Странники (Харламов)/РМ 1884 (ДО)

Странники : Очеркъ изъ исторіи раскола
авторъ Иван Николаевич Харламов

Опубл.: 1884. Источникъ: az.lib.ru со ссылкой на журналъ «Русская мысль», 1884, книга IV—VI.

СТРАННИКИ.

(Очеркъ изъ исторіи раскола).

I.

Странничество сложилось въ отдѣльную секту не раньше второй половины XVIII в.^[1]? но элементы его «догматики» даны самымъ началомъ старовѣрскаго движенія, а modus vivendi, признанный странниками спасительнымъ, былъ такъ же старъ, какъ русская исторія, съ которой вмѣстѣ онъ появился въ качествѣ самаго первобытнаго, спасительнаго средства отъ соціальнаго зла. Такимъ образомъ, правильная оцѣнка психической «подкладки» секты, ея цѣли и смысла можетъ быть произведена только, если мы примемъ во вниманіе, прежде всего, основную тенденцію нашей исторіи и выяснимъ, какъ воздѣйствовалъ соціально-политическій строй на народную психику, какое основное чувство формировалось и было преобладающимъ въ пору появленія и развитія старовѣрскаго движенія. Поэтому, прежде всего, мы должны обозначить крупными, рѣзкими штрихами соціальное состояніе массы во второй половинѣ XVII в. и въ XVIII в.

Колонизаціонная дѣятельность нашего крестьянства представляетъ основной, богатый важными послѣдствіями, фактъ нашей исторіи. Наша равнина такъ велика, что даже теперь, послѣ тысячелѣтней колонизаціонной работы, она заселена слабѣе, чѣмъ любая полоса остальной Европы. Понятно, что одна эта обширность равнины являлась не малымъ препятствіемъ правильнаго развитія соціально-политической жизни. Всюду, гдѣ начиналась историческая жизнь, т.-е. гдѣ возникалъ сознаваемый личностью антагонизмъ между нею и обществомъ, гдѣ личности становилось душно и тѣсно въ стихійно-сложившихся формахъ быта, — она, эта личность, подъискавъ своихъ единомышленниковъ, уходила на просторъ, за предѣлы осѣдлости рода, общины, — порывала связи съ надоѣдавшимъ прошлымъ, даже на минуту не задумываясь надъ мыслью доставить себѣ искомый просторъ, не уходя съ роднаго пепелища. Гдѣ мало земли, доступной для заселенія, тамъ этотъ первобытный процессъ разрѣшенія антагонизма между личностью и обществомъ скоро уступаетъ мѣсто другому. Какъ только территорія заселена, населеніе увеличилось, явились общественныя неравенства, — возникаетъ неизбѣжное недовольство классовъ и личностей, которымъ тяжело жить; сознаніе начинаетъ работать; является протестъ противъ сознанныхъ неудобствъ, исканіе новыхъ формъ жизни, — словомъ, прогрессъ вступаетъ въ свои права… Но когда, какъ у насъ, равнина обширна до отчаянія, когда, для исхода накопившагося недовольства, постоянно въ теченіе цѣлой тысячи лѣтъ открытъ клапанъ заимки пустопорожнихъ мѣстъ, тогда понятно, что процессъ наростанія, скученія населенія происходитъ чрезвычайно медленно, незамѣтно. Не возникаетъ въ сознаніи и мысли о возможности какой-нибудь другой борьбы съ соціальнымъ зломъ, кромѣ колонизаціоннаго ухода. Да и самое зло, отъ котораго уходитъ человѣкъ, только чувствуется. Отъ тяготы человѣкъ уходитъ, знаетъ, что тамъ тяжело, а почему именно, отчего главнымъ образомъ происходятъ тягости и неудобства, — о томъ почти нѣтъ и мысли. А, между тѣмъ, бытовая форма, выгодная для общественной группы, остающейся на мѣстахъ, укрѣпляется и развивается въ направленіи, опредѣляемомъ, конечно, интересами господствующихъ группъ. Люди, въ положеніи протестантовъ уже ушедшихъ, или тоже уходятъ по слѣдамъ прежнихъ выходцевъ, или остаются на мѣстахъ, разрѣшая антагонизмъ между жизненной тягой и собственнымъ желаніемъ освободиться отъ нея то жалобой на горькую долю, то фаталистической сентенціей, изъ которыхъ, по нашимъ, напр., пословицамъ, можно построить цѣлую систему фатализма. Примиряясь такимъ образомъ съ данной бытовой формой, благодаря неумѣнію, недостаточности силъ (такъ какъ лучшіе, наиболѣе сильные умомъ и волей люди уходятъ) выяснить опредѣленные пункты недовольства, люди эти съ теченіемъ времени даже вырабатываютъ и укрѣпляютъ традицію почтенія къ давящей ихъ общественной формѣ, — традицію, которая укореняется даже въ выходцахъ, въ «вольницѣ», уходящей на новыя мѣста. Вольница, уходя на новыя мѣста, устраиваясь на нихъ, безсознательно воспроизводитъ ту бытовую форму, отъ которой въ сущности и бѣжала, а съ теченіемъ времени даже объединяется съ метрополіей, отдается подъ ея крѣпкую руку и за это получаетъ привилегіи, льготы, «царское жалованіе». Само собою разумѣется, что метрополія «топора на ногу не роняетъ» и за льготы, за приманку освобожденіемъ отъ податей на 10—20 лѣтъ да выборнымъ судомъ вознаграждаетъ себя посылкою воеводы и дьяковъ — всякой приказной твари и служилой челяди, которая, обсидѣвшись на мѣстѣ, скоро опутываетъ новое мѣсто крѣпкой паутиной^[2]. А, между тѣмъ, льготы откалываютъ старозаимщиковъ отъ новыхъ пришлецовъ въ колонію, или даже и на нихъ самихъ ложатся новой тягой, потому что оказывается, что льготы даны землѣ, и не людямъ… Земля заявляетъ претензію удержать при себѣ работника, даже если онъ не видитъ въ ней проку и снова хотѣлъ бы уйти. Важская уставная грамота, напр., предоставляетъ крестьянамъ право выводить изъ-за монастырей старыхъ своихъ тяглецовъ безданно и безпошлинно… Въ 1524 г. крестьянамъ дозволено звать къ себѣ для поселенія только нетяглыхъ и неписьменныхъ людей^[3]. Привилегію имѣетъ здѣсь ужь собственно земля, тягло. Тяглецъ посильнѣе получаетъ уже право подъ маломочнымъ. Тяглецъ забитый и маломочный получаетъ право надъ неспокойной, непосѣдливой натурой. Къ XVII в. на голову разрозненнаго, непосѣдливаго крестьянства, все ищущаго воли и простора, сваливается новая бѣда — прикрѣпленіе къ землѣ не волостной только, но и помѣщичьей, къ землѣ служилыхъ людей. Много еще простора на окраинахъ нашей равнины, но государство все крѣпче держитъ на мѣстахъ рабочія руки. Оно помогаетъ съискивать ухожихъ людей и крестьянамъ, и служилымъ людямъ. Мужикъ, предъявлявшій до сихъ поръ къ божьей землѣ только право на полученіе плодовъ потраченнаго на нее труда, вдругъ видитъ, что земля, имъ вспаханная, — не Божья и государева, а господская, что онъ на ней наемникъ, что онъ не имѣетъ права на все то, что земля дала, а за податями долженъ еще отдать значительную часть какому-то новому человѣку." Онъ уходилъ, а за нимъ гнались по пятамъ то свои, то служилый человѣкъ, настигавшій его всюду, гдѣ онъ поселялся, и снова, и снова садившійся ему на шею. Крѣпостное право сложилось незамѣтно для крестьянства изъ прецедентовъ рабства, кабалы и даже самой колонизаціи, поскольку она поощрялась «царскимъ жалованьемъ», вродѣ права заимщиковъ насильно сажать на тягло своихъ уходящихъ товарищей. Протестъ противъ «силы нездѣшней», все сильнѣе и гуще напиравшей на простоватаго Микулушку Селяниновича, въ той формѣ, въ какой онъ продолжалъ практиковаться Микулушкой, ни къ чему, конечно, привести не могъ, кромѣ большаго закрѣпощенія. Въ то время какъ изъ села одного владѣльца въ Юрьевъ день уходило нѣсколько человѣкъ, — на ихъ мѣсто въ опустѣвшіе дворы являлись новые люди. Мужикъ чувствовалъ, что что-то не ладно, а никакъ не могъ указать, гдѣ болитъ. Онъ ничего не имѣлъ противъ служилаго человѣка вообще. Онъ уходилъ отъ дурнаго владѣльца къ хорошему и дальше этого различенія не шелъ. Одинъ уходилъ, другой садился на его мѣсто. Не было даже частныхъ сговоровъ не ходить къ такому-то, если отъ него ушли тогда-то и тотъ-то, потому что сознанія солидарности между крестьянствомъ почти не существовало, не выработалось и, намъ кажется, въ этомъ нельзя не признать нѣкотораго вліянія той же равнины. Населеніе на ней такъ разбросано, имѣетъ такой разнообразный этнографическій составъ, а до конца XVII в. да,, и въ теченіе XVIII пользовалось еще такими разнообразными по мѣстностямъ и по государеву усмотрѣнію льготами и «царскимъ жалованьемъ», что все это рѣшительно лишало неразвитый умъ человѣка изъ массы въ XVII в. возможности отвлечься отъ этихъ различій и оцѣнить сходства въ политическомъ положеніи различныхъ группъ крестьянства. Да, пожалуй, и этого сходства не было. Сынъ кабальнаго холопа самъ могъ, разжившись отъ какой-нибудь случайности, которыхъ было тогда такъ много, имѣть не одного холопа, а даже купить раба въ полное распоряженіе. Въ XVIII в. правительство должно было пропагандировать сознаніе сословной солидарности, запрещая покупку крестьянъ и населенныхъ имѣній недворянами вообще и, между прочимъ, крестьянствомъ^[4]. Въ XVII в. рабы и холопы у крестьянъ — дѣло обычное. Въ XVIII в. въ самый разгаръ крестьянскихъ общихъ бунтовъ и мѣстныхъ возмущеній крѣпостныхъ противъ помѣщиковъ мы замѣчаемъ тоже явленіе. Бунты нимало не ростятъ идею солидарности. Государственные крестьяне очень часто покупали крѣпостныхъ для поставки за себя въ рекруты. Въ 1768 г. это было запрещено сенатомъ, но, тѣмъ не менѣе, Радищевъ въ своей книгѣ еще разсказываетъ, что случаи этой покупки бываютъ и объясняетъ, какъ обходится сенатское запрещеніе. Даже помѣщичьи крестьяне покупали себѣ холоповъ на имя помѣщика. Неудивительно, что, при такомъ отсутствіи сознанія солидарности интересовъ группы, воззванія Разиныхъ, Булавиныхъ, Пугачевыхъ, движенія, начинавшіяся на окраинахъ, у вольницы, гдѣ чувство свободы было живѣе, куда собирался цвѣтъ протестантовъ изъ массы, — находили мало отголоска и сочувствія въ центрахъ, гдѣ оставалось все наиболѣе угнетенное, задавленное, лишенное энергіи къ достиженію лучшаго будущаго, примирившееся съ невыносимо-тяжелымъ строемъ, какъ съ неизбѣжной судьбой. Всѣ силы этой осѣвшей, не имѣвшей энергіи подняться, массы тратились на приспособленіе къ средѣ. Въ то время какъ окраины хотѣли свободы, вольной жизни, такъ или иначе ставили правительству требованія, болѣе или менѣе ясно формулированныя, массы осѣдлыхъ людей, напротивъ, старались примѣниться къ требованіямъ сверху, сжаться до нельзя, обрѣзать minimum своей жизни чуть что не до нуля. На воззванія съ окраинъ къ «воровскимъ» шайкамъ приставали лишь тѣ, кто испробовалъ всѣ способы примѣниться къ требованіямъ «командующихъ» классовъ; крѣпостные, выведенные изъ терпѣнія возмутительными поборами и притѣсненіями помѣщика, грабили его и жгли, и убивали за одно съ «воровскими козаками». А рядомъ съ возмутившейся деревней оставалась другая, гдѣ владѣльцемъ былъ монастырь, а «посельскій» монахъ, приказчикъ, не очень обижалъ обывателя, благодаря своей «простотѣ», или гдѣ служилый владѣлецъ, все-таки, не очень ужь «лютовалъ» надъ своими людьми, — и тогда эта деревня оставалась спокойною въ виду сосѣдняго бунта и заботилась лишь о томъ, какъ бы себя сберечь отъ «воровскихъ» людей, которые грабили не стѣсняясь, кто попадалъ подъ руку, не щадя и крестьянъ^[5]. «Воровскихъ» шаекъ этихъ было такъ много, разбой и грабежи были такъ часты и систематичны, что, наконецъ, даже и разобрать невозможно было сподвижниковъ Разина, Булавина и пр. отъ обыкновенныхъ, безразборчивыхъ воровъ и грабителей. Начальство, солдаты, попы^[6], монахи^[7], бѣглецы-крестьяне, даже крестьяне осѣдлые, — словомъ, всѣ грабили каждаго, кто былъ въ данную минуту слабѣе и беззащитнѣе. Озлобленіе, неувѣренность въ завтрашнемъ днѣ, сознаніе полнѣйшей необезпеченности жизни, развивавшіяся, между прочимъ, и подъ вліяніемъ этого сплошнаго грабежа, конечно, опять таки, не могли ни выростить, ни укрѣпить сознанія солидарности крестьянскихъ интересовъ, да ихъ, какъ видно, и не было, до такой степени все было разрознено, разбито, обезсилено и обезсмыслено. Мы понимаемъ, конечно, что «воровскія» шайки — явленіе той же колонизаціи въ началѣ исторіи, когда онѣ, напр., назывались ушкуйниками и ходили добывать новыя колоніи; мы понимаемъ, что безразборчивыми, въ грабежѣ, въ объектѣ своей дѣятельности вообще, шайки эти сдѣлались несомнѣнно подъ вліяніемъ мѣръ: правительства усадить народъ на мѣстѣ, подъ вліяніемъ препятствій мирной колонизаціонной работѣ и соціальныхъ неустройствъ; мы согласны, что въ послѣднемъ счетѣ шайки эти представляютъ явленіе стихійнаго соціальнаго протеста, но думать, чтобы и сами воровскіе люди считали себя носителями такого протеста, чтобы они знали за кого они и противъ кого и практически разбирали это, — думать такъ нѣтъ никакихъ основаній. Это ходячее мнѣніе доказываетъ только, что намъ нравится такая исторія, но что съ настоящей исторіей мы справляемся не часто. Г. Успенскій совершенно правъ, когда протестуетъ противъ представленія «народа» какъ какой-то коллективной однородности вродѣ «овса» или «икры», которая вся живетъ одной идеей, однимъ чувствомъ, гдѣ одна особь идетъ туда же, куда и всѣ другія. Изъ такого расплывчатаго представленія и выходитъ, что и въ современности, и въ исторіи мы все гонимъ «подъ одно». Разбойникъ, коли онъ народъ, долженъ не трогать своихъ и высоко держать знамя протеста. Народъ долженъ ему сочувствовать, помогать, идти за нимъ въ протестѣ. Раскольникъ, коли онъ народъ, долженъ «отъ писанія» оправдывать разбойника, просвѣщать его насчетъ соціальнаго значенія разинскаго бунта и приставать вмѣстѣ съ нимъ къ разинской вольницѣ. На дѣлѣ же оно вовсе не такъ. Народъ въ концѣ XVII и въ XVIII в. разбивался на множество едва уловимыхъ группъ, объединенныхъ случайно случайными интересами и выгодами. Въ сущности, силою вещей, «каждый долженъ былъ стоять за себя» и только вѣрилось, что одинъ «Богъ за всѣхъ».

