СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ. править
…Телѣга запрыгала по кочкамъ. Налѣво шумѣлъ лѣсокъ, край его мутнѣла вода и шуршалъ камышъ, а впереди необъятная тьма, безъ всякаго просвѣта. Маленькая, ущербленная и словно подбитая, луна такъ быстро бѣжала среди напиравшихъ на нее тяжелыхъ и зловѣщихъ облаковъ, словно и, въ самомъ дѣлѣ, отъ быстроты ея бѣга зависѣла ея судьба…
— Ну, словомъ — «и ночь была тюрьмы мрачнѣй» — перебилъ разсказчика насмѣшливымъ тономъ одинъ изъ сидѣвшихъ у костра охотниковъ — молодой товарищъ прокурора, недавно только назначенный въ губернскій городъ Т. изъ Петербурга. Его раздражала и эта провинціальная манера тянуть рѣчь, съ постоянными уклоненіями въ сторону и эти наивные пріемы, расчитанные создать настроеніе — съ «непроглядной тьмой» и «зловѣщими тучами» и, наконецъ, само очевидное желаніе блеснуть картинностью изложенія. Да и къ самому разсказу онъ относился слишкомъ скептически и только изъ вѣжливости терпѣливо слушалъ, хотя лицо его все время сохраняло ироническое выраженіе.
— Я вижу, Александръ Дмитріевичъ, что вы относитесь съ недовѣріемъ — обратился тсъ нему высокій и худой господинъ съ сѣдыми нависшими усами и въ форменной фуражкѣ акцизнаго вѣдомства — то же самое на вашемъ мѣстѣ сдѣлалъ бы и я, но то, что разсказываетъ Петръ Петровичъ, я слышалъ отъ другихъ очевидцевъ, безусловно достовѣрныхъ и въ томъ числѣ отъ нашего бывшаго вицегубернатора.
— То-есть вы хотите сказать, что привидѣнія дѣйствительно существуютъ и что онѣ бродятъ вотъ тамъ, вокругъ графскаго хутора? Не такъ ли?
Петръ Петровичъ ничего не отвѣтилъ: вдругъ сразу какъ-то обидѣлся, надулся, и какъ ни убѣждали его продолжать разсказъ, онъ отказался; молча отодвинулся отъ костра и такъ лежалъ на травѣ, заложивъ руки подъ голову.
— Ну, господа, воля ваша, а мнѣ смѣшно, что мы, русскіе интеллигенты, какъ только насъ чуть чуть ущемили, готовы уже погрузиться по самыя уши прямо въ средневѣковую чертовщину. Мы и не подозрѣваемъ того, что сами же создаемъ атмосферу одичанія…
— Позвольте! — отозвался Петръ Петровичъ. — А Круксъ, а Бутлеровъ, а Вагнеръ, а, наконецъ, вашъ Ломброзо, вызывающій духовъ и даже снимающій съ нихъ фотографіи? При чемъ же тутъ реакція?
— Какъ при чемъ!
— Да бросьте, господа, эти споры? — вмѣшался акцизный, молчаливо помѣшивавшій кашу въ котелкѣ. — Я вамъ лучше разскажу случай про родственника моей жены поручика Ивана Алексѣевича Сарматова. Можетъ знаете? Дѣйствительно странный. Вотъ и дѣлайте выводъ, какой хотите. Только, къ сожалѣнію, разсказывать-то я не мастеръ. А потомъ… (каша ужъ готова — попробовалъ онъ деревянной ложкой) закусимъ и двинемся полегоньку на холодкѣ къ Графскому. Тамъ, я вамъ доложу, на Красномъ великолѣпная тяга.
— Все совпаденія, да совпаденія! Но почему же они вертятся вокругъ одного мѣста? — бурчалъ Петръ Петровичъ, придвигаясь къ костру и вытирая ложку о траву. — То какія-то психическія эпидеміи, то галлюцинаціи, то еще что-либо! Такъ, вѣдь, тоже очень легко все объяснить на свѣтѣ. Совпаденіе, — что покупатель Графскаго фабрикантъ Л--въ попалъ подъ поѣздъ, что Б--ревъ спятилъ съ ума и теперь воображаетъ себя графомъ Разумовскимъ и пристраиваетъ къ этому дому уже не тысячи, а милліоны и билліонъ комнатъ, прямо до Петербурга? Все совпаденія!
