажетъ
И гордо на-утесъ отбитый имъ укажетъ.
L
И часто будутъ вамъ на всѣхъ путяхъ
Съ пунцовымъ бантомъ шляпы попадаться (1).
То вѣрный признакъ: другъ идетъ иль врагъ!
Бѣда тому, кто смѣетъ показаться
Безъ вывѣски законности въ народъ!
Кинжалъ остеръ и мѣтко въ сердце бьетъ,
Пришлось бы галламъ плохо расчитаться,
Когда бы пушекъ дымъ разсѣять могъ
И сабли притупить таящійся клинокъ.
(1) Шляпы съ пунцовой кокардой и съ именемъ Фернанда VII.
LI
Стенаютъ выси мрачныя Морены
Подъ тяжестью воинскихъ батарей.
Вездѣ, куда лишь смертныхъ взоръ очей
Достигнуть можетъ, — земляныя стѣны,
Окопы, рвы налитые водой,
Сторожевыя вахты, палисады,
Складъ пороху подъ каждою скалой,
Подъ кровлей хижинъ конь готовый въ бой
И ядеръ пушечныхъ трехгранныя громады (1).
(1) Ядра кладутся, какъ извѣстно, пирамидальными кучами.
LII
Все боя ждетъ… Но тотъ, кто низвергалъ
Всѣхъ деспотовъ слабѣйшихъ мановеньемъ.
Еще десницы тяжкой не поднялъ.
Даетъ какъ-будто отдыхъ предъ сраженьемъ,
Но скоро легіоны видитъ онъ,
Въ немъ божій Бичъ признаетъ міръ въ безсильи.
И лишь расправитъ гальскій коршунъ крылья,
Раздастся, о Испанія! твой стонъ…
Оплачешь дорогихъ ты много-похоронъ.
LIII
О неужель я молодость, и силы
И мужество вредъ Хищнымъ пасть должны,
Средины нѣтъ межъ рабства и могилы,
Межъ торжествомъ разбоя и страны
Погибелью! И Власть, что Провидѣньемъ
Зовемъ мы, жертвъ не тронется моленьемъ!
И тщетны пылъ отчаянной войны,
Совѣтовъ мудрость, къ родинѣ святая
Любовь, жаръ юности и грудь мужей стальная?
LIT
Свою гитару къ ивѣ привязавъ,
Испаніи вооружилась дѣва,
И полъ забывъ и тяжкій мечъ поднявъ,
Запѣла пѣсню мщенія и гнѣва.
Блѣднѣвшая при видѣ ранъ одномъ,
Пугавшаяся совъ ночного крика.
Она теперь не дрогнетъ вредъ штыкомъ.
По теплымъ трупамъ, сквозь огонь и громъ,
Минерва юная какъ Марсъ несется дико.
LV
Вы, кто дивясь теперь о ней расказъ
Внимаете, — когда бъ ее видали
Вы въ пору мира, еслибъ черныхъ глазъ,
Мрачившихъ черноту ея вуали,
Вы вняли блескъ, рѣчь мягкую слыхали
И зрѣли кудри длинныя, и весь
Ея воздушно-женскій образъ, — здѣсь,
На стѣнахъ Сарагоссы, вы бъ едвали
Ее безстрашную и грозную узнали.
LVI
Любовникъ палъ — не время слезы лить!
Сражонъ ли вождь — онъ ею замѣстится!
Бѣгутъ свои — ихъ ей остановить!
Врагъ отступилъ — за нимъ она стремится!
Кто друга тѣнь помянетъ какъ она?
Кѣмъ смерть вождя достойнѣй отмщена?
Кѣмъ мужество усталыхъ подкрѣпится?
И галлъ отъ осаждаемой стѣны
Бѣжитъ въ смятеніи, сражонъ рукой жены.
LVII
Но ты не амазонкою родилась,
О дочь Испаніи! Ты создана
Для чаръ любви, и ежели равна
Мужамъ отвагой, въ бой ты устремилась —
Голубки то врага клюющей гнѣвъ,
За раны голуба. Но чистотою
Сердечной, не отвагой — нашихъ дѣвъ
Затмишь ты съ ихъ докучной болтовнею:
Душой ты выше ихъ, не ниже красотою.