И это понятно. Читатель знаетъ, конечно, какъ невыносимо плохо жилось крестьянству при крѣпостномъ режимѣ. Для нашей цѣли достаточно будетъ напомнить это «житье» лишь въ самыхъ общихъ чертахъ. Крестьянству, сидѣвшему на мѣстѣ «за своими господами», дѣйствительно было отъ чего въ отчаяніе придти. Не будемъ ужь считать невыносимыхъ повинностей, той массы времени и труда, которая шла въ пользу владѣльца. Но самые способы, какими «выбивались» изъ крѣпостныхъ эти повинности, этотъ трудъ, самое отношеніе владѣльцевъ къ «рабамъ», были въ состояніи заставить мужика даже забыть о томъ, что онъ не животина какая-нибудь, а «разумное Божье созданье». Когда, по показанію одного современника, помѣщикъ повелѣваетъ крестьянами «болѣе ласкою, чѣмъ обыкновенною дворянскою властью», то это уже считается исключеніемъ, чуть не проявленіемъ особенной святости^[8]. Человѣческая жизнь не представляетъ никакой цѣны. Напр., крестьяне помѣщика Львова напали на крестьянъ помѣщика Сафонова (вѣроятно, подъ командою владѣльца) и 11 человѣкъ убили, а 45 смертельно ранили. Долго тянулось по этому поводу дѣло и кончилось мировою сдѣлкою владѣльцевъ^[9]. Убійства владѣльцами своихъ крѣпостныхъ бывали сплошь и рядомъ и рѣдко доходили до суда, а еще рѣже наказывались. Понятное дѣло, что здоровье крѣпостныхъ, ихъ нравственная личность стоили еще меньше, если можетъ быть что-нибудь меньше ничего. 17,000 розогъ и предписаніе не давать наказаннымъ лежать больше недѣли, наказанія по самымъ чувствительнымъ частямъ тѣла, истязанія, какія только могла изобрѣсти развращенная, бездѣльная, жестокая, сладострастная фантазія людей звѣрскаго вѣка, — истязанія, кончающіяся смертью И, разумѣется, безнаказанно сходящія съ рукъ, сдача непонравившихся рабовъ въ рекруты, ссылка въ каторжныя работы, продажи оптомъ и въ розницу дѣтей отъ отца съ матерью, мужа отъ жены, продажа иногда по цѣнѣ въ 120 разъ меньшей, чѣмъ стоимость щенка-собаки съ какимъ-нибудь «сверхъестественнымъ» чутьемъ, — все это представляло явленія обычныя^[10]. Натерпѣвшись вволю всего отъ своего господина, крѣпостной еще не оканчивалъ тѣмъ самымъ разсчетовъ съ жизнью, — недаромъ же онъ былъ воломъ, съ котораго драли по 7 шкуръ. Отдѣлавшись отъ своего барина, мужикъ попадалъ въ мучительскія руки чужаго: грабежи, нападенія помѣщиковъ на чужихъ крѣпостныхъ были далеко не рѣдкость^[11], а, сверхъ того, — жди еще, что воровская шайка, бродящая въ окрестности, или какое-нибудь начальство нагрянетъ и «душу вымотаетъ»… Такая полная необезпеченность нравственной личности, имущества, жизни была общимъ явленіемъ, но масса и къ ней старалась какъ-нибудь приспособиться. Но даже тысячелѣтіемъ выработанное терпѣніе иногда обрывалось, ненависть вспыхивала и проявлялась въ звѣрской расправѣ съ ближайшимъ, непосредственнымъ притѣснителемъ и оканчивалась въ ужасныхъ конурахъ Преображенской розыскныхъ дѣлъ канцеляріи, снова надолго отбивавшей охоту къ расправамъ. Тогда снова наставало состояніе тупаго, отчаяннаго, безсознательнаго самоотрицанія — терпѣнія. Звѣрство да «безсмысленный, вѣчный испугъ», — это, конечно, единственные психическіе продукты, какіе могла произвести подобная «жизнь»… Мирный уходъ на новое мѣсто невозможенъ больше: всюду рыщутъ всякія сыскныя команды — казенныя и частныя. Одно спасеніе въ воровской шайкѣ, — спасеніе, требующее, конечно, весьма большаго запаса звѣрства, пренебреженія къ чужой и собственной жизни… жизнь на свой пай, конечно, вырабатываетъ это звѣрство, какъ можетъ, но все же она дѣйствуетъ только на исключенія, все же остается масса, сидящая на мѣстахъ въ состояніи «безсмысленнаго, вѣчнаго испуга», безъисходнаго отчаянія, этихъ преобладающихъ душевныхъ настроеній эпохи.

Свободной общинѣ жилось такъ же плохо, какъ и крѣпостной. Вмѣсто барина-помѣщика, она лицомъ къ лицу стояла со всякимъ начальствомъ, а это начальство, даже если оно поступало строго по закону ничѣмъ не разнилось отъ Помѣщика, развѣ только еще большею жестокостью и притязательностью. Администрація, судъ, фискъ, законодательство развивали въ отношеніяхъ къ крестьянству тотъ же крѣпостной принципъ въ самыхъ гнусныхъ его проявленіяхъ насилія надъ человѣческой личностью, пренебрегая, однако, сплошь и рядомъ тою стороною принципа, которая обязываетъ беречь рабочую силу, употреблять ее цѣлесообразно и которая, все-таки, хотя спорадически, проявлялась на дѣлѣ у помѣщиковъ, да изрѣдка въ качествѣ мертвой буквы проскальзывала въ законѣ. То же, напротивъ, что жило и дѣйствовало, сводилось къ полному отрицанію личности, на практикѣ, опять таки, даже къ звѣрству. Человѣкъ для себя не существуетъ: его жизнь нужна и идетъ на счетъ только до тѣхъ поръ и въ той мѣрѣ, пока и поскольку она нужна государству. Личная жизнь каждаго едва только терпится даже принциповъ, какъ необходимое зло, и на дѣлѣ разсматривается, какъ роскошь, или даже какъ бунтъ противъ краеугольныхъ основъ. По возможности, каждый шагъ мужика долженъ быть оцѣненъ и приносить казнѣ «интересъ». А, между тѣмъ, у мужика отнимаютъ даже орудія труда, даже возможность добывать средства на удовлетвореніе требованій. Онъ долженъ, какъ щедринскій мужикъ, въ пригоршняхъ супъ варить. Петръ запретилъ крестьянамъ заниматься торговлей, брать на откупъ кабацкіе и таможенные сборы. Громадное количество промысловъ, которыми прежде занимались крестьяне, отнято у нихъ въ казну и отдавалось на откупъ другимъ сословіямъ. Были, напр., отобраны въ казну соляныя варницы, мѣстонахожденія руды, разрабатывавшейся крестьянами, и пр. А, между тѣмъ, каждый крестьянскій шагъ, всякое движеніе, всякое имущество были обложены. Вотъ, напр., перечисленіе повинностей при Петрѣ, сдѣланное Посошконымъ: крестьяне должны были платить: поземельныя, подушныя, хомутейныя, прикольныя, мостовыя, пчелиныя, банныя, покосовшинныя и съ подводчиковъ десятыя. Кромѣ того, на нихъ лежали разныя натуральныя повинности вродѣ постойной, ямской, рекрутской и пр.^[12] Не будемъ ужь считать повинностей случайныхъ, вродѣ работъ цѣлыми областями на какомъ-нибудь каналѣ, на Азовской или Олонецкой верфи, на постройкѣ Петербурга и пр. Недаромъ крестьяне говорили о времени Петра: «какъ Богъ его на царство послалъ, такъ и свѣтлыхъ дней не видали: тягота на міръ, рубли, да полтины, да подводы, — отдыху нашей братьѣ, крестьянству, нѣтъ»^[13]. Само собою ясно, какая масса всевозможныхъ надсмотрщиковъ, сборщиковъ, контролеровъ, всякихъ «собакъ на сѣнѣ», облеченныхъ широкими полномочіями, нужна была только для того, чтобы услѣдить за исполненіемъ всѣхъ требованій. И вообще начальства стаю такъ много и оно было такъ хорошо, что послѣ смерти Петра даже правительство признало это въ указѣ 24 февр. 1727 г. по поводу сокращенія штатовъ центральнаго и мѣстнаго управленій. «Умноженіе правителей и канцелярій во всѣмъ государствѣ не только служитъ къ великому отягощенію штата, но и къ великой тягости народной, понеже вмѣсто того, что прежде сего къ одному правителю адресоваться имѣли во всѣхъ дѣлахъ, нынѣ къ десяти, а можетъ и больше. А всѣ тѣ разные правители имѣютъ свои канцеляріи и канцелярскихъ служителей и особливый судъ; и каждый по своимъ дѣламъ бѣдный народъ волочитъ; и всѣ тѣ управители и канцелярскіе служители пропитанья своего хотятъ, умалчивая о другихъ непорядкахъ, которые отъ безсовѣстныхъ людей къ вящей народной тягости ежедневно происходятъ».

Все это начальство, воинскія команды для взысканія податей, сыска раскольниковъ, бѣглыхъ и воровскихъ людей, для вербовки рекрутъ и рабочихъ и пр., наѣзжало на беззащитныя деревни точно въ непріятельскую страну и наводило на народъ такой ужасъ, что деревня пустѣла при появленіи какой-нибудь «конной или пѣшей бѣды» (какъ звали въ XVIII в. начальство), — всѣ разбѣгались и прятались, гдѣ попало. Чтобы воспользоваться такимъ выгоднымъ эффектомъ, являлось, кромѣ того, множество чиновниковъ самозванцевъ, грабившихъ тѣ крохи, какія случайно уцѣлѣвали отъ ястребиныхъ взоровъ доподлинныхъ, ревностныхъ исполнителей закона. Къ концу царствованія Петра народъ, такимъ образомъ, былъ такъ разоренъ, что при Екатеринѣ пришлось волей-неволей пріостановить сборъ денежныхъ и хлѣбныхъ податей, кромѣ подушныхъ, и отсрочить до 1727 г. взысканіе недоимокъ за всѣ прошлые года. Но и послѣ Петра, несмотря на благія намѣренія, сказывающіяся иногда въ указахъ правительства, положеніе народа ни мало не измѣнилось, потому что крѣпостной принципъ отношеній власти къ подданнымъ не измѣнялся и производилъ тѣ же звѣрскія послѣдствія. Постоянныя смѣны, перетасовки, упраздненія и возстановленія различныхъ мѣстныхъ и центральныхъ учрежденій мало что не облегчали, еще хуже тяготили и путали: не было ничего прочнаго, установившагося, кромѣ страшнаго гнета и грабительства, находившихъ въ этихъ постоянныхъ поломкахъ и перестройкахъ новую и богатую пищу. Такимъ образомъ, неустановленность какихъ бы то ни было общественныхъ отношеній, кромѣ отношеній крѣпостныхъ, не менѣе страшныхъ въ силу своей установленности, полнѣйшая необезпеченность жизни и имущества крестьянства, презрѣніе, отрицаніе человѣческой личности во всѣхъ, даже самыхъ скромныхъ и элементарныхъ ея проявленіяхъ, — вотъ общій колоритъ отношеній государства къ жизни народной въ XVII—XVIII в.

Въ сущности, какъ окинешь взглядомъ всю эту «бездонную прорву» всевозможныхъ. грибительствъ, мучительствъ и надругательствъ, всѣ эти безобразныя проявленія крѣпостнаго, развращеннаго и разнузданнаго деспотизма, незнающаго никакихъ сдержекъ, недоумѣваешь, чѣмъ же, какими надеждами и упованіями жилъ народъ, чѣмъ онъ скрашивалъ свое невозможное существованіе? Вѣдь, отчаяніе, что тамъ ни говори, какъ хроническое душевное настроеніе, просто невозможность. Гдѣ и въ чемъ существовали выходы и почему одни, а не другіе?

Прежде всего, отмѣтимъ выходъ, повидимому, невѣроятный, но весьма характерный въ сущности по своей психической подкладкѣ. Мы говоримъ о военной службѣ. Читатель знаетъ, опять таки, что такое это было. Тягость военной службы признавалась въ XVIII в. даже правительствомъ, какъ оно ни мало склонно было сантиментальничать въ отношеніяхъ къ «подлому народу». Что же касается самого народа, то онъ, конечно, еще лучше зналъ, своими боками, что такое была солдатская выправка въ старину. Недаромъ наборы производились такъ:

Вечоръ-то меня молодца поймали,

Рѣзвы ноженьки въ желѣзы заковали,

Бѣлы рученьки назадъ завязали…

«Приведчи въ городъ рекрутовъ, — говоритъ указъ 1719 г., — держатъ въ великой тѣснотѣ по тюрьмамъ и по острогамъ не по малу времени и такимъ образомъ еще на мѣстѣ изнуривъ… отправляютъ, упустя удобное время, жестокою распутицею, отчего приключаются въ дорогѣ многія болѣзни и помираютъ безвременно». При такихъ условіяхъ, конечно, не преувеличеніе, что

Идучи они, солдаты, сами плачутъ,

Въ слезахъ они дороженьки не видать,

Въ возрыданьицѣ словечушка не молвятъ… ¹)

¹) Сборникъ Кирѣевскаго, вып. IX.

Несмотря, однако, на то, что наборы безчеловѣчны, что служба безобразно тяжела, солдатъ скоро въ роли сыскной или экзекуціонной команды теряетъ нравственную связь съ народомъ, ежели, конечно, не убѣгаетъ изъ строя, привыкаетъ считать себя въ нѣкоторомъ родѣ начальствомъ. Солдаты въ одномъ подметномъ письмѣ петровскаго времени жалуются на Петра, что онъ сравнилъ ихъ съ посохою (крестьянствомъ), потому что даже въ мирное время они ни днемъ, ни ночью не знаютъ покоя на работѣ, часто вовсе и не солдатской. Недаромъ народъ относился съ такимъ ужасомъ къ солдатчинѣ: въ каждомъ деревенскомъ парнѣ, взятомъ въ строй, вырабатывался тамъ врагъ народный и народъ это не могъ не чувствовать. Военную службу народъ не отличаетъ отъ разбоя. Сыновья одной вдовы — по пѣснѣ —

По возросли, да въ разбой пошли,

Въ разбой пошли, въ службу царскую,

Ко тому да Царю Бѣлому,

Царю Бѣлому, Петру Первому ¹).

¹) «Олонец. Губ. Вѣд.» 1867 г., № 14.

И, несмотря на все это, военная служба представлялась иногда для крестьянства въ завлекательномъ свѣтѣ. При Петрѣ I для скорѣйшаго пополненія войска позволено было крѣпостнымъ записываться въ солдаты. Тотчасъ послѣ смерти Петра этотъ выходъ изъ огня да въ полымя былъ закрытъ. При вступленіи на престолъ Елизаветы пошли слухи, что снова будетъ дано крѣпостнымъ дозволеніе записываться въ полки, и охотники толпами пошли записываться «въ вольницу» (такъ называли за одно съ разбойницкими шайками и солдатъ). Но въ вѣрности слуха легковѣрныхъ разубѣдили кнутомъ и ссылкою въ Сибирь на казенныя работы вѣчно. Радищевъ въ своей книгѣ даетъ объясненіе этого факта. Давая въ одной главѣ своей; книги картину рекрутскаго набора, онъ отличаетъ крѣпостнаго, поразившаго его своимъ веселымъ, оживленнымъ видомъ среди общаго плача. На вопросъ автора крѣпостной отвѣчаетъ, что; какъ ни плохо въ солдатахъ, но все же онъ становится вольнымъ, надъ нимъ не будетъ тяготѣть полная, безконтрольная власть барина; его не продалутъ, не проиграютъ, не будутъ на него смотрѣть какъ на животину. Мы точно, хотя и не въ тѣхъ же самыхъ выраженіяхъ, передаемъ смыслъ тирады крѣпостнаго. Конечно, у Радищева тирада эта выглядитъ дѣланной: едва, ли крѣпостной такъ точно и опредѣлительно могъ выяснить причину своей радости, но несомнѣнно, что причину эту Радищевъ указываетъ отъ лица крѣпостнаго въ общемъ совершенно вѣрно. Какъ ни пригнетала среда человѣка, какъ ни убивала въ немъ чувство личности, личнаго достоинства, правъ на личное счастье, — чувство это, тѣмъ не менѣе, а, можетъ быть, и именно по этому жило и развивалось и толкало даже на такія жертвы, какъ добровольное поступленіе въ тогдашнюю «вольницу». Разбой, примыканіе къ воровскимъ шайкамъ, опредѣлялся тѣмъ же чувствомъ. Въ бѣга уходилъ тотъ, кто живѣе чувствовалъ, чья богатая натура сильнѣе хотѣла воли, счастья жизни человѣческой, а не скотской. Что именно чувство личности развивалось въ солдатѣ, даже если онъ взятъ былъ поневолѣ, и что солдатъ дорожилъ этимъ чувствомъ, лелѣялъ его, — видно и изъ жалобы приведеннаго мною подметнаго письма. Это фактъ очень характерный; онъ показываетъ направленіе и цѣль протеста задавленныхъ массъ.