— Вотъ, значитъ, — началъ акцизный, — зачерпывая ложкой изъ котелка, — у здѣшняго помѣщика Телепнева-Оболенскаго, можетъ, знаете? собрались гости: дѣвицы, кавалеры и тому подобное. Ну, конечно, веселье, смѣхъ, шутки, то да ее. Потомъ начался разговоръ на счетъ Графскаго. Барышни, это, конечно, подзадориваютъ кавалеровъ. А за Надеждой Анатольевной, такая хорошенькая каналья и къ тому же насмѣшница, ухаживали на перебой двое: Ваня Сарматовъ, о которомъ я уже вамъ докладывалъ, и одинъ кандидатъ на судебныя должности, нѣкій Петровъ. Вотъ Ваня и предложилъ пари: пробыть въ графскомъ домѣ до зари, нарвать цвѣтовъ съ могилы графини, и когда онъ вернется, Надежда Анатольевна должна позволить расцѣловать себя. Хорошо. Ну, конечно, смѣхъ, шутки. Согласились. Хорошо. Ускакалъ онъ на лошади, а надъ оставшимся поклонникомъ и ну подтрунивать барышни. Не стерпѣлъ онъ; конечно, обидно; и тоже отправился. Проходитъ, значитъ, часъ, другой, ждутъ зори, — въ разговорахъ да въ шуткахъ время незамѣтно. Но вотъ ужъ и разсвѣтъ, и солнце выглянуло, а ихъ все нѣтъ: Сначала было ничего, а потомъ и забезпокоились, и даже сонъ у всѣхъ пропалъ; давно бы ужъ и вернуться. Чѣмъ дальше, тѣмъ безпокойство сильнѣе. Одна только надежда, что проспали или задумали попугать. Еле дождались 8 часовъ; запрягли лошадей да всей компаніей и поѣхали въ Графское. И что же, вы думаете, нашли они тамъ? — остановился онъ и перевелъ духъ. — А вотъ что: на дворѣ подъ подоконникомъ, у гостиной, значитъ, лежалъ съ прострѣленной головой кандидатъ Петровъ и уже застылъ; ставня была пріотворена, и въ оконномъ стеклѣ пуля пробуравила дырочку, а нашего, значитъ, родственника нашли забившимся въ темномъ углу гдѣ-то тамъ на хорахъ съ обезумѣвшимъ видомъ. Сейчасъ онъ въ Москвѣ въ психіатрической лѣчебницѣ.
Всѣ промолчали; не возражалъ на этотъ разъ и товарищъ прокурора, и принялись молча и сосредоточенно за ѣду.
Было тихо; такъ тихо, что слышно было, какъ въ Хопрѣ всплескивала сонная рыбешка, и тогда по водѣ шли большіе круги и она вся искрилась и горѣла плавленнымъ серебромъ; только за шалашомъ время отъ времени ворчали и клацали зубами собаки, да въ кустахъ фыркали и отмахивались хвостами спутанныя лошади. Молчалъ лѣсъ, молчалъ лугъ, молчала рѣка; молча стлался дымъ отъ костра, и сидѣли неподвижно, поджавши ноги, какія-то темныя и странныя фигуры.
— Ну, господа, идти, такъ идти! — поднялся акцизный. — Тутъ недалеко, и трехъ верстъ не будетъ. Тамъ распорядимся на счетъ чайку, соснемъ маленько да и встрѣтимъ зорю.
Прошло однако уже порядочно времени.
— Господа, а не сбились ли мы съ дороги? — взглянулъ товарищъ прокурора на часы. — Вы дорогу-то хорошо знаете? — обратился онъ къ акцизному.
— Да, оно того, знаете… Конечно. Вотъ тутъ должны быть Холодные Ключи…
Повернули налѣво тропинкой.
— Чортъ; ихъ подралъ эти ваши три версты! Цѣлыхъ десять, я думаю, отмахали. Эхъ вы! Еще берется!.. — набросился Петръ Петровичъ. — Ну, куда идти? Дальше болото.
Гдѣ-то почти изъ-подъ самыхъ ногъ съ крикомъ вырвался бекасъ и заверещалъ подъ кустами; съ пискомъ пронеслись кулички песчанники, да издалека доносилось уханье болотной выпи.
Повернули назадъ. Шли молча и раздраженно.
Но что это?
Внизу среди кустовъ и заросли блеститъ и искрится «Красное», а на горѣ, какъ на ладони, среди темной чащи парка, высится какъ катафалкъ огромный бѣлый домъ, мрачно высматривающій вокругъ темными глазами.
— Графское! — воскликнули всѣ разомъ.
— Вотъ-те на!
— Значитъ, мы тутъ бродили кругомъ да около, прошли мимо и даже не замѣтили?
— Ну, господа, попомните мое слово — это не спроста, — сказалъ трусливо Петръ Петровичъ и почему-то оглянулся.
Въ одномъ изъ оконъ, сквозь щель ставни, лился слабыть, чуть замѣтный свѣтъ.
— Вотъ ваши и привидѣнія! живетъ же человѣкъ — не боится, — заговорилъ ободрившійся товарищъ прокурора. — Хотя, правда — осмотрѣлся онъ вокругъ — мѣстность удивительно унылая: какъ разъ самая подходящая для всякихъ легендъ.