LVIII
Печать перстовъ Любви за ямкахъ щекъ
И въ нихъ сокрытый рой очарованій…
Гнѣздо готовыхъ выпорхнуть лобзаній —
Уста; но храбрый лишь доселѣ могъ
Коснуться ихъ! Взоръ дикою блистаетъ
Красой, и пусть ей Фебъ ланиты жжотъ:
Отъ жгучихъ ласкъ ярчѣй она сіяетъ…
Кто дѣвѣ юга сѣверныхъ красотъ
Уныло-блѣдный видъ и вялость предпочтетъ?
LIX
О вы, края воспѣтаго востока,
Гаремы странъ, гдѣ нынѣ въ честь красотъ
И для циническаго чистыхъ ока,
Я гимнъ пою: — кто гурію дерзнетъ,
Которою за запертою дверью
Отъ самыхъ вѣтровъ ревность стережоть,
Сравнить съ блестяще-смуглой, вольной дщерью
Испаніи? Здѣсь, о востокъ! узнай,
Пророка твоего дѣвъ черноокихъ рай.
LX
Парнасъ! не въ грезѣ мною нынѣ зримый (1),
Не сквозь покровъ узорчатый стиховъ,
Но въ одѣяньи сумрачномъ снѣговъ,
Подъ высью неба твоего родимой,
Въ величьи дивомъ горной красоты!..
Что я пою, ужель дивишься ты?
Мнѣ, страннику смиренному утѣха,
Какъ всѣмъ инымъ — будить былое эхо,
Но музы не летятъ ужь больше съ высоты.
(1) Эти строфы писаны Байрономъ въ Греціи.
LXI
Я о тебѣ, — чье имя только тотъ
Незналъ, кто чуждъ всему, чѣмъ жизнь земная
Возвышена, — мечталъ не разъ, и вотъ
Нѣмѣю же въ валу твоихъ высотъ,
Стыжуся звуковъ слабыхъ, и когда я
Былыхъ пѣвцовъ твоихъ припоминаю,
Невольный страхъ мои колѣна гнетъ…
Я только взоры къ облачной вершинѣ
Стремлю, восторженный, что зримъ ты мною нынѣ.
LXII
Счастливѣй многихъ славныхъ бардовъ симъ,
Прикованныхъ судьбой къ родной ихъ дали,
Узрѣть я могъ ли, хладно-недвижимъ,
Тебя, по комъ незрѣвшіе пылали?..
Пусть Фебъ теперь пещеръ не посѣтитъ,
Пусть Ты, жилище музъ — ихъ гробъ… Паритъ
Какой-то духъ здѣсь… онъ досель витаетъ
Въ пещерахъ, въ вѣтра шелестѣ вздыхаетъ
И легкою ногой по зыби волнъ скользитъ.
LXIII
Но о тебѣ впослѣдствіи. Невольно,
Ходъ пѣсни для тебя прервавъ своей,
Испаніи сыновъ и дочерей
Судьбу, родную каждой груди вольной,
Забывъ, — привѣтъ я приносилъ твоей
Вершинѣ — не безъ слезъ быть-можетъ. Снова
За прежнее теперь! Но мнѣ сорвать
Дозволь ты съ древа Дафны листъ лавровый
Въ залогъ, что вновь тебя мнѣ дастся воспѣвать.
LXIV
Но никогда въ дни Греціи младые,
О Пиндъ! у исполинскихъ стопъ твоихъ
Не собирались хоры дѣвъ такіе;
Ни Дельфы въ дни, какъ пѣла жрица ихъ
Пифійскій гимнъ въ восторгахъ неземныхъ,
Красотъ везла ли, — вдохновенныхъ даней
Достойнѣй андалузянокъ младыхъ,
Взращенныхъ жаркимъ воздухомъ желаній…
О Греція! зачѣмъ тамъ нѣтъ имъ рощъ твоихъ?
LXV
Прекрасна гордая Севилья… Только,
Гордись она и пышностью своей
И древностью, — Кадиксъ къ себѣ сильнѣй
Приманкой милой тянетъ, хоть нестолько
Высокой… Полнъ соблазномъ, о порокъ!