Тотъ же самый принципъ личности, ищущей освобожденія, реабилитаціи, требующей признанія своихъ человѣческихъ правъ, сказывается другой своей стороной въ бунтахъ. Что касается мѣстныхъ бунтовъ, то въ теченіе всего XVIII в., какъ и XIX, такія вспышки постоянны^[14] и многочисленны, но разрознены, прежде всего, въ силу своей, такъ сказать, непосредственности. Это взрывы чувства, конвульсіи отчаянія, относительно которыхъ никто изъ «зачинщиковъ» и «пособниковъ» даже за минуту не можетъ сказать, проявятся они или нѣтъ и въ какой формѣ. Тутъ неизвѣстно, какая именно капля переполнитъ «чашу терпѣнія», сколько именно времени не лопнетъ дребезжащая струна. Но и въ бунтахъ общихъ, заранѣе подготовленныхъ, болѣе или менѣе упорныхъ, мы видимъ одинъ общій колоритъ протеста эпохи, — протестъ личности противъ личности и полное пренебреженіе къ учрежденіямъ, къ соціальному строю. Человѣкъ XVII—XVIII в. за личностями не видитъ общества; общественныхъ требованій, общественныхъ идеаловъ у него нѣтъ, да на вольномъ просторѣ нашей равнины такіе идеалы не могли и выроста, особенно при полной неопредѣленности организаціи государства. Опредѣленной организаціи труда, сознательной, формулированной, нѣтъ и въ поминѣ; община и артель — формы стихійныя, слагающіяся естественнымъ путемъ, подъ полнымъ вліяніемъ велѣній и необходимостей, предъявляемыхъ природой. Отношенія труда и капитала строятся на основѣ рабской, и крѣпостнической. Протестъ труда противъ капитала сводится къ протесту противъ злыхъ, жестокихъ, несправедливыхъ представителей капитала, а не противъ самой формы коопераціи: отвлечь эту форму отъ личностей, ее опредѣляющихъ и употребляющихъ, никто не можетъ, умственное развитіе эпохи ниже этой задачи даже въ своихъ передовыхъ представителяхъ. И вотъ поэтому-то даже нельзя говорить объ общественно-политическихъ идеалахъ нашихъ народныхъ движеній въ XVII—XVIII в. Идеаловъ этихъ тѣмъ болѣе не было, не могло быть на окраинахъ, у вольницы, гдѣ личность больше, чѣмъ всюду, ярче выходила и сознательнѣе выпиралась на первый планъ. На окраины уходили наиболѣе воспріимчивые и энергическіе люди; тамъ они стояли почти внѣ всякой общественной организаціи, потому что козачій кругъ не представлялъ никакихъ сдержекъ личности, которая, наконецъ, вольна была ему не подчиниться и уйти на всѣ четыре стороны. Личная энергія здѣсь была все для человѣка: ею опредѣлялись его удача, его счастье. Почти не было правильно организованнаго труда: вольница жила больше грабежемъ кочевниковъ и своихъ соплеменниковъ по торговымъ путямъ. Конечно, съ теченіемъ времени и тутъ стала образовываться зажиточная, степенная, хозяйная часть населенія и голытьба, которую первая старалась эксплуатировать; антагонизмъ между этими экономическими группами былъ сознанъ. Зачинщики бунтовъ, каковы Разинъ, Булавинъ, Голый, Пугачевъ, къ голытьбѣ, голи кабацкой обращались съ своими воззваніями, были атаманами этой голытьбы. Но въ этой голытьбѣ и они, и сама голытьба въ себѣ не видали ничего, кромѣ безхозяйныхъ личностей; они не протестовали противъ общественныхъ неравенствъ, — въ экономической ли, въ политической ли сферѣ, — все равно; они протестовали лишь противъ злоупотребленій этими неравенствами, противъ личностей, употребляющихъ неравенства во зло. Въ призывныхъ грамотахъ Булавина, напр., говорится: «худымъ людемъ, и княземъ, и боярамъ, и прибыльщикамъ, и нѣмцамъ за ихъ злое дѣло отнюдь бы не молчать и не спущать ради того, что они вводятъ всѣхъ въ еллинскую вѣру и отъ истинной Христовой вѣры отвратили своими знаменьми и чудесы прелестными; а между собою добрымъ, начальнымъ, посадскимъ, торговымъ и всякимъ чернымъ людямъ отнюдь бы вражды никакой не чинить, напрасно не бить, не грабить и не разорять, — и буде кто напрасно станетъ кого обижать или бить, и тому чинить смертную казнь»… «Намъ до черни дѣла нѣтъ, — пишетъ въ своемъ воззваніи атаманъ Голый, — намъ дѣло до бояръ и которые неправду дѣлаютъ»... Въ этомъ различеніи добрыхъ отъ злыхъ людей все дѣло въ постановкѣ сознательныхъ цѣлей бунтовъ; дальше этого различенія бунтари и не идутъ^[15]. Въ челобитной къ царю Булавинъ заявляетъ, что казнилъ Долгорукаго и перебилъ его команду за то, что они поступили не по государеву указу, «а отъ тебя, великій государь, мы никуда не откладываемся». Общественная идея, если иногда и сказывается въ обѣщаніяхъ воли крѣпостному крестьянству, въ угрозахъ основать «козацкое государство», то и эти обѣщанія, и угрозы скорѣе представляютъ мимолетное и неопредѣленное вполнѣ видѣніе. Средства для этого опредѣляются тѣмъ же принципомъ личности: вырѣзать всѣхъ помѣщиковъ сплошь, посадить на престолъ своего царя, убить всѣхъ бояръ, злоупотребляющихъ властью, — вотъ и все. Личность можетъ сдѣлать и добро, и зло; хорошъ человѣкъ — все хорошо, худъ человѣкъ — плохо; устрани, его, посади на его мѣсто хорошаго, — вотъ и опять уничтожено общественное зло. Общественно политической идеи, требованій реформы нѣтъ и въ поминѣ даже въ зародышевомъ видѣ. Да это и понятно. Личность, прежде всего, только чувствуетъ, что она вступаетъ въ какое-то противорѣчіе съ обществомъ, что нѣчто извнѣ, нѣчто въ окружающихъ людяхъ давитъ ее и стѣсняетъ, заставляетъ ограничивать свои интимные порывы и желанія. Она и возстаетъ, прежде всего, противъ личностей же, старается освободиться отъ гнета съ помощью того же орудія, какимъ ее саму пригнетаютъ, съ помощью гнета и самоуправства. Съ успѣхомъ этого освобожденія борьба также безсознательно изъ оборонительной переходитъ въ наступательную: личность не останавливается на своемъ освобожденіи, она хочетъ давить, угнетать, въ свою очередь, другихъ. Деспотизмъ главы патріархальной семьи, насилія и деспотизмъ завоевателей суть явленія этого порядка. Здѣсь же, намъ кажется, разгадка деспотизма удачниковъ изъ массы — вродѣ Никона. Когда личность, какъ мотивъ, лежитъ въ основѣ народнаго движенія, она приводитъ къ тому же деспотизму въ видѣ насилія и самоуправства надъ представителями гнетущаго порядка жизни. Само собою разумѣется, что если смотрѣть на народное движеніе, какъ наши бунты XVII—XVIII в. со стороны, то въ основѣ этого движенія мы откроемъ соціальную причину, и цѣль движенія для насъ, когда мы смотримъ со стороны на дѣло, непремѣнно общественная, — это стремленіе найти такую форму общественной жизни, въ которой бы личность и общество не были въ антагонизмѣ, или чтобы этотъ антагонизмъ, по крайности, былъ по возможности уменьшенъ, — но эта цѣль безсознательна: сами творцы и участники движенія не знаютъ, что они творятъ; на своихъ плечахъ они чувствуютъ, что въ общественной жизни что то неладно, могутъ указать лицъ, отъ которыхъ приходится туго, но и только. Опредѣливши по своему причину зла, они начинаютъ расправляться съ нимъ «своимъ средствіемъ», и изъ этой расправы, понятно, ничего не выходитъ, кромѣ большаго усиленія врага. И, наблюдая данное историческое явленіе, мы можемъ, конечно, говорить съ своей субъективной точки зрѣнія о безсознательномъ недовольствѣ соціально-политическимъ строемъ, о стихійномъ протестѣ противъ этого строя, но говорить о политическихъ воззрѣніяхъ и идеалахъ, говорить о козацкомъ государствѣ (когда даже въ этомъ «государствѣ» шелъ разладъ между «голытьбой» и «кармазинниками»), — это значитъ извращать весь смыслъ историческихъ фактовъ.

И такъ, вотъ выходы изъ невыносимо-тяжелаго положенія, въ какое поставлена была масса въ XVII—XVIII в.: уходъ въ бѣга и примыканье къ разбойничьимъ шайкамъ, уходъ въ военную службу, мѣстные и общіе бунты. Во всѣхъ этихъ явленіяхъ психическая подчладка одна — стремленіе личности къ освобожденію отъ матеріальнаго гнета, къ вольной жизни, которая практически складывается, осуществляясь на дѣлѣ, въ безсознательную, стихійную бытовую форму — общины, артели, круга, міра. Сознательнаго отношенія къ этой формѣ нѣтъ, потому что личность видитъ вокругъ себя только личностей и не развилась до отвлеченія отъ личностей формы ихъ быта. А потому даже среди протестантовъ, на окраинахъ, эволюція стихійно-бытовой-формы естественно идетъ въ сторону крѣпостнаго режима, выражаясь сначала въ распаденіи однородной массы на «голытьбу» и «кармазинниковъ», на Козаковъ «войсковой руки» и «старшининой руки», а потомъ и въ полномъ, впослѣдствіи (и даже скоро) крѣпостномъ подчиненіи «голытьбы» «кармазинникамъ», т. е. повторяется уже отмѣченный нами выше процессъ, происходившій при первой, мирной колонизаціонной работѣ въ удѣльно-вѣчевую пору и въ началѣ московскаго періода.

Какъ ни много было, однако, въ XVII—XVIII вѣк. бродячей, бѣглой вольницы, все же она представляла меньшинство, все же за ней оставалась масса и среди этой массы выдвигались протестанты другаго рода. Чѣмъ жила эта масса, что давали ей эти другіе протестанты, куда вели ее и какъ она къ нимъ относилась? Въ бунтаряхъ протестъ безсознателенъ, цѣли элементарны до послѣдней степени, непосредственны сполна. Просторъ и воля, отсутствіе сдержки для всего, что бы человѣкъ ни дѣлалъ, — вотъ что, прежде всего, нужно. Правда, протестъ освѣщается нѣкоторымъ нравственнымъ идеаломъ, — люди выступаютъ противъ поступающихъ несправедливо, противъ дурныхъ, злыхъ личностей, портящихъ общественную жизнь. Но понятія о добрѣ и злѣ тутъ до крайности спутаны, неясны, представляются больше красными словцами, чѣмъ дѣйственнымъ началомъ жизни. Видно, что люди толкуютъ по наслышкѣ и, притомъ, больше «для разговора», чѣмъ въ серьезъ. Нравственная идея вырабатывается собственно среди массъ, спокойно сидящихъ на мѣстахъ. Тамъ, загнанная въ безъисходную пропасть, мысль работаетъ надъ созданіемъ, какъ говорятъ пессимисты, «иллюзій и фикцій» въ области теоретической, въ области міровоззрѣнія, чтобы здѣсь найти устой, который далъ бы возможность если не выдраться изъ пропасти, то, по крайней мѣрѣ, примѣниться къ ней? Въ виду общественнаго зла, сознаніе начинаетъ свою работу, прежде всего, въ области нравственныхъ истинъ. Изъ человѣка все — и добро, и зло всходитъ. Дурныхъ людей насиліемъ и самоуправствомъ не переведешь на свѣтѣ, — этотъ выводъ скоро назрѣваетъ въ умѣ человѣка на основаніи ежедневнаго жизненнаго опыта. А отсюда прямо слѣдуетъ, что нужно убѣдить человѣка перемѣнить жизнь, исправиться, «сократиться», дѣлать добро, а не зло, нужна проповѣдь нравственныхъ истинъ. Только длинный историческій опытъ, только дальнѣйшая работа сознанія на почвѣ науки, установляющая новые взгляды на человѣческую волю, на зависимость человѣческаго самоопредѣленія отъ среды, приводитъ къ сознанію важности общественныхъ формъ, ихъ вліянія на характеръ и нравственность человѣка, и къ мысли о реформѣ соціальныхъ учрежденій. Но пока сознаніе находится на антропоцентрической степени развитія, пока ученіе о свободѣ воли господствуетъ, пока люди думаютъ, что человѣкъ, личность все можетъ, что захочетъ, — до тѣхъ поръ овщественной формѣ, учрежденіямъ не даютъ никакого значенія, до тѣхъ поръ проповѣдь нравственныхъ истинъ считается единственнымъ средствомъ спасенія отъ соціальнаго зла, какъ прежде такимъ средствомъ признавался уходъ на новыя мѣста. Проповѣдь нравственныхъ истинъ, — сравнительно, значитъ, — представляетъ шагъ впередъ въ развитіи общества; это переходная ступень къ требованію общественной реформы, но, опять таки, и здѣсь еще нѣтъ мѣста общественной идеѣ, она еще не появляется, или же появляется въ зародышевомъ видѣ,, столь неопредѣленная, что рѣшительно нельзя развить изъ нея даже сотой доли тѣхъ выводовъ, какіе будутъ сдѣланы позднѣе, рѣшительно нельзя изъ нея развить дѣятельности «съ преобладаніемъ соціальной стороны».

Выработка нравственныхъ началъ и проповѣдь ихъ, работа пробуждающейся сознательной мысли съ половины XVII в. становится все сильнѣе. Чѣмъ дальше идетъ дѣло, тѣмъ больше свѣжихъ силъ изъ массы отдается работѣ въ области религіозно-нравственной мысли, отыскивая тутъ исходъ изъ невыносимой жизненной муки, научаясь даже въ мукѣ этой находить успокоеніе и освѣженіе личности, нравственное самоудовлетвореніе. Чѣмъ дальше идетъ работа въ этой области, тѣмъ больше гаснутъ, пропадаютъ, разбиваются и мельчаютъ другіе способы спасенія отъ соціальнаго зла. Концентрированные «земскіе» бунты XVII в. съ развитіемъ крѣпостнаго права разбиваются на мѣстные, бунтовщиками остаются одни крестьяне; но и они все больше прислушиваются къ новой проповѣди и, входя во вкусъ ея, бросаютъ старую манеру раздѣлки со зломъ… Нравственная идея эпидемически охватываетъ массы, какъ будто въ нихъ было какое-то предрасположеніе къ ея воспріятію, къ ея усвоенію не только умомъ, но и сердцемъ и дѣлами. Не всякая эпоха отзывчива на проповѣдь нравственныхъ истинъ. Церковь проповѣдывала нравственную идею и до XVII в. очень ревностно и очень давно. Но отчего же только теперь массы стали къ ней такъ воспріимчивы? Для этого посмотримъ еще на психическое настроеніе массъ въ теченіе XVII—XVIII в., на ту общественно-психологическую почву, на которой принялась нравственная идея. Это покажетъ намъ причины воспріимчивости къ нравственной проповѣди, опредѣлитъ и самую стоимость и направленіе этой проповѣди, широту идеи, подхватывавшейся массой.

Если мы обратимся къ состоянію умственнаго развитія массъ, то увидимъ, что народъ въ XVII—XVIII вѣк. находился сполна подъ властію воображенія, въ періодѣ безсознательнаго художественнаго творчества, художественнаго мышленія образами и картинами. Участіе разсудка крайне ничтожно. Отсюда легковѣріе, полная нетребовательность къ «достаточному основанію», слѣпая вѣра въ чудесное. Страхъ и удивленіе преобладаютъ надъ всѣми другими ощущеніями и чувствами. Поражаетъ и останавливаетъ на себѣ вниманіе все необыкновенное, уродливое, странное, необъяснимое. При такомъ состояніи умственнаго развитія понятно, что соціальная жизнь, полная случайностей и неожиданностей, должна была держать массы то въ напряженномъ состояніи ужаса, то въ ожиданіяхъ чего-то еще болѣе страшнаго и неизвѣстнаго^[16]. Неожиданный какой-нибудь ударъ судьбы, чума, появленіе зловѣщей кометы, вспышка противъ помѣщика и жестокая до звѣрства экзекуція послѣ этого, нападеніе «воровской шайки» повергали населеніе въ такое отчаяніе, до такой степени поражали и парализовали дѣятельность всѣхъ душевныхъ способностей, что люди дѣйствительно «не помнили себя». Горе безъисходное, страхъ, отчаяніе, тяготѣвшія постоянно надъ массой, до того разстроили и расшатали нервную систему народа, что эпидемически распространяются зараженія истерикой. Мужчины и женщины кличутъ и икаютъ на пущій страхъ обывателямъ. Правительство издаетъ указы, дѣлаетъ наказы по этому предмету то одному вѣдомству, то другому. Кликушество становится преступленіемъ и даже теперь еще сохраняется память о томъ, какую роль оно играло когда-то, въ 937 ст. улож. о наказаніяхъ. Съ 1666 г. по 1670 г. обыватели города Шуи бьютъ челомъ царю, что въ Шуѣ на посадѣ то и дѣло объявляются «грѣшные люди, порченые мужеска и женска полу, различными всякими совѣстьми мучимы бываютъ»; нападаетъ на нихъ «тоска лютая», «икота», «нечистый, злой духъ кричитъ въ нихъ, ово звѣремъ, ово птицею»; они мечутся бьются, приходятъ въ неистовство, «а отъ чего, и то намъ, сиротамъ, невѣдомо»^[17]. Около того же времени въ Муромскомъ уѣздѣ, Владимірской губерніи (по тогдашнему, «въ стародубской сторонѣ»), сходитъ на землю по усердной молитвѣ нѣкоторыхъ православныхъ людей самъ Саваоѳъ въ огненномъ облакѣ на пламенной колесницѣ, воплощается въ бѣглаго солдата Данилу Филиппова и полагаетъ начало сектѣ «людей Божіихъ». Въ Тюменд, въ 1677 г., кличутъ трое мужчинъ и одна монахиня. Въ Тобольскомъ уѣздѣ, на рѣчкѣ Березовкѣ, монахъ Данило, «пойманный на Москвѣ въ церковныхъ расколахъ», завелъ пустынь. Въ этой пустыни у него «наученіемъ сатанинскимъ старицы и дѣвки бились о землю и говорили, что они въ то время, какъ бьются, видятъ Пресвятую Богородицу и небо отверсто, ангелы вѣнцы держатъ тѣмъ людямъ, которые въ той пустыни постригаются. И, слыша его, старца Данилы, такую прелесть», многіе изъ Томска, изъ Тюмени и изъ иныхъ городовъ, оставя домы и имущество, бѣгутъ къ нему въ пустынь съ женами и дѣтьми и постригаются. Для розыска въ этой пустыни отправлена команда, но она донесла, что та пустыня съ людьми до ихъ пріѣзда сгорѣла^[18]. Въ 1718—20 годахъ кликуши вызываютъ мѣропріятія московскаго губернатора. Духовный регламентъ предписалъ архіереямъ при посѣщеніи епархій спрашивать, есть ли кликуши. Оказалось, что кликушъ всюду много и онѣ появляются «стаями» въ теченіе всего XVIII в. въ разныхъ городахъ и областяхъ Россіи^[19]. Необходимо замѣтить, что значительная доля кликушъ приходится на старовѣровъ.