И странно, чѣмъ ближе подходили къ дому, тѣмъ болѣе всѣхъ начинало охватывать какое-то чувство безпокойства и тревоги.
Но вотъ ужъ и ограда.
Свѣтъ погасъ.
Поднялся вѣтеръ; зашумѣла трава, заболтали деревья и ожилъ домъ: кто-то дергалъ и стучалъ ставнями, и тогда онѣ принимались кричать тоненькими скрипучими голосами, кто-то осторожно крался по крышѣ, и слышно было, какъ гремѣли ржавые листы, а изъ темной глубины оконъ выглядывало что-то страшное, и качали деревья верхушками и что-то все говорили торопливо, торопливо, безъ конца.
— Ну, и мѣстечко! Хуже кладбища, — сказалъ акцизный, перелѣзая черезъ полуразрушенную ограду и прыгая во дворъ, поросшій высокой травой и бурьяномъ.
— Да, невеселое, — согласился товарищъ прокурора.
— Вы постучите-ка сильнѣе!
Но сколько ни стучали, въ окнѣ было темно и никто не откликался.
— Странно, — сказалъ товарищъ прокурора, — не можетъ же бытъ, чтобы насъ не слышали, если только тутъ есть вообще хоть одна живая душа.
— А не показалось ли это намъ, а? Свѣтъ-то? — спросилъ боязливо Петръ Петровичъ.
— Вотъ, значитъ, тамъ, у того подоконника и нашли покойнаго Ваню Сарматова, — сказалъ почему-то шопотомъ акцизный, указывая на высокое узкое окно въ частыхъ переплетахъ съ уныло повисшей ставней.
Всѣ промолчали и съ жуткимъ чувствомъ всматривались въ темноту окна.
— Такъ вотъ, господа: я такъ много слышалъ всякаго вздора на счетъ этихъ привидѣній, что нарочно лягу спать въ той комнатѣ, гдѣ была перерѣзана графская семья. Хоть бы во снѣ увидѣть эту прекрасную покойницу! — пошутилъ товарищъ прокурора. — Говорятъ, она была чудно хороша.
Напрасно его отговаривали и убѣждали, ничто не дѣйствовало.
Нарѣзали травы, наломали вѣтокъ, развели костеръ и полеглись спать на дворѣ, а товарищъ прокурора, свиснувъ собаку, рѣшительно шагнулъ въ одну изъ темныхъ дверей съ массивными сводами.
Луна свѣтила полнымъ свѣтомъ. Гулко отдавались шаги въ огромныхъ пустыхъ комнатахъ, скрипѣли половицы, и казалось, что кто-то все подкрадывается сзади; домъ былъ полонъ какихъ-то странныхъ звуковъ: неслись откуда-то неясные шопоты, словно кто-то хотѣлъ сказать такое таинственное и важное, о чемъ-то предостеречь, кто-то вздыхалъ, а тутъ и тамъ изъ темноты выглядывало что-то неясное, неоформленное, измѣнчивое, но глубоко враждебное и слѣдило пристально невидимыми глазами; вотъ тамъ какой-то гробъ, не то сундукъ, а тамъ какіе-то монахи въ бѣлыхъ капюшонахъ; вонъ на стѣнѣ виситъ трупъ въ одномъ бѣльѣ, и такъ явственно. Собака жалась у ногъ съ опущеннымъ хвостомъ и все къ чему-то принюхивалась.
Вдругъ прокурора охватилъ страхъ; безотчетный, нелѣпый страхъ, идущій въ разрѣзъ съ разсудкомъ; онъ сознавалъ его и не могъ преодолѣть. И чѣмъ дальше онъ шагалъ по комнатамъ въ глубь дома, одинъ среди этихъ темныхъ стѣнъ съ жмущейся у ногъ собакой, тѣмъ страхъ становился сильнѣе и перешелъ въ какой-то ужасъ. Онъ готовъ уже былъ бѣжать, но вотъ за поворотомъ блеснулъ въ окнахъ огонь костра и онъ услышалъ голосъ разговаривающихъ:
— Ну, и дѣйствительно же — «проклятый домъ»! — вздохнулъ онъ съ облегченіемъ полной грудью.
Что значитъ привычка поколѣній — инстинктъ! Чуть что коснись, и самый ярый атеистъ начнетъ креститься и призывать Бога. Вѣдь, вотъ на вскрытіяхъ сколько видишь труповъ, и — никакого впечатлѣнія, а пусть-ка тутъ, въ этой обстановкѣ, да одному, вотъ какъ сейчасъ, такъ, право, легко съ ума сойти, — размышлялъ онъ, укладываясь на импровизированной постели. Но долго онъ не могъ заснуть: ему все чудилось, что къ нему подкрадываются, и онъ открывалъ глаза, боязливо всматриваясь въ темноту, и прислушивался къ шорохамъ; собака вдругъ начинала рычать и выражала странное безпокойство.