Твой путь. Кого, въ комъ кровь кипитъ младая,
Твой взоръ, о гидра съ ликомъ духа рая,
Чарующею силою не влекъ?
Ты ловишь въ сѣти насъ, по вкусамъ видъ мѣняя.
LXTI
Когда Пафосъ былъ Временемъ снесенъ,
(Сама царица всѣхъ покорна власти
Проклятаго) — ушли забавы страсти
Подъ новый, столь же теплый небосклонъ.
Измѣнчива во всемъ, но изначала
Вѣрна родному морю, здѣсь своей
Державы центръ Киприда основала —
И тысячи блестящихъ алтарей
Возносятъ къ небу здѣсь дымъ жертвенныхъ огней.
LXVI1
Съ утра до ночи, съ ночи до поры
Какъ утро, изумляясь и краснѣя
Освѣтитъ тѣжъ разгульные пиры,
Несутся пѣсни; новая затѣя
Безумства старую смѣняетъ… Тотъ
Съ разсудкомъ распростись, кто здѣсь живетъ.
Веселыхъ пиршествъ здѣсь не прерываетъ
Ничто… Обрядъ лишь вѣру замѣняетъ
И съ ханжествомъ любовь здѣсь объ руку идетъ.
LXVIII
Приходитъ день молитвы, воскресенье.
Чтожъ? въ христіаннѣйшемъ краю каковъ
Сей День? О! торжества на удивленье!
Чу! слышите-ль вы ревъ царя лѣсовъ?
Ломая копья, ноздри раздувая,
Онъ свѣжую вдыхаетъ кровь, борцовъ
И коней ихъ рогами низвергая.
Зовутъ другихъ, и валъ кровавыхъ грудъ
Глазъ женскихъ не страшитъ притворно даже тутъ.
LXJX
То день седьмой, То праздникъ человѣка…
О Лондонъ! Не таковъ онъ въ вѣкъ изъ вѣка
Въ тебѣ ведется… Приодѣлся твой
Почтенный гражданинъ; мастеровой
Умылся; подмастерье причесался…
На вольный воздухъ всякъ изъ нихъ помчался…
Фіакровъ, виски, одноколокъ рой
Въ Гемпстидъ, Брентфордъ, Гарро летитъ стрѣлою,
Обруганъ злобно вслѣдъ всей пѣшею толпою.
LXX
На Темзѣ дамы въ лентахъ и цвѣтахъ
Катаются, иль такъ же разодѣты
Гуляютъ на ричмондскихъ высотахъ,
А кто стремится даже до Гайгета…
Зачѣмъ? Увы! отвѣтъ я дамъ ли вамъ,
О рощи віотійскія?.. Чтобъ тамъ
Таинственному рогу поклоняться,
Торжественно предъ этимъ рогомъ клясться,
Предъ нимъ плясать и пить по цѣлымъ по ночамъ (1).
(1) Насмѣшка надъ обычаемъ давать клятвы передъ какимъ-то священнымъ рогомъ въ Гайгетѣ.
LXXI
Есть глупости вездѣ, но не такія,
Какія градъ Кадиксъ въ себѣ хранитъ…
Едва лишь девять утра прозвонитъ —
Сейчасъ за четки жители святые,
Пречистой дѣвѣ каясь (въ сей странѣ
Единственной) въ немалыхъ преступленьяхъ,
Которыхъ ровно столько же числомъ
Какъ богомольцевъ. Въ циркъ бѣгутъ потомъ
И старъ и младъ, равно безумны въ наслажденьяхъ.
LXXII
Ужь циркъ открытъ, арена отперта:
Кругомъ разсѣлись тысячи тѣсняся…
Гораздо ранѣе, чѣмъ раздалася
Труба впервые, заняты мѣста…
Здѣсь донны, гранды, дамы особливо
Въ наукѣ сердце взорами разить
Искусныя, но сами боль лечить
Спѣшащія всегда нетерпѣливо…
Самимъ пѣвцамъ луны ихъ незачто винить.