Измученныя тягою жизни, ужасомъ предъ ея всевозможными случайностями, съ расшатанной всѣмъ этимъ нервной системой, сильно предрасположенной къ заболѣваніямъ, легковѣрныя, экзальтированныя проповѣдниками нравственной идеи, массы въ теченіе XVII—XVIII вѣк. представляютъ всколыхнутое море… Всевозможныя волны слуховъ, то ужасныхъ, то свѣтлыхъ, радужныхъ, то и дѣло поднимаются и ходятъ всюду. Каждое событіе исторіи того времени своеобразно отмѣчается въ народномъ сознаніи волною слуховъ и толковъ и, можетъ быть, это-то еще и живитъ ее, хотя и не сильно, потому что, въ то же время, самосожженія растутъ такъ же эпидимически, какъ и истерика, и, повидимому, въ тѣсномъ союзѣ между собою^[20]. Слухи и толки дѣйствительно идутъ волнами, то принимая однородную окраску ненависти и угрозы, то надежды, то ужаса и отчаянія.

Покончимъ сначала съ первой группой — оптимистической, куда мы относимъ и угрозы, потому что онѣ сейчасъ же производятъ вмѣстѣ съ тоскливымъ замираніемъ сердца въ ожидаланіи неизвѣстнаго, «что-то будетъ?» и надежду, что, «можетъ быть, авось все перемѣнится». Послѣ смерти Петра слышатся такія рѣчи: «Похваляютъ, что императоръ нашъ былъ мудренъ, а что его мудрость? Затѣялъ подушную перепись себѣ на безголовье, а всему народу на изнуренье, и вручилъ свое государство невѣрному роду; что хорошаго! Все-то изложили и указали, и всю землю вязали большіе бояре; какъ прежде того они, бояре, пролили кровь стрѣлецкую, такъ и имъ, боярамъ, отольется кровь на главы ихъ: вдолгѣ ли, иль вкороткѣ будетъ не безъ смятенья!»^[21]. То и дѣло являются случаи отказа отъ присяги; духъ возмущенія сказывается даже въ монахиняхъ: «я за царицу Бога не молю, — говоритъ одна, — молю Бога за царевича. Какая она царица?». «Креста цѣловать не буду, — заявляетъ раскольникъ, — если женщина царемъ, пусть и крестъ цѣлуютъ женщины». «Не статочное дѣло женщинѣ быть на царствѣ; она же иноземка». Бракъ ея съ Петромъ неправиленъ, а, стало быть, и повиноваться ей нельзя. Старовѣры отказываются присягать и повиноваться и «потому, что они по указамъ подписались въ двойной окладъ и этимъ платежемъ себѣ свободу получили»^[22]. Возобновляется и распространяется, повсемѣстно ходившая при Петрѣ, сказка, что самъ Петръ въ плѣну въ Стокгольмѣ, удержанъ тамъ влюбившейся въ него царицей, что со времени возвращенія Петра изъ-за границы царствовалъ собственно не онъ, а похожій на него шведъ, отправленный шведской царицей вмѣсто Петра, что теперь умеръ именно этотъ шведъ, а царь живъ, и царевичъ живъ. Къ Екатеринѣ I относятся презрительно отрицательно; каждый слухъ подхватывается и самый нелѣпый самозванецъ находитъ легковѣрную толпу приверженцевъ. При Екатеринѣ I появляются сразу два самозванца и затѣмъ то и дѣло проскакиваютъ снова, давая лишнюю работу «розыскной канцеляріи», которая сроимъ привлеченіемъ къ каждому дѣлу народа толпами, мучительствомъ своихъ застѣнковъ еще больше приводитъ въ ужасъ массы. И рядомъ съ предсказаніями и угрозами «смятеній» мы встрѣчаемся съ толками, уже совершенно безнадежными: «Когда государь преставлялся, то самъ про себя говорилъ: еще было мнѣ жить, да міръ меня проклялъ. Жестокъ онъ, сударь, былъ, а сказываютъ — его внукъ жесточае еuj будетъ».

Однако, сверху все идетъ какая-то ломка, все перемѣны. Иногда на площадяхъ читаютъ указы, въ которыхъ какъ будто манятъ какими-то милостями и льготами. Легковѣрной надеждѣ легковѣрнаго вѣка немного надо, чтобы снова загорѣться, а жить такъ страшно, тяжело безъ нея. И новая волна слуховъ поднимается и растетъ, усиливаясь и свѣтлѣя, какъ только становится хоть чуть-чуть полегче дышать. Въ самомъ дѣлѣ, прослѣдите только по «Полному собранію законовъ» и вы увидите, какая масса утѣшительныхъ слуховъ, подложныхъ манифестовъ, «развратныхъ», «нескладныхъ» рѣчей волновали массы въ теченіе XVII—XVIII вѣк., какъ эта волна разросталась въ мало-мальски благопріятныя царствованія. Правительство то и дѣло сыплетъ указами, предназначенными быть ушатомъ холодной воды для легковѣрныхъ головъ. Въ указѣ 1757 г. мы читаемъ, что многіе русскіе и иностранные подданные разглашаютъ «лживыя вѣдомости о нынѣшнихъ штатскихъ, политическихъ и воинскихъ дѣлахъ» и «присовокупляютъ къ тому развратныя толкованія и совсѣмъ нескладныя разсужденія со столь большею продерзостью, сколь меньше имѣютъ объ оныхъ они свѣдѣніе и понятіе»^[23]. Почти непосредственно затѣмъ новый указъ констатируетъ, что разные бѣглые люди разглашаютъ слухи, будто въ Астрахани къ винограднымъ садамъ велѣно принимать всякаго званія людей, кто бы откуда ни пришелъ^[24]. Во 2-й мѣсяцъ царствованія Екатерины II ей уже приходится заявлять въ указѣ, что «нѣкоторыхъ помѣщиковъ крестьяне, будучи ослѣплены разсѣянными отъ непотребныхъ людей слухами, отложились отъ должнаго повиновенія, а потому и далѣе поступили на многія своевольства и продерзости»^[25]. Затѣмъ опять скоро новый указъ противъ «дерзостныхъ толковъ и странныхъ разсужденій не только о гражданскихъ правахъ и правительствомъ издаваемыхъ уставахъ, но и о Божественныхъ узаконеніяхъ»^[26]. 1764 г. разнаго званія люди «по неосновательному и ложному дерзкихъ людей разглашенію оставляютъ, свои мѣста и бѣгутъ селиться въ непозволенныхъ мѣстахъ»^[27]. Въ томъ же году въ Петербургѣ появилось «нескладное сочиненіе», происшедшее, по словамъ именнаго указа, «отъ самаго подлаго и глупаго духа, кроющагося между вѣрноподданными Ея Императорскаго Величества» и составленное «для обмана невинныхъ, малосвѣдущихъ людей». Это «нескладное сочиненіе» былъ ложный именной указъ и начинался такъ: «время уже настало лихоимство искоренить; весьма желаю въ покоѣ пребывать, однако, весьма Наше дворянство пренебрегаетъ» и пр. Тотъ же указъ, несмотря на разоблаченіе, появился въ 1767 г. въ Ярославлѣ^[28]. Въ 1766 г. въ главную дворцовую канцелярію явилось нѣсколько крестьянъ-ходоковъ съ прошеніемъ, въ которомъ, ссылаясь на бывшій, будто бы, въ этомъ году указъ, чтобы за тягчайшими отъ помѣщиковъ оброками, коихъ платить крестьяне не въ состояніи, отписывать ихъ на Ея Императорское Величество, крестьяне просили о припискѣ ихъ въ общество дворцовой конторы. Подателей спросили: видѣли ли они указъ? Оказалось, что они о немъ только слышали^[29]. Въ томъ же году вмѣстѣ съ указомъ о созывѣ коммиссіи для составленія новаго уложенія прошелъ слухъ, тотчасъ выразившійся въ мѣстныхъ вспышкахъ, "что новый законъ уничтожитъ крѣпостныя отношенія^[30]. Въ 1771 году поселенцы на казенныхъ шелковыхъ заводахъ на р. Ахтубѣ (знаменитой въ разбойничьихъ пѣсняхъ и преданіяхъ о вольницѣ) отказались отъ работы, потому что прошелъ слухъ объ указѣ отъ сената, чтобы быть тѣмъ всѣмъ поселенцамъ козаками^[31]. Бѣглецы, виновники убійства преосвященаго Амвросія во время чумы въ Москвѣ, «разносятъ ложные, злодѣйскіе, касающіеся къ замѣшательству слухи»^[32]. Еще въ 1764 году курьерамъ, ѣдущимъ въ отдаленные пункты, указано «не разглашать лживыхъ вѣдомостей», что, очевидно, нерѣдко случалось; тѣмъ не менѣе, въ 1796 г. подпоручикъ Иванъ Ѳедосѣевъ, отправленный съ казеннымъ порученіемъ въ Оренбургъ, по дорогѣ разсказываетъ, отъ имени Павла Петровича, что помѣщичьи крестьяне будутъ государевы и собирать оброки съ нихъ станутъ наравнѣ съ крестьянами казеннаго вѣдомства^[33]. Слухи распространяются устно, выростаютъ изъ подметныхъ писемъ и фальшивыхъ указовъ, которые правительству то и дѣло приходится опровергать. Указы по поводу подметныхъ писемъ сыплются со времени Петра точно изъ рога изобилія; каждое новое царствованіе подтверждаетъ и напоминаетъ эти указы по нѣсколько разъ^[34] вплоть до царствованія Императора Александра I, когда понадобился по обычаю новый указъ по этому поводу^[35].

Слухи поднимаютъ народныя надежды, производятъ мѣстныя вспышки, а, между тѣмъ, является команда и производитъ страшную экзекуцію; вмѣсто ложныхъ вѣдомостей, являются настоящіе указы, мало что не оправдывающіе ожиданій, а приносящія все большую и большую тяготу, тѣмъ болѣе ужасную, что, благодаря «лживымъ вѣдомостямъ», постоянно шевелится и растетъ мысль о лучшемъ будущемъ: жить такъ хочется, чѣмъ больше себя обрѣзаешь и сокращаешь; такъ ярко свѣтитъ счастье среди густой тьмы текущаго прозябанія. Жить хочется, а попытки улучшить жизнь не удаются, слухи не оправдываются и люди не знаютъ, что имъ сдѣлать, чтобы лучше жилось. Для того, чтобы это прозябаніе было сколько-нибудь сносно, — мало однихъ этихъ неопредѣленныхъ, измѣнчивыхъ колебаній между надеждой и отчаяньемъ. Ходитъ цѣлая полоса слуховъ другаго рода, — слуховъ, которые наталкиваютъ личность на выходъ совсѣмъ въ другомъ родѣ, гораздо болѣе глубокій и прочный, чѣмъ тѣ, какіе мы видѣли до сихъ поръ. Эта новая полоса слуховъ носить характеръ идейный: концентрируя въ себѣ всѣ отголоски, всѣ видоизмѣненія психическаго настроенія массъ, обобщая эти настроенія въ одно, выраженное цѣлостно, въ грандіозномъ образѣ, подчиняющемъ невольно воображеніе, новые слухи ведутъ за собой цѣлый рядъ образовъ и идей, которые иначе освѣщаютъ житье-бытье массы; открывая собою длинную цѣпь созерцаній, они даютъ новый смыслъ жизни. Мы говоримъ о слухахъ и толкахъ о пришествіи въ міръ антихриста и о нравственной идеѣ, выведенной отсюда старовѣрьемъ. Идея объ антихристѣ при Петрѣ вовсе не представляетъ достоянія одного только раскола; она распространена повсемѣстно. И это совершенно понятно. Разсказы объ антихристѣ дѣйствовали, прежде всего, на воображеніе, какъ страшная сказка. Притомъ, сказка эта имѣла такъ много реальныхъ чертъ, такъ полно иногда захватывала дѣйствительность, что, разъ заинтересовавшись ею, нельзя было скоро отъ нея отойти, а, присматриваясь дальше, въ ней человѣкъ находилъ такой глубокій смыслъ, что становился ея ревностнымъ распространителемъ и исповѣдникомъ, потому что изъ этой сказки для него выростала новая вѣра — «старая вѣра», какъ говорили книжники, только очищенная отъ поповскихъ искаженій, сдѣланныхъ при патріархѣ Никонѣ. Мы въ другомъ мѣстѣ уже показывали, какъ выросталъ образъ антихриста въ сознаніи народныхъ массъ до Петра^[36]. Теперь ограничимся только связнымъ изложеніемъ толковъ и слуховъ по этому предмету при Петрѣ.

Послѣ отпаденія отъ православія юнитовъ, что, какъ извѣстно, было дѣломъ антихриста-папы, сатана неожиданно прокрался въ «третій Римъ» — Москву и овладѣлъ, прежде всего, Алексѣемъ Михайловичемъ, ставшимъ къ концу своей жизни «изъ владыки мучителемъ». «Первородный сынъ его Петръ отъ втораго пребеззаконнаго брака помазался на престолъ Всероссійскій закономъ жидовскимъ отъ главы до ногу, показуя яко ложный есть мессія и лжехристосъ», — такъ учитъ составитель Оказанія объ антихристѣ, еже есть Петръ I-й. Народная легенда, однако, не проходитъ этого важнаго пункта такъ спѣшно. Ея уваженіе къ царскому имени такъ велико, государь въ ея воображеніи окруженъ такимъ ореоломъ правоты и святости, что она никакъ не можетъ допустить помраченія этой единственной свѣтлой надежды. (Даже бунтовская вольница съ трудомъ переваривала мысль о неправости царя, да и то она ратовала противъ царей «подмѣнныхъ» и узурпаторовъ, за царей «настоящихъ» (самозванцы). Царь для народа источникъ правосущія и милости, — это высшій представитель правды, какъ ее сознаетъ въ данную минуту массовая мысль и, разъ этотъ источникъ правды изсякъ, исчезнетъ вмѣстѣ съ нимъ и всякая надежда на лучшее, всякая вѣра въ жизнь. А масса въ жизнь не можетъ не вѣрить: слишкомъ ужь жизнь полна для нея смысла, хотя сплошь и рядомъ грознаго и невыносимо тяжелаго. Царь-антихристъ, разсуждаетъ легенда, — и это неудивительно; это, вѣдь, царь не настоящій, подмѣнный, оттого онъ и дѣлаетъ «богоборныя» дѣла, оттого и жить плохо на свѣтѣ. Со всей эпической обстоятельностью разсказываютъ, что Алексій Михайловичъ, огорченный тѣмъ, что Наталья Кирилловна родитъ все царевенъ, «близъ рожденія изволилъ ей, царицѣ, говорить: „ежели де будетъ царевна, я де тебя постригу“. И она, государыня-царица, призвавъ Артамона Сергѣича (Матвѣева), сказала ему ту тайну, что царь на нее гнѣвенъ; и когда родила царевну, и Артамонъ Сергѣичъ, учинивъ сокровенно, взялъ изъ нѣмецкой слободы, младенца и подмѣнилъ вмѣсто той царевны, а царевну отдалъ въ нѣмецкую слободу и понынѣ будто она въ нѣмецкой слободѣ жива; а по тому дѣлу ему, Артамону Сергѣичу, великое время стало отъ нея, царицы, за такое умышленіе»^[37]. Называютъ даже настоящаго отца ребенка, — это любимецъ Петра, Лефортъ^[38]. Иные, впрочемъ, просто говорятъ, что это подмѣнный шведъ^[39], родившійся отъ нечистой дѣвы^[40], какъ подобаетъ антихристу. Послѣ поѣздки Петра за границу, какъ мы уже знаемъ, возникла варіація легенды о подмѣнѣ. За границу поѣхалъ царь настоящій, вернулся вмѣсто него — обмѣнный. Изъ этого разсказа образуется въ качествѣ продолженія новый разсказъ, объясняющій послѣдующія событія петровскаго царствованія, рѣшительно непонятныя, необъяснимыя иначе для народа. Почему царь казнитъ Алексѣя Петровича? «Потому, что онъ шведъ, — отвѣчаетъ легенда, — и платье потому возлюбилъ шведское, и со шведами ѣстъ и пьетъ, и изъ ихъ королевства не выходитъ, и шведъ у него въ набольшихъ. А паче того догадывайся, что онъ извелъ русскую царицу и отъ себя сослалъ въ ссылку^[41] въ монастырь», «и сама царица будто бы отъ него отказывается», — извелъ именно затѣмъ, «чтобы съ нею царевичевъ не было, и царевича Алексѣя Петровича извелъ, своими руками убилъ для того, чтобы ему, царевичу, не царствовать, и взялъ за себя шведку царицу Екатерину Алексѣевну и та царица дѣтей не родитъ», а потому, конечно, послѣ смерти Петра крестъ будутъ цѣловать какому-нибудь шведу, родственнику царицы^[42]. «И великій князь Петръ Алексѣевичъ (сынъ Алексѣя Петровича) не простъ человѣкъ, — говоритъ новая легенда, — потому что родился отъ шведки мѣрою въ аршинъ съ четвертью и съ зубами»^[43]. Вотъ почему это отродье, сказываютъ, как| мы видѣли, будетъ «еще жесточае» самого царя. А что царь — антихристъ, въ этомъ нѣтъ никакого сомнѣнія. Всюду ходитъ ужасъ наводящіе слухи о томъ, что онъ дѣлаетъ, что намѣренъ дѣлать. А книжники еще раньше Петра, да и при немъ, ревностно распространяли идею объ антихристѣ: они сдѣлали ходячими признаки его, заранѣе намѣтили весь планъ его богоборной дѣятельности и все сбывается какъ по писанному. Антихристъ перемѣняетъ времена и лѣта, по пророчеству, и Петръ, «по совершенномъ своея злобы совершеніи», возобновилъ новолѣтіе янусовское и отъ него узаконилъ вести лѣтосчисленіе, принялъ на себя титло патріаршеское, именовался «отцомъ отечества» и бысть самовластенъ, не имѣя никого въ равенствѣ себѣ, бысть единая безглавная глава надъ всѣми, противникъ Христовъ, антихристъ"^[44]. Антихристъ, по пророчеству, водворяетъ «мерзость запустѣнія на мѣстѣ святѣ», — Петръ дѣлаетъ то же самое. Синоду было предписано боротьсясъ суевѣріями.