Костеръ уже догорѣлъ; на дворѣ смолкли.
Прошелъ часъ, можетъ быть больше; онъ сталъ забываться, какъ вдругъ почувствовалъ, что его подбросило, а въ комнату что-то съ шумомъ ворвалось и заносилось надъ его головой; онъ слышалъ, какъ сразу захлопали окна и двери, какъ съ лаемъ бросилась собака, откуда-то далеко, далеко неслись какъ будто крики о помощи и гдѣ-то все кричали визгливыми скрипучими голосами и шуршали матеріей.
Онъ съ трудомъ открылъ глаза, поднялся на локтѣ и — о, ужасъ! Въ окно, прислонившись къ самому стеклу, на него смотрѣло мертвенно-блѣдное, блѣдное лицо женщины, потомъ другое, третье, четвертое — цѣлая вереница; онѣ проплывали съ тончайшимъ шумомъ въ бѣлыхъ саванахъ, заглядывая въ окно, и онъ отчетливо слышалъ тихое, едва уловимое — «Со святыми упокой». Тѣни все плыли и таяли надъ озеромъ.
Онъ не могъ двинуться, онъ не могъ крикнуть, у него кровь застывала въ жилахъ.
Онъ слышалъ подъ окномъ такіе же обезумѣвшіе крики.
Онъ пришелъ только въ себя, когда, взвизгивая отъ радости, собака начала ласкаться и лизнула его въ лицо. Онъ не могъ даже сказать, сколько времени это продолжалось.
На востокѣ заалѣло.
— Александръ Дмитріевичъ! — услышалъ онъ подъ окномъ голосъ акцизнаго, — вылѣзайте скорѣе — на дорогѣ кого-то грабятъ!
— Ужасно! Ужасно! — повторялъ онъ, еще не освободившись отъ впечатлѣній сна.
Потомъ вылѣзъ въ окно и молча вытиралъ вспотѣвшее лицо.
Вдругъ со стороны открытаго поля на большой дорогѣ пронеслись крики о помощи, и въ нихъ было что-то страшно знакомое…
— Караулъ! Грабятъ! Помогите!
Это кричалъ женскій голосъ, и столько въ немъ было смертельнаго ужаса и безысходной тоски.
Петръ Петровичъ схватилъ ружье; за нимъ товарищъ прокурора и акцизный. И поднялась канонада.
— Лови! Держи! Гопъ? Гопъ? — (кричали они. Гекторъ, Милордъ, Венерка, пиль! куси!
А собаки уже давно летѣли по полю и слышенъ былъ ихъ яростный и хриплый лай.
Вдругъ крики прекратились, и въ предутренномъ чуткомъ воздухѣ было слышно, какъ вырвавшіяся лошади понеслись бѣшеной скачью и тарантасъ запрыгалъ по дорогѣ. А когда, задыхаясь отъ усталости, они подбѣжали къ мѣсту, гдѣ происходилъ грабежъ, тамъ уже никого и ничего не было; только у моста поперекъ была протянута веревка, да въ сторонѣ отъ дороги на пашнѣ виднѣлись слѣды глубоко врѣзавшейся колеи и земля была изрыта конскими копытами; колея шла полукругомъ отъ мѣста и опять вступала на дорогу. Въ комнатѣ, откуда видѣли ночью свѣтъ, ничего не нашли; она была пуста и, повидимому, необитаема.
— Ну, и оказія! — говорилъ акцизный. — Ей-ей, доложу вамъ, странный случай. Надо было, видите ли, намъ заблудиться. Да, вѣдь, какъ? — «Въ трехъ соснахъ»! Попасть, видите ли, въ этакое мѣсто и тому подобное… И въ результатѣ, видите ли, можетъ быть спасти человѣка.
— «Странный случай», чортъ возьми! Да что же послѣ этого вы называете чудомъ?
— Нѣтъ ужъ позвольте, Александръ Ивановичъ! Нѣтъ, позвольте!
— Ну, положимъ, никакого чуда не вижу и я, — вмѣшался товарищъ прокурора, — и нахожу, напримѣръ, вполнѣ естественное объясненіе…
Солнце уже поднялось; шли спотыкаясь отъ усталости блѣдные и измученные — краше, чѣмъ въ гробъ кладутъ, злые на весь свѣтъ. Ночные страхи улетѣли, и то, что еще такъ недавно волновало и заставляло тревогой биться сердце, было теперь такъ неинтересно, и имъ казалось важнѣе всѣхъ міровыхъ вопросовъ добраться поскорѣй до тѣни и тамъ лечь и уснуть богатырскимъ сномъ.