LXXIII
Звонъ языковъ затихъ. Въѣзжаютъ смѣло
Въ опасный кругъ на статныхъ бѣгунахъ
Четыре всадника. Блестяще-бѣлой
Плюмажъ на токахъ, шпоры на ногахъ
Изъ золота, и копья въ ихъ рукахъ.
Они, кругомъ раскланиваясь, къ бою
Готовятся. Побѣду наградятъ
Восторга кликъ и дамъ привѣтный взглядъ,
Все что толпа даетъ царю или герою.
LXXIV
Весь въ золотѣ, завернутый плащемъ,
Но пѣшій, матадоръ въ срединѣ стоя,
Горитъ желаньемъ мѣряться съ царемъ
Мычащихъ стадъ, но поле боевое
Обозрѣваетъ прежде, онъ кругомъ.
Лишь дротикъ у него. Ему сражаться
Издалека: на большее дерзнетъ
Едвали смертный безъ коня рѣшаться!
И часто вѣрный другъ за всадника падетъ.
LXXV
Чу! данъ сигналъ: три раза прозвучала
Труба… Открыто логовище; ждетъ
Толпа нѣмая, страшно замычало
Могучее животное — и вотъ
Однимъ скачкомъ среди арены стадо,
Вращаетъ очи; звонкимъ землю бьетъ
Копытомъ, но не съ самаго начала,
Не слѣпо въ бой кидается съ врагомъ:
Крутитъ рога оно и гнѣвнымъ бьетъ хвостомъ.
LXXVI
Вдругъ стадо, взглядъ недвиженъ… Прочь скорѣй,
Безумецъ юный, и готовь копье ты!
Теперь минута — съ жизнью кончить счеты,
Иль ярость звѣря обмануть своей
Отвагой ловкой. Впору выручаютъ
Лихіе кони!.. Съ пѣной у ноздрей
Стремится онъ, но ранъ не избѣгаетъ;
По бедрамъ льется кровь. Копье летитъ,
Вслѣдъ за копьемъ, ярясь отъ боли, онъ мычитъ…
LXXVII
Вновь онъ идетъ… Ни копья и ни стрѣлы,
Ни дикій скокъ мятущихся коней
Не остановятъ пылъ разсвирѣпѣлый.
Ничтожно и оружіе людей,
Ничтожны передъ нимъ и люди сами.
Ужь конь одинъ простертый мертвъ лежитъ;
Другой — съ утробой прорванной, съ кишками
Наружи (страшный видъ!) — еще бѣжитъ
Шатаясь, и борца отъ гибели онъ мчитъ.
LXXVIII
Отъ ярости и боли изступленный,
Изъязвленный, весь копьями пронзенный,
Въ срединѣ цирка и враговъ кругомъ
Невидя, сталъ онъ въ бѣшенствѣ нѣмомъ:
Вотъ тутъ-то матадоры съ нимъ играютъ,
И краснымъ передъ нимъ вертятъ плащемъ,
И копьями сверкаютъ. Напрягаетъ
Послѣднія онъ силы — тщетный пылъ!
Свирѣпые глаза ужь красный плащъ покрылъ.
LXXIX
Туда, гдѣ шея толстая съ спиною
Сочленена, мечъ смертный входитъ,
Стоитъ, вздрогнулъ онъ только, но и здѣсь
Не отступаетъ передъ смертью злою,
Онъ тихо наконецъ валится тутъ
Среди побѣдныхъ кликовъ, безъ стенаній.
Въѣзжаетъ колесница, трупъ кладутъ
Торжественно подъ громъ рукоплесканій
И кони молнійно грузъ тяжкій вдаль несутъ.
LXXX
Свирѣпыхъ игръ забава манитъ дѣву
Испаніи, и юношѣ мила:
Воспитанъ ими, къ мести онъ и гнѣву
Привыкъ и знаетъ наслажденья зла.
О, сколько селъ возмущено враждами!
И хоть теперь фалангою одной
Возстали всѣ предъ общими врагами,
Но кто остались дома. — часто злой
Готовятъ ближнимъ ковъ изъ-за вражды пустой.