Во исполненіе этого повелѣнія синодъ въ 1723 г. постановилъ: («сочинить увѣщаніе съ такимъ разсужденіемъ, что годоваго артуса и богоявленской воды храненіе не нужно, что въ строеніи золотыхъ и серебряныхъ на иконы окладовъ, подсвѣчниковъ и лампадъ особеннаго благочестія и славѣ Божіей приплода нѣтъ».

Потомъ по распоряженію синода стали отбирать въ церковную казну привѣски у образовъ, разорять часовни, отмѣнять крестные ходы. И весь этотъ «раціонализмъ» вводился такъ угловато и оригинально, что даже сенатъ долженъ былъ указать синоду на нецѣлесообразность такой проповѣди: онъ обращалъ вниманіе синодскаго секретаря на то соблазнительное обстоятельство, что «отъ разоренныхъ часовень разбросаны кресты и главы и валяются безъ призору, отъ чего происходитъ большой соблазнъ», что нельзя отмѣнять крестные ходы и пр.^[45] Понятно, что народъ еще менѣе сената склоненъ оставить все это безъ вниманія, когда особенно онъ хочетъ окончательно убѣдиться въ томъ, что имѣетъ дѣло съ антихристомъ. Идутъ разговоры такого рода: «въ Казани царь часовни ломаетъ и иконы изъ нихъ выноситъ и кресты съ нихъ снимаетъ, и вездѣ указы разсылаетъ, что часовнямъ не быть»^[46]. По его приказу «дѣлаютъ Богу противно: противъ солнца крестятъ и свадьбы вѣнчаютъ, образы пишутъ съ шведскихъ персонъ; посты не можетъ воздержать, въ постъ христіанъ женитъ^[47], велитъ носить жидовскія эпапчи, брить бороды и лбы, самъ принялъ звѣриный образъ и носитъ собачьи кудри. По неволѣ велитъ христіанъ приводить къ исповѣди и причастію. Прежніе государи по монастырямъ ѣздили Богу молиться, а этотъ государь Богу не молится»^[48]. Его раціонализмъ въ слухахъ обращается въ безсмысленное кощунство надъ святыней. «Петръ у образа Саваоѳа отнялъ два рога, да и подложилъ коню подъ чрево»^[49]. Чтобы уменьшить бѣгство изъ полковъ, Петръ въ письмѣ къ князю Я. Ѳ. Долгорукову велѣлъ накалывать на лѣвой рукѣ солдатъ крестъ и натирать его порохомъ. Эта мѣра практиковалась. Въ 1718 г. у бѣглыхъ, приведенныхъ вмѣстѣ съ рекрутами капитаномъ Лампе, были «запятнаны лѣвыя руки рекрутскимъ пятномъ»^[50]. Развѣ это не дѣло антихриста? Крестъ — «крыжъ латинскій», да еще и на лѣвой рукѣ!… Говорятъ: «печатаетъ царь солдатъ въ руки и та печать на лбахъ и рукахъ — антихристова». Да еще и всѣхъ будутъ печатать: «привезены изъ-за моря клейма на корабляхъ и кого запечатаютъ, тому и хлѣбъ дадутъ»^[51]. Производится подушная перепись, — опять дѣло антихриста: «видимъ по свящ. писанію и изъясненію соловецкихъ страдальцевъ, что у васъ отъ P. X. восемь лѣтъ убавлено, сего ради лживыми подписками весь родъ человѣчъ въ погибель ввели, а мы подъ лживыя ваши лѣта не подписуемся, творите съ нами, что хотите»^[52].

Какъ подобаетъ антихристу, Петръ творитъ чудеса. Левину разсказываютъ его двоюродные братья: «у насъ многіе офицеры говорятъ, что онъ, государь, въ одно время училъ три роты на водѣ лѣтомъ, — будто по льду подымаетъ, также и воду въ кровь превращаетъ»^[53]. Всякая оригинальность, всякая ненормальность организма, отмѣченная у людей, близкихъ къ Петру, — все какъ нельзя лучше доказываетъ, что это противникъ Христовъ. У сына графа Головкина — красная щека, у сына Ѳедора Иваныча Чемоданова «черное пятно на щекѣ и на томъ пятнѣ волосы черные же», а владѣльцы пятенъ — двоюродные братья — и это, вы думаете, спроста? Вы думаете, тутъ не открывается никакого знаменія? Открывается: въ антихристово время будутъ такіе люди^[54]. Строгость Петра въ разсказахъ преувеличивается до звѣрства. Напр., разсказываютъ, что «собралъ онъ, Петръ, бѣглыхъ солдатъ человѣкъ съ двѣсти и, поставя на колѣна, велѣлъ побить до смерти изъ пушки». Его побѣды — новое несомнѣнное доказательство излюбленной идеи. «По писанію сбывается, — говорятъ грамотные люди, — беретъ государь непріятельскіе городы боемъ, а иные лестью. И Царьградъ онъ, государь, возьметъ, да и Римъ возьметъ же лестью и соберетъ жидовъ всѣхъ и съ ними, жидами, пойдетъ въ Іерусалимъ, и тамъ станетъ царствовать и ихъ, жидовъ возлюбитъ, а они, жиды, въ скорѣхъ числѣхъ его не познаютъ; и будетъ у нихъ, жидовъ, гладъ и всякая имъ нужда, и въ то время они, жиды, его, государя, познаютъ, что онъ антихристъ и на немъ сей вѣкъ скончается»^[55]. Праздники по поводу побѣдъ, устраиваемые на заморскій ладъ, съ фейерверками, пушечной пальбой, шутовскими процессіями, неизбѣжно освѣщаются народомъ, непривычнымъ въ зрѣлищамъ такого рода, по своему. Празднованіе, напр., въ 1723 г. Ништадскаго мира, продолжавшееся двѣ недѣли, даетъ старовѣрамъ поводъ говорить, что «антихристъ въ то время садился на престолъ и поставлены въ Москвѣ Красныя ворота, только наши старовѣры въ тѣ ворота не ѣздятъ»^[56]. Въ послѣднее время вопросятъ дани отъ мертвыхъ и отъ живыхъ, — говоритъ Меѳеодій Патарскій, — въ то время отрекутся людіе отъ православныя вѣры" и пр., «а не хотящій тогда отрещися… овы въ домахъ своихъ сожигающеся, а иные въ рѣкахъ и озерахъ утопающе, а иные съ храминъ убивающеся, и сихъ вмѣнитъ Богъ въ мученика»^[57].

«Сбывается, сбывается», — думаетъ въ ужасѣ человѣкъ XVIII в., прислушиваясь къ этой страшной сказкѣ, факты которой у всѣхъ предъ глазами, а освѣщеніе такъ рѣзко и такъ понятно. Отгадка соціальнаго зла именно тутъ, въ этомъ понятномъ, образномъ обобщеніи. Зло отъ личности. Зло страшно, необъятно, но и личность — сила не здѣшняя; это сатана, противникъ Христовъ. Человѣкъ XVII в. доработался до метафизическаго обобщенія «горя злосчастья». Фигура этого горя только страшно неясна: его пластическіе признаки, необходимые, чтобы образъ подчинялъ себѣ воображеніе человѣка/сводятся въ сущности лишь къ тому, что оно «лыкомъ подпоясано, мочалами изопутано». Человѣкъ XVIII в. объяснилъ это обобщеніе «горя-злосчастья», вложивъ его въ образъ антихриста, пластически вполнѣ законченный и опредѣленный. Отсюда открывается путь развитія дуалистическаго религіознаго воззрѣнія безпоповщинскихъ согласій.

Чтобы вполнѣ объяснить себѣ психическій эффектъ, который производили на массы разсказы и толки объ антихристѣ, читатель долженъ себѣ представить, что, вѣдь, за эти ребяческинелѣпыя розсказни разскащиковъ по десятку лѣтъ выдерживали въ Преображенской розыскной канцеляріи, мучительски мучили, били кнутами, рѣзали языки и ноздри, жгли. Пусть читатель припомнитъ, что все это говорилось шепотомъ, что доносъ процвѣталъ, какъ никогда, что достаточно было услышать подобную сказку и уже бояться, что не нынче, завтра по оговору съ пытки попадешь въ Преображенское, откуда выходъ сомнителенъ и ужаленъ. Даже если оправдаютъ и отпустятъ, и то предъ тѣмъ въ пыткахъ искалѣчатъ такъ, что человѣкъ освобождается только для церковной паперти или для могилы. А къ этому еще представьте человѣка съ чуткой, до болѣзненности нервной системой, заполоненнаго суевѣріями, легковѣрнаго, надъ которымъ образы фантазіи имѣютъ власть болѣе дѣйствительную, чѣмъ простыя соображенія и построенія разсудочной дѣятельности, и вы увидите, поймете, что каждое слово такой сказки волосы дыбомъ ставитъ на головѣ, производитъ ужасъ мертвящій: дрожатъ колѣна, зубъ не попадаетъ на зубъ, весь организмъ, вся мысль инстинктивно складываются въ одно безотчетное побужденіе: бѣжать, безъ оглядки бѣжать отъ этого невыносимаго ужаса, изъ этого міра, одержимаго сатаной…

Чтобы еще болѣе опредѣлить и выяснить массовое настроеніе въ XVIII в., мы позволимъ себѣ привести одинъ отрывокъ изъ слѣдственнаго дѣла, весьма характерный для этого въ томъ отношеніи, что мы имѣемъ здѣсь дѣло съ среднимъ человѣкомъ и, притомъ, здоровымъ, повидимому, что тоже необходимо отмѣчать. Въ началѣ XVIII в. при одной тамбовской церкви былъ дьячекъ Степанъ, Онъ былъ поверхностно знакомъ съ Св. Писаніемъ, но то, что зналъ, сильно его интересовало, какъ и многихъ, многихъ людей того времени. Да и, въ самомъ дѣлѣ, время тревожное, все сдвинуто съ мѣста, перетасовано, «не довернешься — бьютъ, перевернешься — бьютъ», а новости за новостями сыплются, какъ изъ рога изобилія, хочется въ этомъ разобраться, найтись, --что другое научитъ, какъ не писаніе? Сами занятія Степана толкаютъ его къ книжкѣ. Всюду разнообразные толки о реформахъ, о Петрѣ, о знаменіяхъ пришествія антихристова, котораго ждутъ, чтобъ не ходить дальше, съ 1666 г. А, между тѣмъ, всюду шныряютъ «фискалы» и стерегутъ всякое не то что неосторожное, а даже неопредѣленное, сомнительное слово. Работа «заплечныхъ мастеровъ» кипитъ, не переводится. Говорятъ, поэтому, шепотомъ, съ пугливой оглядкой, полусловами, намеками, наводящими ужасъ. Встрѣчается Степанъ съ какимъ-то монахомъ Саввой, завязывается разговоръ о современныхъ дѣлахъ и монахъ заражаетъ собесѣдника мыслью объ антихристѣ: «Видишь, — говоритъ онъ о Петрѣ, — одинъ владѣетъ, патріарха-то нѣтъ, а печать видима: велитъ бороды брить!» Ужаснулся Степанъ и первое, естественное побужденіе говоритъ ему: уйди! Уйти, однако, Степанъ сразу не рѣшился; только въ церковь пересталъ ходить. Несомнѣнной увѣренности въ наступленіи царства антихриста, однако, еще нѣтъ; пошелъ къ духовнику посовѣтоваться. Но духовникъ тоже тронутъ этой идеей. «Какъ мы бывали въ Воронежѣ, въ пѣвчихъ, — говоритъ онъ Степану, — то пѣвали предъ государемъ и при компаніи, проклинали измѣнниковъ кой-какихъ. Однажды дошелъ разговоръ до Талицкаго и государь говорилъ: „какой онъ воръ“, Талицкой! Ужь и я, по его, антихристъ! О, Господи, ужь и я антихристъ предъ Тобою». Пѣвчими эти скорбныя размышленія вовсе не поняты. «Къ чему онъ это говорилъ? — задумывался попъ, — кто знаетъ!»… А у Степана «отъ тѣхъ поповыхъ словъ все сумнѣніе къ сумнѣнію, и въ мысли своей онъ держитъ, что Петръ прямой антихристъ». Въ старопечатной Кирилловой книгѣ увидалъ Степанъ, что «во имя Петра имать сѣсти гордый князь міра сего — антихристъ»; рѣчь идетъ о папѣ, а у Степана свой Петръ на умѣ. Встрѣтился съ какой-то бабой, — она разсказываетъ, что были люди въ Суздалѣ и тамъ царица Авдотья Ѳедоровна говорила: «держите вѣру христіанскую, — это не мой царь!» Подъ вліяніемъ этихъ толковъ Степанъ бросаетъ жену и постригается въ Тамбовѣ въ монахи подъ именемъ Самуила. Его предостерегаютъ: первое гоненіе антихриста будетъ на монастыри. «Ничего, — отвѣчаетъ Степанъ, — тогда уйду въ горы». Въ монастырѣ тѣ же разговоры; ходятъ сказки и о подмѣнѣ царя.

Пріѣзжаетъ къ Самуилу дядя — монахъ Никодимъ. Спрашиваетъ его Самуилъ о царѣ, не антихристъ ли? Тотъ отвѣчаетъ: «нѣтъ, -не антихристъ, а развѣ предтеча его». Около того времени случилось въ монастырѣ какое-то дѣло; для слѣдствія и допросовъ монаховъ забрали и увезли въ Воронежъ. Въ это время Самуилъ" написалъ и подбросилъ на незнакомый дворъ письмо о царѣ-антихристѣ. Вышелъ регламентъ съ нѣкоторыми мѣрами противъ монашества; тогда Самуилъ ужь окончательно рѣшилъ, что царь антихристъ: «отводитъ отъ монашества! Надо бѣжать въ пустыню». На этотъ разъ Степанъ дѣйствительно ушелъ. Его скоро, однако, поймали, отодрали плетьми и посадили на цѣпь въ монастырѣ, изъ котораго онъ убѣжалъ. Самуилу удалось убѣжать второй разъ. Теперь онъ ушелъ въ степь и сталъ проповѣдывать бурлакамъ о наступленіи царства антихриста. Но тутъ ему, какъ на грѣхъ, попались книги, изданныя духовною властію противъ раскола «Увѣтъ Духовный», «Пращица» (Питирима Новгородскаго), «Знаменія пришествія антихристова» (Степана Яворскаго). Прочиталъ ихъ Самуилъ и, какъ человѣкъ искренній, сознался въ своихъ заблужденіяхъ, повѣрилъ, что «царь какъ царь», и снова воротился въ свой монастырь. Онъ былъ еще молодъ, любознателенъ, были, очевидно, способности, и его взяли на Москву — учиться. Скучно, однако, зубрить латынь, подвергаться плети префекта за нехожденіе въ классъ человѣку взрослому, давно жена тому, да еще тронутому такъ или иначе проклятыми вопросами. А тутъ еще человѣкъ узнаетъ, что жена его вышла за другаго. Припоминаются ему запрещенія регламента, потому что, не будь ихъ, и жена постриглась бы сгоряча, въ первое время ихъ разлуки. И думаетъ Самуилъ: «онъ все, Петръ виноватъ». И опять бранитъ онъ Петра и пишетъ бранныя слова на бумажкахъ. Попалась одна такая бумажка и представлена куда слѣдуетъ. Взяли Самуила въ тайную канцелярію и послѣ допросовъ и пытокъ казнили… Это случилось уже послѣ смерти Петра^[58].