LXXXI
Зато, бѣжала Ревность. Нѣтъ запоровъ,
Замковъ, дуэньи тощей и сухой"
Всѣхъ возмущавшихъ душу прежде вздоровъ,
Затѣй нелѣпыхъ ревности смѣшной" —
Все отошло съ минувшимъ поколѣньемъ…
Кто былъ вольнѣй испанки молодой
(Пока война не вторглась съ разрушеньемъ),
Когда по вѣтру пышный локонъ свой
Развѣявъ, на лугу она плясала
Въ тотъ часъ какъ въ небесахъ звѣзда любви мерцала?
LXXXI1
Не разъ и часто мой Гарольдъ любилъ
Или мечталъ любить, — коль сновидѣнье
Восторгъ. Но здѣсь онъ сердцемъ хладенъ былъ
Печальнымъ. Онъ, еще воды забвеньи
Непившій, зналъ во глубинѣ души,
Что у любви лишь крылья хороши,
Что какъ бы ни ласкали наслажденья,
Но горечь всѣ на днѣ они хранятъ —
И лучшіе цвѣты отравитъ этотъ ядъ.
LXXXIII
На красоту онъ не былъ слѣпъ, но было
То наслажденье мудрости одной…
Не то-чтобъ философія склонила
Взоръ цѣломудренно-суровый свой
На эту душу, — нѣтъ! но пожираетъ
Въ насъ страсть сама себя и убѣгаетъ.
Могилу роетъ собственной рукой
Себѣ порокъ. Отринувъ обольщенья,
Гарольдъ какъ Каинъ жилъ съ печатью отверженья.
LXXXIV
Все созерцалъ онъ недѣлясь съ толпой,
Но не съ враждой смотрѣлъ на міръ: участье
И онъ бы принялъ въ радостяхъ порой.
Но потерялъ давно улыбку счастья,
Ничто тоски не заглушало злой.
Онъ разъ лишь съ демономъ своимъ пытался
Бороться — и въ уборной молодой
Красавицы въ немъ жаръ поры былой
Внезапно пѣснію невольною сказался.
КЪ НИКСѢ
1.
Не улыбайся мнѣ: бѣжитъ
Отъ сумрачной души моей
Давно улыбка. Да хранитъ
Тебя судьба отъ черныхъ дней
2
Иль знать ты хочешь что тоской
Мнѣ точитъ сердце день и ночь?
Зачѣмъ?.. Лишь миръ смутится твой,
А мнѣ не въ силахъ ты помочь.
3
Знай: не любовь и не вражда,
Не честолюбья глупый сонъ
Во мнѣ проклятій будятъ стонъ,
Влекутъ невѣдомо куда, —
4
Но скука, скука мнѣ сквозятъ
Во всемъ что вижу, слышу я.
Мнѣ даже красота твоя
Едва лишь сердце шевелитъ.
5
То скука вѣчнаго жида…
За гробамъ ничего не ждетъ
Душа, во лишь во мракъ сойдя,
Миръ вожделѣнный обрѣтетъ.
6
Кто можетъ отъ себя уйти?
Изъ края въ край, все дальше въ даль
Я мчусь, — повсюду впереди
Меня мой демонъ злой — печаль.
7
Всѣ жадно гонятся кругомъ
За тѣмъ, что бросила моя
Душа: дай-богъ имъ жить ихъ сномъ!
Да не пробудятся какъ я.
8
А мнѣ… мнѣ по свѣту блуждать,
Да мучиться прошедшимъ, другъ,
Да тѣмъ себя лишь утѣшать,
Что вызналъ зло лютѣйшихъ мукъ.
9
Какихъ? О! мать ихъ на желай
И въ бездну мрачною свой взглядъ,
Свой свѣтлый взглядъ не устремляй!
Въ душѣ людской таится адъ!
LXXXV
Прощай, Кадиксъ! быть-можетъ навсегда!
Кто стѣнъ твоихъ забудетъ защищенье?
Одинъ остался вѣренъ ты, когда
Подъ иго все склонялося въ смущеньѣ.
И ежели среди борьбы святой
Родною кровью стогны обагрялись, —
Убійства жертвой палъ предатель злой…
Всѣ стали честно здѣсь за край родной,
Покорностью одни вельможи лишь срамились.