Читатель видитъ, что въ этомъ весьма характерномъ эпизодѣ нѣтъ ни одного расколоучителя, рѣшительно не видна прикосновенность людей, промелькнувшихъ предъ нами, къ какой-нибудь старовѣрской организаціи. Все это «церковные» — попы, монахи, люди изъ массы, — все люди, ничѣмъ особеннымъ изъ массы не выдѣляющіеся, не исключая и самого Степана. Послѣдній самый обыкновенный человѣкъ, любознательный, благодаря грамотности, разъискивающій въ книжкѣ, къ которой онъ полонъ довѣрія, разгадки тревожныхъ житейскихъ задачъ. Вы видите, что всѣ эти люди дождемъ реформъ, тягою неопредѣлившейся жизни выбиты изъ колеи, перепуганы. Они, какъ стадо овецъ, мечутся изъ стороны въ сторону, пугаемые призраками своего собственнаго воображенія, самыми безсмысленными выдумками, самыми «зржиными» слухами и вѣстями. Ихъ гложетъ червь недовольства, хочется удовлетворенія, но мысль не показываетъ выхода, а, между тѣмъ, стихійнаго побужденія «уйти» безъ разъясненій и раздумья уже мало. Какъ такъ уйти? Почему? Степанъ здоровый человѣкъ, йо не особенно сильный умственно. Онъ въ силу этого можетъ слушать сображенія pro и contra. Попалась ему книжка, обдумался при ея чтеніи человѣкъ, успокоился, страхъ уменьшился, грозный образъ потускнѣлъ: «царь какъ царь». Мысль больше не работаетъ, относительную цѣнность аргументаціи она оцѣнить неспособна. Недовольство остается, а, между тѣмъ, оно безотчетно, въ немъ разобраться силъ не хватаетъ… Будь Степанъ человѣкъ нервный, онъ бы не сомнѣвался; больную душу сильнѣе захватилъ бы образъ антихриста, какъ у Левина. Будь онъ умнѣе, онъ сдѣлался бы теоретикомъ мистико-дуалистической идеи. Но онъ не столкнулся съ людьми, уже работавшими въ этомъ направленіи, и образъ антрихриста всю жизнь только смущалъ его… Такъ и у всего большинства въ то время: міръ сказочный и міръ реальный въ воображеніи перепутаны и сбиты такъ, что мысль ихъ не различаетъ; она мѣшаетъ быль съ небылицей и поступаетъ такъ, какъ велятъ фантастическіе образы; реальныя лица и отношенія она облекаетъ фантастическимъ туманомъ, фантастическими средствами старается достичь реальной цѣли — спасенія отъ «царюющаго зла», успокоенія, отдыха отъ непрерывной двухвѣковой общественной сутолоки… (по крайней мѣрѣ). Сказки объ антихристѣ, — такъ, какъ онѣ ходили въ массѣ, — конечно, не могли сами по себѣ дать нравственнаго успокоенія, но онѣ въ высокой степени возбуждали массы, заставляли прислушиваться къ знакомому, страшно отдающемуся слову, дѣлали воспріимчивыми къ проповѣди нравственной идеи, — проповѣди, начинавшейся съ антихриста. А самая проповѣдь, проникаясь настроеніемъ массъ, освѣщала и освящала это настроеніе, успокоивала человѣка, давала силу страдать, давала самоудовлетвореніе, личности…

II.

Расколъ съ самаго перваго своего появленія въ исторіи выступилъ какъ идея. Какъ идея, онъ получилъ свое значеніе среди массъ, свою авторитетность. Что же давалъ онъ? Что и во имя чего онъ отрицалъ? Какіе идеалы онъ ставилъ? Куда велъ массы?

Количество послѣдователей старовѣрья сильно увеличивалось. Во всѣхъ классахъ общества, даже при дворѣ, оно имѣло своихъ послѣдователей, но главная масса старовѣровъ составлялась, конечно, прежде всего, изъ наиболѣе забитаго, угнетеннаго крестьянства. Чѣмъ же особенно привлекалъ расколъ массу? Какое утѣшеніе онъ давалъ ей? Правда ли, что онъ звалъ массы къ протесту противъ существующаго порядка, ставилъ новые общественные идеалы?

Мы уже видѣли, что среди протестующихъ, недовольныхъ массъ болѣе или менѣе ясно сознанные, выраженные идеалы отсутствовали. Протестъ шелъ противъ личностей во имя личности. Соціальное зло приписывалось личности. Идетъ ли глубже въ смыслѣ критики, отрицанія существовавшаго въ XVII и XVIII в. соціальнаго строя расколъ? Если мы возьмемъ передовыхъ, наиболѣе интеллигентныхъ людей, вышедшихъ изъ массы, сливки русскаго ума, развитаго самобытно, то увидимъ, что они если и съумѣли отдѣлить форму соціально-политической жизни отъ личностей, то вовсе не такъ глубоко и широко, чтобы отрицать ее. Люди изъ массы, доработавшеіся до болѣе опредѣленной критики существовавшихъ тогда отношеній, кончали тѣмъ, что признавали законною, правильною существовавшую тогда форму государства, видѣли цѣль государственной работы и, отдавая должную дань почтенія къ цѣлому, возставали противъ злоупотребленій лишь лицъ, облеченныхъ властью, не имѣли ни малѣйшей мысли о томъ, что злоупотребленія могутъ обусловливаться именно самою формою государственнаго строя. Даже такіе люди, какъ Посошковъ, съ своими проектами частичныхъ преобразованіи и улучшеній стояли на почвѣ личности, нравственныхъ требованій, предъявляемыхъ къ личностямъ, а не къ государственной формѣ, которая признавалась неподлежащею спору; къ ней относились, такъ сказать, безсознательно. И Посошковы съ своими проектами не къ народу обращались, потому что онъ бы ихъ не понялъ, ничего бы для нихъ не сдѣлалъ, а къ правительству, которое должно, по мнѣнію Посошковыхъ. И одно только можетъ держать народъ въ опекѣ, въ мундштукѣ предписаній и распоряженій. Старовѣры-пропагандисты, писатели подметныхъ писемъ, кончаютъ тѣмъ, что популяризируютъ идею государства, укрѣпляютъ ее, а не отрицаютъ. «Мірская власть отъ Всевышняго, — говоритъ одно возмутительное письмо, — строеніе пмать двою ради винъ: первая — да вооруженною рукою отъ чуждыхъ народа градъ пощадитъ; вторая же — да право разумнымъ судействомъ отъ тайныхъ враговъ мирно жительствующихъ гражданъ очиститъ и всякой немирности конецъ содѣетъ. Аще которая мірскаго могущества власть начнетъ врзносить свою бровь, но Божій законъ изъ преданнаго ой предѣла правды выступать, и таковую власть всевышній Господь Богъ смиряетъ и гордынѣ ея Той Самъ удобно противится… какъ о семъ довольно извѣстно исторію чтущимъ»^[59]. Мысль автора, какъ видите, слишкомъ далека отъ того, что поставленныя имъ цѣли одною формою государственнаго строя достигаются лучше, чѣмъ другой, что необходимы реформы. Мѣтъ, онъ злоупотребленія властью разсматриваетъ совершенно антропоцентрическимъ способомъ: злоупотреблять властью или не злоупотреблять — совершенно въ рукахъ личности; неизбѣжныя свойства среды, свойства самой формы власти, вліяющей на личность, развязывающія ей руки для злоупотребленій, — все это далеко отъ его сознанія, для него непонятно. Да и на Западѣ-то въ это время подобныя соображенія еще едва-едва принимались. Чего же требовать отъ насъ? И не странно ли говорить о «критикѣ» порядковъ той эпохи, о политическихъ идеалахъ старовѣрья?..

Въ критикѣ церковнаго устройства старовѣры шли дальше, благодаря большему изученію, но и тутъ больше возставали противъ уничтоженія личности патріарха, чѣмъ института патріаршества. Если бы первоприсутствующій синода сохранилъ названіе патріарха, если бы главнымъ дѣятелемъ синода фактически скоро не сталъ свѣтскій чиновникъ (опять таки, какъ личность), едва ли и теперь мы слышали бы рѣзкія нападки на неканоничность этого учрежденія, на отступленіе отъ уставовъ церкви.

Въ XVIII в. идетъ далѣе сплошной, гулкій вопль противъ подушной переписи и подушной подати. Если мы посмотримъ какъ производилась первая ревизія, то найдемъ, что вопль этотъ возбужденъ въ значительной степени звѣрствомъ и самоуправствомъ исполнителей, т.-е., опять таки, нравственными свойствами личностей. Мы видѣли также одинъ резонъ у автора Сказанія объ антихристѣ, — это подлогъ въ лѣтосчисленіи. Но пускай, это будетъ резонъ, убѣдительный только для темной массы. Нѣтъ ли другихъ резоновъ поумнѣе? «Во исчисленіи душевномъ не чаю быти проку, — говорить Посошковъ, — понеже душа есть вещь неосязаемая, и умомъ непостижимая, и цѣны не имущая»^[60]. Антихристъ души обложилъ податью, жалуется составитель Сказанія. «Что жеесть душа? Душа есть невидимаго существа Божія образъ, дебельствомъ плоти одѣяна, невидима и неосязаема, должна есть приносити Создателю своему дань душевную, вѣру правую, надежду несомнѣнную и любовь нелицемѣрную. Сынъ же погибельный уби(лъ) сію святую добродѣтель и насади вмѣсто того невѣріе, безнадежіе, нелюбовь»…^[61] Вотъ самые сильные резоны противъ переписи и подушной подати въ началѣ вѣка, когда еще силенъ былъ духъ возмущенія. Въ основѣ этого резона есть ли хоть отдаленный намекъ на какую-нибудь общественную идею? Резонъ имѣетъ существенно метафизико-психологическій характеръ: тутъ протестуетъ опять и опять личность во имя нравственнаго достоинства личности, которое, ей кажется, унижено этими установленіями.

Даже эта идея рѣдко, рѣдко развивается до признанія равенства людей. Крестьяне ждутъ не дождутся воли. Ходятъ слухи, что будетъ воля, но въ 1766 г. въ коммиссіи для составленія новаго уложенія только одинъ голосъ однодворца Андрея Маслова поднимается за освобожденіе крестьянъ отъ помѣщиковъ и выкупъ ихъ въ казну. Остальные немногочисленные защитники крестьянъ стоятъ лишь за упорядоченіе и ограниченіе помѣщичьей власти. Попрежнему все дѣло вертится на различеніи личностей. Черносошный крестьянинъ Чупровъ возражаетъ князю Щербатову, противнику крѣпостныхъ, такъ: «Правда, что заслуга всегда признается за справедливость и честь дворянская за достоинство почитается, да, однако же, и всякаго званія люди во всемъ государствѣ не безъ порученныхъ дѣлъ остаются, за кѣмъ какая должность, то по возможности своей все отправляетъ: только нынѣ… гг. депутаты не на то собраны, чтобы чести себѣ приписывать, но въ сходственность большаго Наказа о узаконеніи всѣхъ вообще и каждаго особенно, и для того не должно, кажется, оставить безъ узаконенія и помѣщичьихъ крестьянъ». Что касается добрыхъ помѣщиковъ, «то о таковыхъ весь свѣтъ знаетъ, кто у кого подъ защитою и въ добромъ поведеніи и въ не мучительствѣ жительство имѣетъ, того похулить едва ли кто отважится». И ежели узаконеніе нужно, то собственно для обузданія тѣхъ, которые «безмѣрно крестьянъ своихъ мучатъ и несносныя дани собираютъ»^[62]. Идея равенства, и притомъ лишь какъ идея нравственная, неразвитая въ своихъ общественно-политическихъ послѣдствіяхъ, является у лучшихъ умовъ только къ концу столѣтія подъ вліяніемъ Запада. Въ старовѣрскомъ протестѣ мы найдемъ ее около того же времени и точно также лишь въ видѣ нравственно-догматической доктрины. Критика общественныхъ и государственныхъ учрежденій отсутствуетъ; какъ увидимъ, протестъ противъ соціально-экономическихъ учрежденій тогдашняго времени не чувствуется даже въ сектантскихъ учрежденіяхъ, которыя, по скольку сознательны — воспроизводятъ церковную организацію, по скольку безсознательны — все больше и больше носятъ черты господствующаго порядка. Протестъ противъ учрежденій сводится къ протесту противъ личностей, ихъ осуществляющихъ, и идетъ не во имя хотя бы даже неясно сознаннаго, непродуманнаго, неопредѣленнаго общественно-политическаго идеала, а во имя личности, какъ уединеннаго. самого себѣ довлѣющаго существа. И постановкой-то собственно принципа личности расколъ и важенъ; этимъ-то и привлекалъ и до сихъ поръ привлекаетъ онъ къ себѣ вниманіе массъ и послѣдователей…

Въ 1715 г. въ Петербургѣ подъячій Докукинъ подкинулъ «возмутительное письмо», по его словамъ, «соболѣзнуя о народѣ, чтобы какъ легче было отъ податей». Письмо это начинается такой характерной тирадой: «Что такое человѣкъ, что Ты помнишь его, или сынъ человѣческій, что Ты заботишься о немъ? Но много Ты умалилъ его предъ ангелами, славою и честью увѣнчалъ его. Поставилъ его владыкою надъ дѣлами рукъ Твоихъ, все положилъ подъ ноги его, сотворилъ его по Своему образу и подобію и самодержцемъ на землѣ повелѣлъ ему быть. Удивленія великаго достойна такая честь и власть, дарованная Богомъ намъ людямъ, бреннымъ, недолговѣчнымъ на землѣ. Мы уподоблены ангеламъ земнымъ, человѣкамъ небеснымъ, — разсуждаетъ по поводу этой тирады Докукинъ. — Но зрите, о правовѣрные христіанскіе роды, какъ мы отъ зависца и губителя своего дьявола… здѣсь живущій на земли отъ онаго Божественнаго дара многіе отрѣзаемы и свободной жизни лишаемы, гонимы изъ мѣста въ мѣсто, изъ града въ градъ, оскорбляемы, озлобляемы, домовъ и торговъ, земледѣльства, а также рукодѣльства и всѣхъ своихъ прежнихъ промысловъ лишаемы, начежъ и христіанскихъ добрыхъ дѣлъ и всякаго во благочестіи живущихъ состоянія, и грацкихъ издревле установленныхъ законовъ лишились… Древеса самыя нужныя въ дѣлехъ нашихъ повсюду заповѣданы быта, рыбныя ловли и торговые и заводскіе промыслы отняты многіе, и вездѣ бѣдами погружаемы, на правежахъ стоя отъ великихъ и несносныхъ податей и оброковъ… и многіе отъ того умерищляемы; домы и приходы запустѣли, святыя церкви обветшали; древодѣлей и каменосѣчцевъ отогнали, плинеы на созиданіе… церквей и домовъ дѣлать заказали; на воздухъ пути намъ не указали и сами себѣ тамошняго пути не съискали»…^[63] Нѣтъ нужды снова отмѣчать исходный пунктъ протеста, — онъ такъ ясенъ и очевиденъ. Но какъ же совѣтуетъ Докукинъ сдѣлать, «чтобы легче было отъ податей»? «Вся сія, т.-е. исчисленныя стѣсненія и лишенія, по святой волѣ Господа Іисуса Христа строятся за умноженіе нашихъ грѣховъ; и за сіе наше страданіе, аще благодарно стерпимъ, отпуститъ Создатель намъ долгъ… токмо потерпите Господа ради»… Положимъ, мы знаемъ затаенную причину этого воззванія къ терпѣнію. Докукинъ разсчитывалъ на царствованіе Алексѣя Петровича, когда все пойдетъ «по старому», но въ воз званіи на это нѣтъ ни малѣйшаго намека и терпѣніе проповѣдуется какъ средство искупленія грѣховъ. Причина зла скрывается въ личности, въ ея нравственномъ уровнѣ, который долженъ быть повышенъ на первый разъ практикою терпѣнія.

Докукинъ — не раскольникъ, но онъ вѣрно отражаетъ въ своемъ письмѣ господствовавшую въ то время точку зрѣнія. Расколъ еще сознательнѣе ставитъ принципъ личности, хотя онъ тоже взываетъ къ терпѣнію, страданію, подвигу. И страдающая, подвижническая, терпѣливая масса съ увлеченіемъ, съ восторгомъ слушаетъ воззванія учителей старовѣрья, и практика страданія и подвига увеличивается, и, тѣмъ не менѣе, жизнь у старовѣровъ, съ старовѣрскимъ двуперстіемъ, признается жизнію «пространною», а не «тѣсною», какъ у церковныхъ. Московскій попъ Ѳедоръ показываетъ на пыткѣ: «Въ старообрядческомъ крестномъ сложеніи себя содержать будетъ для того, что тѣмъ крестомъ живутъ пространнѣе и улучитъ можно царство небесное, а которые слагаютъ три перста большіе, тѣмъ жить тѣсно и царствія небеснаго улучить не могутъ»^[64].

Въ чемъ же заключалась эта «пространность житія», несмотря на страданіе и подвигъ, — «пространность», дававшая силу мученичества? Расколъ не ставилъ опредѣленныхъ общественныхъ идеаловъ, не звалъ массы къ бунту съ цѣлью переустройства общественныхъ отношеній. Отрицая общественный порядокъ, какъ дѣло антихриста, расколъ исключалъ тѣмъ самымъ всякую борьбу съ нимъ какими-нибудь матеріальными средствами. Да массу такъ много голосовъ звали съ XVII в. къ бунту, что она къ нимъ прислушалась; она такъ много разъ пробовала и по частямъ, и большими «скопами» это «средствіе» и такъ оно постоянно оказывалось неудачнымъ, такая тяга дѣлалась послѣ него, такъ оно надолго обезсиливало и угнетало борцовъ, что она и не пошла бы на борьбу. Все больше и больше она нуждалась въ мирномъ, незвѣрообразномъ исходѣ, въ нравственомъ устоѣ. Расколоучитель и даетъ такой устой. Зло въ тебѣ самомъ, — говоритъ онъ. Ты — великій грѣшникъ: вся жизнь твоя грѣхъ и зло, и, прежде всего, потому, что ты оставилъ въ небреженіи за данями, да полтинами, за сохой да за рублемъ свое безцѣнное сокровище, — свою душу. Живи для себя для души своей живи, спаси ее, очисти предъ Богомъ, пусть за нее страдаетъ твое тѣло, но саму ее убивать отнюдь не давай и ты царство небесное улучишь за земныя, скоропреходящія невзгоды. Самоотрицаніе идетъ во имя личности. Перемѣщеніе центра соціальнаго зла съ личностей, его творящихъ, на саму личность, его испытывающую, прежде всего, внѣшнимъ образомъ примиряетъ личность съ общественнымъ строемъ худо, да самъ виноватъ, потерпи, себя сначала очисти, приведи въ порядокъ; Затѣмъ выдвиганье на первый планъ собственнаго я, души, обращало сознаніе личности внутрь себя, вглубь, открывая новую полосу впечатлѣній высокихъ и захватывающихъ, съуживало поле внѣшнихъ впечатлѣній, уменьшало ихъ ѣдкость и жгучесть. Человѣкъ знаетъ, что это такое наружи, знаетъ, какъ онъ долженъ относиться теперь къ внѣшнему міру. Мало того. Чувство личности, походя попираемое людьми на одну линію рангомъ повыше, теперь успокоивается, потому что оно найдено въ сознаніи и признано. Можетъ быть, оно попирается не меньше, можетъ быть, уколы нравственнаго достоинства еще чувствительнѣе, но за то въ общемъ строй личнаго сознанія повысился. Нравственная идея ставитъ человѣка выше обиды, даетъ силу даже презирать ее. Человѣкъ научается обуздывать себя для Бога, прощать враговъ своихъ, терпѣть мучительства во имя будущихъ «вѣнцовъ». Человѣкъ находитъ себя, находитъ смыслъ жизни. Ему говорятъ, что и онъ имѣетъ цѣну, какъ личность, какъ носитель души, созданной по подобію Создателя, малымъ чѣмъ умаленной предъ ангелами, что онъ можетъ и долженъ жить для себя, прежде всего, можетъ и долженъ отвернуться отъ грѣховнаго міра. Самъ человѣкъ причина зла, — его воля злая приноситъ ему, въ концѣ-концовъ, страданія, но онъ просвѣтленъ сознаніемъ этого, вышелъ на борьбу въ дьяволомъ, стережетъ его проявленія въ себѣ. Но дьяволъ въ союзѣ съ міромъ, съ средой силенъ. Онъ постоянно искушаетъ волю, не окрѣпшую въ борьбѣ, онъ прикрывается многообразными личинами, даже личиною правды и свѣта. Онъ, антихристъ, даже въ лицѣ царя воплотился и заставляетъ творить волю свою. Уйди отъ этого грѣшнаго міра, скройся и въ «тѣснотѣ» займись своимъ душевнымъ очищеніемъ и спасеніемъ. Бѣжать расколъ приглашаетъ чуть не съ самаго своего появленія. Чѣмъ больше распространяется идея объ антихристѣ, царствующемъ въ мірѣ, чѣмъ больше развивается эта идея въ приложеніи къ личной нравственности, тѣмъ сильнѣе становится и призывъ къ бѣгству. Расколоучители и расколовожди все же люди массы; ужасъ и отчаяніе находятъ и въ нихъ отголосокъ, и они не могутъ отдѣлаться отъ господствующаго настроенія массъ.

«Въ послѣдняя времена, — писалъ еще дьяконъ Ѳедоръ, — Христовой вѣры не будетъ на земли, кромѣ въ малыхъ только останется, крыющихся въ пустыняхъ и горахъ. И сего ради Христосъ Сынъ Божій въ послѣдняя дни назадъ не оглядываясь бѣгати повелѣ отъ прелести, поминая жену Лотову»^[65].

«Царь Петръ Алексѣевичъ — антихристъ, — проповѣдуетъ экзальтированный, истеричный Левинъ, — въ Москвѣ всѣ мясо будутъ ѣсть въ сырную недѣлю и въ великій постъ, и весь народъ мужеска и женска пола будетъ онъ печатать, а у помѣщиковъ всякій хлѣбъ описывать, и помѣщикамъ будутъ давать хлѣба самое малое число, а изъ остальнаго отписнаго хлѣба будутъ давать только тѣмъ людямъ, которые будутъ запечатаны, а на которыхъ печатей нѣтъ, тѣмъ хлѣба давать не станутъ… Бойтесь этихъ печатей, православные!.. Бѣгите, скройтесь куда-нибудь. Послѣднее время, антихристъ пришелъ, — всѣ дѣла бросать надо!»^[66].

«Нынѣ пришло послѣднее время, — говоритъ иконописецъ Иванъ Андреевъ, — должно скрыться подъ персть и главы своя прикрыть въ горы, или въ вертепы»^[67].

"Въ антихристово время удалимся и бѣгати отъ антихристовыхъ жертвъ прескверныхъ подобаетъ, — учитъ составитель Оказанія объ антихристѣ — какъ и у Богослова сказано, что"церковь побѣжитъ въ пустыню отъ рода прелестнича", а церковь — правовѣрніи христіане, истинніи раби Христовы, побѣжатъ въ горы, и въ вертепы, и пропасти земныя отъ антихристовы прелести и спасутся, аще не тако, то вси уловлени будутъ злокозненнымъ антихристомъ и погибнутъ вѣчною погибелью"^[68].

Расколъ указывалъ старый, престарый выходъ, какъ видите; но, во-первыхъ, требовался, какъ и всегда для массы, выходъ сейчасъ же, немедленно, безъ раздумья и сомнѣній. Масса колебалась, была, какъ всегда, нерѣшительна; среди нея Степаны еще раздумывали: антихристъ ли царь, или нѣтъ? Справедливо ли, нужно ли бросить эту тяжелую обузу подневольной жизни? Расколоучители съ фанатическимъ огнемъ отвѣчали: нужно, необходимо, иначе — погибель. И масса бѣжала, потому что въ ней дремалъ уже подобный импульсъ и ждалъ только толчка отъ искренняго, убѣжденнаго человѣка. А, во-вторыхъ, въ этомъ старомъ выходѣ открывалось нѣчто новое: неопредѣленное, неясное стремленіе къ счастью, къ вольной и полной жизни, неудовлетворявшееся бѣгствомъ въ вольницу, вызвавшее въ массовомъ сознаніи только грустное сознаніе, что «хорошо тамъ, гдѣ насъ нѣтъ», замѣнялось на этотъ разъ сознательною цѣлью — спасенія души въ тѣснотѣ и подвигѣ. Старовѣрье не обѣщало счастья на землѣ, оно звало къ страданію, но оно открывало въ этомъ страданіи источникъ нравственнаго удовлетворенія личности и бѣгство принимало существенно-новую окраску.

И массы бѣжали подъ вліяніемъ раскола снова, бѣжали всюду, гдѣ только можно было удобнѣе укрыться отъ антихриста и слугъ его. Бѣжали за шведскій, польскій, турскій рубежи, въ Сибирь, въ южно-русскія степи по слѣдамъ вольницы, даже на крайній Сѣверъ, въ Поморье. Этотъ послѣдній пунктъ своими глухими, непроходимыми лѣсами, болотами, озерами, полнымъ почти отсутствіемъ путей сообщенія, наконецъ, своими историческими традиціями особенно привлекалъ къ себѣ людей, тронутыхъ расколомъ. И правда, что спасать душу здѣсь было удобнѣе, чѣмъ гдѣ либо. Съ XIV—XV в. сюда уходятъ люди, тронутые, проникнувшіеся христіанско-аскетической идеей, ради «нужднаго» житья, для спасенія души своей, для спокойнаго служенія Богу вдали отъ неустройствъ и суеты мірской, въ непрестанныхъ трудахъ среди страшно суровой природы. Соловецкій монастырь скоро создалъ себѣ громкую славу суровою, трудовою жизнью своихъ подвижниковъ. Вслѣдъ за нимъ основываются другіе монастыри-колоніи, со стихійно общиннымъ устройствомъ. Когда началъ сказываться особенно чувствительно гнетъ Москвы, особенно во время и послѣ московскаго разоренія 1606—12 гг., на Поморье уходили также люди, невыносившіе тягостей и несправедливостей московскаго режима, чтобы въ качествѣ колонизаторовъ воспользоваться соотвѣтствующими льготами, которые въ этомъ режимѣ представляли чуть ли не единственную «отраду». Въ смутное время приливъ колонистовъ естественно усилился: въ этихъ непроходимыхъ мѣстахъ, прекрасно защищенныхъ природой, — единственное убѣжище отъ шаекъ своихъ и чужихъ разбойниковъ. Деморализованныя своры «шишей» и потомъ «вольницы» проникаютъ, положимъ, иной разъ и сюда^[69], но все же сравнительно рѣдко, да и спрятаться отъ нихъ можно здѣсь гораздо удобнѣе и безопаснѣе. Усилившись, поселенцы даже устроиваютъ сами «облавы» на эти воровскія шапки, чтобы не мѣшали спасаться и своимъ «воровствомъ» не привлекали вниманія правительства на эту глухую сторону^[70].

Трудно жить въ этомъ суровомъ, угрюмомъ краю. Только сильные волей, съ желѣзнымъ здоровьемъ люди могутъ вынести, трудовую школу, какую здѣсь приходится проходить. За то и люди уходили сюда не шутки шутить, уходили такіе, кому не страшенъ былъ самый упорный трудъ — подвигъ. Изстари въ поморскихъ монастыряхъ были мужики, годившіеся въ монахи, и монахи, годившіеся въ мужики. Воспитавшись въ этой школѣ, люди дѣйствительно могли за излюбленное дѣло идти въ огонь и въ воду, что и оказалось, какъ увидимъ, потомъ. Трудовая жизнь монаховъ создавала имъ среди массы громадный авторитетъ. Монастыри въ значительной степени пополнялись мѣстнымъ, населеніемъ, стояли съ нимъ, такимъ образомъ, въ постоянной связи и общеніи. Неудивительно поэтому, что во время и послѣ «Соловецкаго сидѣнія» разбѣгавшіеся оттуда «бунтовщики» монахи находили у своихъ родныхъ, знакомыхъ, близкихъ по духу поморцевъ надежный и безопасный пріютъ и полную вѣру всему, что они разсказывали о поврежденіи вѣры, а наступившемъ царствѣ антихриста. Для бѣглецовъ ради Бога и преслѣдуемыхъ за вѣру здѣсь, такимъ образомъ, былъ просторъ и пріютъ, какого только можно желать, — полный монахами, «сволокшимися» ради старой вѣры изъ своихъ монастырей; освященный страданіями и «огненной смертью» первоучителей Аввакума, Лазаря, Ѳедора и другихъ соловецкихъ и пустозерскихъ страдальцевъ, съ атмосферою, насыщенною элементами тѣхъ же убѣжденій и образовъ, за которые они стояли. Кромѣ того, это не такъ далеко отъ центровъ: возможны постоянныя сношенія со своими, организація пропаганды, приливъ свѣжихъ силъ, и къ тому же безопасно до такой степени, что можно завести осѣдлость, хозяйство, сохранить всѣ привычки жизни на отеческомъ пепелищѣ, поскольку онѣ не препятствуютъ спасенію души. Все это сдѣлало Поморье центромъ старовѣрія, къ которому долго стекались жаждущіе рѣшенія проклятыхъ вопросовъ и гдѣ эти проклятые вопросы авторитетно рѣшались.

Было бы большой ошибкой думать, что центръ этотъ сложился сразу, возникъ сознательно, какъ выходитъ у изслѣдователей, считающихъ центры старовѣрья «оплотами противъ государства»… Совсѣмъ напротивъ: центры эти вырастаютъ естественнымъ ходомъ вещей при множествѣ вліяніи всякихъ «вѣдомствъ». Исторія этого роста весьма поучительна и мы позволимъ себѣ остановить на ней вниманіе читателя.

Къ концу XVII в. въ непролазной глуши лѣсовъ и озеръ нынѣшней Олонецкой губерніи подвизались знаменитые въ лѣтописяхъ раскола «остальцы древляго благочестія» Игнатій Соловецкій и старецъ Корнилій. Они пользовались громаднымъ авторитетомъ по всему Поморью и много вѣрныхъ учениковъ оставили послѣ себя. Изъ нихъ особенно выдѣляются дьячекъ Шумскаго погоста Данила Викульевичъ и знаменитые даже больше своихъ учителей братья Денисовы, наиболѣе интеллигентные и талантливые теоретики, организаторы и пропагандисты старовѣрья. Всѣ эти имена, дорогія старовѣрамъ, связаны непосредственно съ началомъ исторіи безпоповскихъ согласій, какъ имена основателей Выговской пустыни, первой старовѣрской общины, давшей типъ устройства всѣхъ послѣдующихъ общинъ и изъ хаоса раздорѣчивыхъ мнѣній и ученій первыхъ расколоучителей создавшей нѣкоторое органическое цѣлое. Обособившееся ученіе этой общины стало ученіемъ цѣлаго «Поморскаго согласія» со множествомъ послѣдователей, разбросанныхъ до сихъ поръ по разнымъ уголкамъ Россіи, и дало толчекъ къ образованію и отдѣленію новыхъ согласій и, между прочимъ, «странничества». Вотъ почему необходимо прослѣдить въ общихъ штрихахъ исторію этого центра: такимъ образомъ только мы можемъ уловить основной смыслъ и направленіе спеціально интересующей насъ секты.

Прежде всего, остановимся на личностяхъ первыхъ проповѣдниковъ старовѣрья. О старцѣ Игнатьѣ Соловецкомъ свѣдѣній очень мало. Дьяконъ въ Соловкахъ, онъ убѣжалъ отсюда въ тяжелое время «сидѣнья» за старую вѣру съ благословенія нѣкоего «благоюродиваго» старца Гурія, который, по словамъ поморскаго преданія, предсказалъ ему, что по волѣ Божіей онъ будетъ основателемъ великой обители. Онъ былъ знакомъ съ протопопомъ Аввакумомъ и другими расколоучителями, сожженными въ Пустозерскѣсъ Аввакумомъ велъ полемическую переписку о Св. Троицѣ, потому что былъ «божественнаго писанія вельми читатель и внѣшняго наказанія (науки) искусенъ».. На Поморьи онъ скоро нашелъ себѣ послѣдователей и, между прочимъ, Данилу Викульевича, основалъ скитъ, но преслѣдованія правительства заставили его бѣжать. Со своимъ «стадомъ» онъ заперся въ оставленномъ «церковными» монахами Палеазстровскомъ монастырѣ, мѣстѣ ссылки злополучнаго приверженца старовѣрья епископа Павла Коломенскаго, и осажденный командой, посланной «для сыску раскольщиковъ», изъ боязни отдаться въ руки мучителей и погубить нѣсколько малодушныхъ, которые изъ страха мукъ могли бы «отпасть отъ древлеотеческаго церковнаго благочестія», — со своимъ собраннымъ народомъ «огнемъ скончаться изволи». Съ нимъ сгорѣло 2,700 человѣкъ. Это было въ 1687 г. Лучезарнымъ ореоломъ окружило преданіе чело фанатическаго "остальца"мученика. Видѣли, какъ онъ въ пламени пожара въ свѣтлой одеждѣ съ крестомъ, сопровождаемый другими мучениками, поднялся на небо «изъ самой церковной главы»: Его надѣлило преданіе даромъ пророчества и историкъ пустыни сохранилъ два его предсказанія для потомства (пророчества, впрочемъ, относятся къ отдѣльнымъ личностямъ и, по словамъ историка, сбылись^[71].

Не меньшимъ почетомъ пользовался и старецъ Корнилій, мирно скончавшійся, по словамъ «житія», 125 лѣтъ отъ роду въ 1695 г. «Житіе», вѣроятно, преувеличиваетъ его возрастъ, но едва ли на много. Онъ постригся въ монахи у Капитона, одного изъ первыхъ страдальцевъ за старую вѣру, бывшаго настоятелемъ монастыря еще при Михаилѣ Ѳеодоровичѣ^[72] и сожженнаго «за вѣру» при Алексѣѣ Михаиловичѣ.