LXXXVI
Да, таковы сыны твои, земля
Съ судьбой странной: вольности незная,
Они за вольность бьются, умирая
За честь безсильной власти короля.
Бѣжитъ дворянство, но толпа возстала,
Рабамъ Измѣны вѣрная, — своей
Родной землѣ она оплотомъ стала…
Ей гордость путь свободы указала
И кликъ ея: война, война хоть до ножей!
LXXXVII
Вы, кто испанцевъ знать вполнѣ хотите,
Кровавой брани лѣтопись прочтите!
Все, что вражда лютѣйшая къ врагамъ
Внушить лишь можетъ, въ ходъ она пускала:
Отъ топора до тайнаго кинжала —
Все годилось народа мести злой,
Лишь-бы сестеръ и жонъ спасти любимыхъ,
Лишь-бы враговъ изгнать изъ странъ родимыхъ…
О еслибъ хищныхъ ждалъ вездѣ расчетъ такой!
LXXXVIII
Хотите-ль падшихъ вы почтить слезою?
Взглянуть на долъ кровавый стоитъ вамъ,
На руки, обагренныя рѣзнею.
Убійствомъ женщинъ — и затѣмъ вы псамъ
Оставьте мертвецовъ безъ погребенья,
Предайте трупы вранамъ на съѣденье…
Пусть груды побѣлѣвшія костей
И токи крови служатъ для дѣтей
Свидѣтельствомъ отцовъ великаго сраженья.
LXXXIX
Но дѣло страшное не рѣшено.
Стремятся съ Пиринеевъ легіоны —
И въ темныхъ тучахъ выси небосклона,
Исходъ предвидѣть смертнымъ не дано
Очамъ. Народовъ падшихъ упованье
Къ Испаніи приковано съ тоской.
Испаніи свобода — ихъ возстанье, —
И больше странъ, чѣмъ тяжкою рукой
Поработилъ Пизарръ, воспрянетъ съ сей страной.
ХС
Ни крови токъ на Талаверскомъ полѣ,
Ни чудеса Бароссы, ни костей
Людскихъ громады въ Альбуеры долѣ,
Доселѣ, о Испанія, твоей
Увы! еще не искупили воли…
Когда же вновь олива зацвѣтетъ
И все въ краю свободой озарится?
О много, много дней еще промчится,
Пока свобода здѣсь какъ древо возрастетъ!
ХСI
И ты, мой другъ (1)! (сердечной скорби сила
Невольнымъ стономъ рвется изъ груди)
Когда бы подъ мечемъ ты палъ, среди
Товарищей, — слезу-бъ остановила
У дружбы гордость; но во гробъ войти:
Безъ пользы и безъ славы, быть забвеннымъ
Всѣмъ міромъ, и однимъ уединеннымъ
Лишь сердцемъ быть помянуту моимъ —
За что наказанъ былъ ты жребіемъ такимъ?
(1) Джонъ Уингфильдъ одинъ изъ англійскихъ офицеровъ, другъ Байрона, умершій отъ лихорадки.
ХСІІ
О старшій изъ друзей, всѣхъ больше мною
Любимый, сердцу милый — въ немъ же ты
Единый лишь всѣ пережилъ мечты!
Дай хоть во снѣ увидѣться съ тобою!
Пусть токи слезъ мнѣ Утро обновитъ,
Меня къ сознанью горя пробуждая…
И пусть воображеніе паритъ
Надъ мирною могилою, пока я
Не стану прахомъ самъ: насъ смерть соединитъ!
ХСІІI
Гарольда странствій первая глава
Окончена. Кто знать о немъ желаетъ,
Тотъ скоро — если рифмовать слова
Охота не пройдетъ во мнѣ — узнаетъ.
«И такъ не много-ль?» можетъ-быть кричитъ
Жестокій критикъ… Но прошу терпѣнья.
Гарольдъ страны иныя посѣтитъ:
Онъ Греціи развалины узритъ —
Остатки лучшихъ дней святого вдохновенья.
АПОЛЛОНЪ ГРИГОРЬЕВЪ
Оренбургъ.
1802 года марта 12