Ужь одна продолжительность жизни вызывала, конечно, уваженіе къ старцу у окружающихъ. Къ тому же Корнилій былъ человѣкъ начитанный въ Священномъ Писаніи, но еще больше того владѣлъ громаднымъ запасомъ опытности. Всю жизнь свою онъ бродилъ изъ мѣста въ мѣсто, жилъ или бывалъ чуть не во всѣхъ, многочисленныхъ тогда монастыряхъ Москвы, Новгорода, Поморья, былъ извѣстенъ патріарху Іосифу, находился во связяхъ знакомства съ первыми расколоучителями, хорошо зналъ Никона и терпѣть его не могъ за гордость и жестокость, какъ и всѣ почти сталкивавшіеся съ деспотическимъ патріархомъ. Онъ и старецъ Пахомій, впослѣдствіи тоже умершій на Поморьѣ, пустили въ свое время въ ходъ не одно видѣніе, неопровержимо доказывавшее легковѣрнымъ людямъ, что Никонъ — антихристъ^[73]. Ко всему этому Корнилій былъ человѣкъ суроваго подвига, удивлявшій своею жизнію даже привычныхъ къ лишеніямъ поморцевъ. Онъ самъ «пахалъ землю кочерюгою и сѣялъ подъ гарью». Понятно, какую увлекательность должна была представлять бесѣда и проповѣдь такого бывалаго, знающаго и «святаго» человѣка, какъ много могъ онъ пріобрѣсть въ старовѣрьѣ фанатическихъ послѣдователей. Всѣ эти проповѣдники, «остальцы древляго благочестія», бывшіе на свободѣ, какъ и заключенные неподалеку въ Пустозерскѣ Аввакумъ «съ братіею», дѣйствительно такъ усердно проповѣдывали словомъ, посланіями и примѣромъ о необходимости страданія за старую вѣру, спасенія души въ тѣснотѣ житейской, что сплошь все Поморье было въ ихъ распоряженіи: всюду были у нихъ сочувствующіе, даже настолько, чтобы сгорѣть вмѣстѣ съ ними, послѣдователи, не говоря уже о пособникахъ, попустителяхъ, укрывателяхъ etc. А, между тѣмъ, Поморье все наполнялось новыми бѣглецами-старовѣрами изъ онежскихъ погостовъ, нижегородскихъ лѣсовъ, Москвы и другихъ мѣстъ Россіи. Шло много молодежи обоихъ половъ^[74]. Запросы личности сильнѣе въ ней; традиція крестьянства, терпѣливая рутина еще не успѣла засосать ее и прикрѣпить тысячью узъ къ мѣсту осѣдлости, къ сохѣ, полю. Безлюдныя мѣста заселяются и — «въ семьѣ не безъ урода» — начинаютъ появляться въ толпѣ этихъ бѣглецовъ «по вѣрѣ» «воровскіе люди», нападающіе на одиночекъ-протестантовъ, разобщенныхъ трудно проходимыми болотами, лѣсами и озерами, стоящихъ внѣ закона и, стало быть, защиты власти, ежеминутно готовой ихъ же взять «на муки». А, съ другой стороны, существуетъ не менѣе глубокая потребность слышать тутъ же скрывающихся учительныхъ старцевъ, чтобы укрѣплять въ себѣ, иной разъ колеблющуюся, рѣшимость страдать за вѣру, чтобы удовлетворять самымъ разнообразнымъ духовнымъ потребностямъ. И вотъ, то около Игнатія, то около Корнилія и Пахомія, или Данилы Викульевича, который не сгорѣлъ вмѣстѣ съ своимъ учителемъ, потому что уходилъ въ это время «въ странство», скопляются и селятсяодиночки, присоединяясь къ подвигу знаменитыхъ «остальцевъ», поступая подъ ихъ систематическое руководство. Вмѣстѣ и въ вѣрѣ тверже укрѣпляются, экзальтируются въ постоянныхъ бесѣдахъ и духовныхъ упражненіяхъ, да и относительно «воровскихъ людей» — безопаснѣе. Сначала эти скопленія случайны, недолговѣчны, какъ скопленія дождевыхъ пузырей; они скоро распадаются, исчезаютъ, то напуганныя слухомъ о розыскахъ, то потому, что во славу Божію и на стыдъ «мучителей» сгораютъ цѣлымъ поселеніемъ. Нужда въ общежитіи отъ того, конечно, не уменьшается. Люди продолжаютъ сходиться грудками то тамъ, то здѣсь; грудки эти постоянно мѣняются въ составѣ: уходятъ изъ одного мѣста, прибываютъ въ другомъ. Мало-по-малу, путемъ безсознательнаго какого-то подбора, скопленія эти становятся прочнѣе, устойчивѣе; все большія группы осѣдаютъ на мѣстахъ, разыскавши предварительно, гдѣ лучше, удобнѣе, безопаснѣе. Около Данилы Викульевича группируются, наконецъ, почти всѣ, разсѣянные по разнымъ мѣстамъ, особенно ревностные ко спасенію ученики «остальцевъ древляго благочестія». Но въ общеніи еще нѣтъ порядка. И мужчины, и женщины живутъ вмѣстѣ; нѣтъ возможности установить строгій монашескій режимъ съ опредѣленными часами труда, молитвы и отдыха, а, между тѣмъ, таковы именно идеалы запѣвалъ въ этой толпѣ. Богомысліе — богомысліемъ, но все же тутъ собрались живые люди съ грѣховною плотью, которая подчасъ заявляетъ настойчивыя требованія. Сказываются случаи зазорнаго поведенія, шокирующіе строгихъ подвижниковъ. Молодой, аскетически настроенный съ дѣтства Игнатіемъ Соловецкимъ, сильный волей и умомъ, Андрей Денисовъ выдвигается изъ этой сбитой, безпорядочной толпы своею задачею упорядочить, втиснуть толпу въ строго опредѣленныя рамки организаціи по монастырскому уставу. Скоро его вліяніе, благодаря строгости жизни и силѣ характера и ума, становится преобладающимъ въ общинѣ; установляется правильная организація монастыря съ строгимъ соловецкимъ уставомъ. Полы раздѣлены сначала въ разныхъ зданіяхъ одного монастыря; а потомъ и въ разныхъ монастыряхъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга сравнительно значительнымъ пространствомъ (20 верстъ).

Посмотримъ теперь на жизнь идей въ этой общинѣ, на душевное состояніе ея членовъ. Въ ученіи поморскихъ отцовъ главную роль игралъ образъ антихриста. Изъ пустозерскаго острога выходили и расходились, прежде всего, посланія дьякона Ѳедора «объ антихристовой прелести пестрообразной» и др., гдѣ, горячо, озлобленно доказывалось, что Русь во власти антихриста, что Русь послѣдняя страна, которой антихристъ овладѣлъ и что послѣ этого должна настать кончина міра^[75]. Даже Аввакумъ, сначала утверждавшій въ своихъ посланіяхъ, что антихристъ еще не пришелъ, а есть развѣ только его предтеча, теперь изъ своей земляной тюрьмы приглашаетъ вѣрныхъ плакать сильнѣе, чѣмъ плакалъ Іеремія на развалинахъ Іерусалима. «Увы, увы мнѣ, мати моя, кого мя роди. По Іову — проклятъ день, въ онъ же родихся, и нощь она буди тьма, въ нюже изведе мя изъ чрева матери моея, понеже антихристъ пріиде ко вратамъ двора… И въ нашей Русской земли обрѣтеся чертъ болшой, ему же мѣра высоты и глубины адъ преглубокій; помышляю, яко во адѣ стоя и до облакъ достанетъ»^[76]. Мы не говоримъ уже о старцѣ Корниліи, который изъ первыхъ пустилъ въ ходъ антихриста въ приложеніи къ Никону. Его разсказы основывались на видѣніяхъ его самого и столь достовѣрныхъ, авторитетныхъ людей, знакомыхъ Поморью, какъ Иванъ Нероновъ, Елеазаръ Анзерскій, старецъ Пахомій и другіе мужи. Такимъ образомъ, разговоры и разсказы объ антихристѣ были у всѣхъ на устахъ и до Петра, а со времени Петра получали все новую и новую пищу въ совершенно непривычныхъ поступкахъ молодаго царя, въ его жестокостяхъ, въ тягостяхъ и новостяхъ, наложенныхъ и введенныхъ имъ. Народъ разрабатывалъ легенду объ антихристѣ, какъ совершенно реальномъ лицѣ. То же представленіе жило сначала и въ старовѣрахъ подъ вліяніемъ проповѣди дьякона Ѳедора и Аввакума. Семенъ Денисовъ, человѣкъ себѣ на умѣ, напыщенный писатель, расписываетъ антихриста такъ, что простоватому читателю сейчасъ же тутъ мерещится будто нарисованная на лубочной картинкѣ фигура сатаны. По изображенію автора, это «змій великій и чермный, змій седмиглавный и десяторожный, змій великоопашный и великохоботный, его же уста велики, великими хулами и смущеніями всесмрадно отрыгающая; языкъ — всепреизостренная вся ядовитая бритва, ноздри — злосмрадный испускающія дымъ великія пещи, очеса — злопыхательныя гіенскаго огня издающія пламя, чрево — адская, ненасыщаемая, бездонная пропасть…»^[77]. Этотъ ужасный звѣрь вселился въ патріарха Никона и Алексѣя Михайловича. Съ Петромъ это первое воплощеніе антихриста было оставлено, потому что Петръ гораздо ближе подходилъ подъ этотъ образъ. Такъ какъ предѣлъ царству антихриста — три съ половиною года, то ждали скоро второго пришествія. На Выгѣ, между тѣмъ, среди глухихъ лѣсовъ и сравнительно безопасной жизни возбужденная мысль работала. Сначала высчитали день, когда долженъ настать конецъ міра. Къ назначенному дню были выкопаны могилы, приготовлены гробы, и въ срокъ всѣ правовѣрные были въ гробахъ, одѣтые въ саваны, и съ трепетомъ ждали архангеловой трубы^[78]. Все было, однако, въ порядкѣ. Ничего экстраординарнаго въ природѣ не произошло. Пришлось опять воротиться къ дѣйствительной жизни. А тѣмъ самымъ данъ новый, страшно возбуждающій толчекъ мысли. Само собою ставится вопросъ: чувственно или духовно надо понимать назначенные писаніемъ три съ половиною года? Чувственно или духовно надо понимать самого антихриста? Можетъ быть, подъ антихристомъ надо понимать царство сатаны въ духовномъ смыслѣ, духъ отступничества отъ истиной вѣры, особенный разливъ нечестія, еретичества, жестокости, гордости и другихъ смертныхъ грѣховъ? Вопросы эти были поставлены еще послѣ обманутыхъ ожиданій кончины міра въ 1669 г., и были попытки отвѣчать на нихъ утвердительно. (См., напр., Слово объ антихристѣ и тайномъ царствѣ его игумена Ѳеоктиста, сподвижника и спутника протопопа Ивана Неронова, ркп. сб. публ. спб. библ., отд. 1, № 476, л. 51 и слѣд.). Но тонкія отвлеченности, разъискиваніе въ писаніи «прикровеннаго», таинственнаго смысла были еще непонятны для массы; образъ «чувственнаго» антихриста ярко рисовался въ ея воображеніи, а жизнь шла такъ, что раздумывать и разсуждать было и некогда. Да и сами расколовожди не имѣли никакой охоты отрицать чувственнаго антихриста, чтобы не вредить своей пропагандѣ, и тотъ же игуменъ Ѳеоктистъ, настаивающій на разъискиваніи въ писаніи «прикровеннаго» смысла, на ученіи о духовномъ антихристѣ, тѣмъ не менѣе, охотно признаетъ въ лицѣ Никона чувственнаго антихриста.

Теперь на свободѣ, въ виду снова обманутыхъ ожиданій конца міра, отмѣченные мною вопросы поднимаются снова, а за ними, какъ выводъ, роятся другіе, и жизнь то и дѣло ставитъ все новые вопросы. Чувственно ли, духовно ли, — всѣ, однако, согласны, что антихристъ царствуетъ. Что дѣлать немногимъ вѣрнымъ, во время почувствовавшимъ его присутствіе, избѣжавшимъ гибельной и постыдной службы ему? «Заботьтесь о своемъ душевномъ спасеніи, — говорятъ учители, — по апокалипсису и отцамъ, въ это страшное, огнеопальное время не слѣдуетъ ни жениться, ни выходить замужъ, обзаводиться хозяйствомъ, заботиться объ удовлетвореніи суетныхъ мірскихъ потребностей; бѣгите отъ міра: тамъ всюду вѣетъ растлѣвающій духъ антихриста и нечувствительно заражаетъ своимъ прикосновеніемъ. А случится поневолѣ столкнуться съ антихристовыми слугами, громко исповѣдуйте имя Христово и страдайте за него, и за то вамъ мученическіе вѣнцы даны будутъ на небѣ. Спасайтесь, но не забывайте и своихъ несчастныхъ братьевъ, покорившихся антихристу, проповѣдуйте имъ, увлекайте ихъ ко спасенію». Этого послѣдняго призыва даже и повторять не надо: каждаго новообращеннаго жжетъ «ревность но вѣрѣ»; онъ не можетъ не сообщить другимъ то, чему онъ научился. Толпами отзываются на проповѣдь заблудшіе и приходятъ просить вести ихъ ко спасенью. Тутъ является новый вопросъ, вопросъ обряда, — на первый взглядъ мелочь, которая, тѣмъ не менѣе, въ глазахъ всѣхъ членовъ «гонимой церкви» имѣетъ первостепенное значеніе. И понятно; вѣдь, тутъ дѣло идетъ о пріобрѣтеніи единомышленниками индивидуальной физіономіи: надо выдѣлить себя изъ еретической среды такъ, чтобы первый шагъ вступленія въ истинную церковь былъ отмѣченъ, и, притомъ, сообразно христіанской традиціи, во имя которой идетъ сознательный протестъ группы. Такъ въ старовѣрьи явился, прежде всего, вопросъ о вторичномъ крещеніи, — вопросъ, которымъ очень много занимались. Изъ-за него спорили до ожесточенія и драки. Изъ-за него раздѣлялись единомысленныя группы. Въ Житіи Корнилія разсказано преданіе, а, можетъ быть, преданіе это имѣетъ и историческую основу, что еще когда первые расколоучители жили на свободѣ, они составили на Москвѣ соборъ, на которомъ постановили: всѣ «новины» предать проклятію и «никоніанское крещеніе за крещеніе не вмѣнять, а если не случится іерея прежняго посвященія, то по нуждѣ дозволить совершеніе крещенія простолюдину». Былъ ли такой соборъ, неизвѣстно, но любопытно, что преданіе о соборѣ «священной памяти первоучителей» раскола сохранилось именно на Выгѣ, гдѣ гонимая церковь впервые вырабатывала свою организацію. Преданіе, очевидно, есть лишній аргументъ въ пользу перекрещиванія и само уже показываетъ, что этому обстоятельству приписывалось большое значеніе, что преданіе разсказано для убѣжденія массы послѣдователей, для того, чтобы авторитетными ссылками доказать, что новые учители нерушимо хранятъ законъ Божій и представляютъ доподлинно «истовую» церковь.

Вопросы организаціи то и дѣло ставили вопросы о принципахъ вѣры. Споры съ практической почвы постоянно переходили на теоретическую, возбуждая то и дѣло мысль къ новой работѣ. Гонимая церковь хотѣла организоваться, какъ церковь, по началамъ каноновъ, отъ которыхъ никоніанцы отступили. А тутъ пришлось поднять, прежде всего, вопросы о таинствахъ, потому что церковная организація и заключается именно въ опредѣленіи формъ культа и установленіи іерархіи. Вопросъ о крещеніи вызвалъ вопросъ о священствѣ. Уже въ резолюціи собора первыхъ «остальцевъ» рѣшается этотъ вопросъ. Протопопъ Аввакумъ отвѣчалъ въ своихъ письмахъ и посланіяхъ «къ вѣрнымъ» на многіе запросы относительно таинствъ: по нуждѣ, если нѣтъ попа стараго дониконовскаго посвященія, онъ рекомендуетъ крещеніе, исповѣдь и причащеніе въ крайнихъ случаяхъ совершать даже мірянамъ^[79]; всячески запрещаетъ обращаться за удовлетвореніемъ духовныхъ нуждъ къ никоніанскимъ попамъ, налагаетъ епитиміи даже на невольныхъ ослушниковъ^[80]. Старовѣры слѣпо слѣдовали завѣтами учителей, но скоро жизнь сдѣлала это послушаніе крайне затруднительнымъ, а затѣмъ и просто невозможнымъ. Попы дониконовскаго посвященія, не примкнувшіе къ церковнымъ, все убывали да убывали, и поневолѣ пришлось раздумывать: обращаться ли къ церковнымъ попамъ, или надо обойтись безъ поповъ? Одни стали поговаривать, что можно по нуждѣ принимать и поповъ, поставленныхъ еретиками, «аще который попъ въ покаяніе прійдетъ», особенно если «изволитъ кровь пролить за Христа». Игуменъ Ѳеоктистъ отрицаетъ правильность такого компромисса и за Аввакумомъ^[81] допускаетъ только по нуждѣ принятіе таинствъ отъ поповъ стараго посвященія, принявшихъ новшества, но потомъ раскаявшихся и отступившихъ отъ нихъ^[82]. Въ то время, очевидно, еще было возможно ограничиваться подобной уступкой, но, конечно, она скоро оказалась далеко недостаточной и всюду, гдѣ, по справедливому объясненію Щапова, сильны были привычки регулярной жизни, гдѣ постоянная возможность получить нужную «исправу» пріучила смотрѣть на нее, какъ на необходимое условіе христіанской жизни, восторжествовало мнѣніе, что можно принимать раскаявшихся поповъ новаго посвященія. Совсѣмъ въ другую сторону пошло развитіе ученія о таинствахъ на Поморьѣ, гдѣ рѣдкость приходовъ, разбросанность поселеній на громадныхъ пространствахъ и трудность сообщенія между ними издавна пріучили населеніе обходиться по долгу безъ неправы духовныхъ требъ и не придавать этому особеннаго значенія. Здѣсь наставленія Аввакума и другихъ ревностныхъ «остальцевъ» были развиты, мотивированы и легли въ основу ученія безпоповскихъ согласій. Антихристъ царствуетъ, и царство его появилось, прежде всего, въ церкви, которая осквернена нововводными ересями и обрядами. Въ церкви нѣтъ больше благодати. И вообще нѣтъ ея теперь на землѣ, по случаю общаго отступленія отъ вѣры. Такъ оно и предсказано для послѣдняго времени. Благодать Св. Духа, подававшаяся прежде въ таинствахъ, теперь взята на небо; смыслъ таинствъ, такимъ образомъ, исчезъ, и они, стало быть, безполезны въ дѣлѣ спасенія. Нѣтъ правильно поставленныхъ совершителей таинствъ, не надо, стало быть, и самыхъ таинствъ, за исключеніемъ тѣхъ, которыя по писанію и по историческимъ примѣрамъ могутъ быть совершаемы и мірянами. Это собственно непослѣдовательность, психологически она совершенно понятна. Такъ, въ Поморьѣ исчезла значительная часть культа, но за то усилена была молитва, принятъ во всей силѣ аскетическій принципъ монашества. Бракъ запрещается «на чистую»: некому вѣнчать, да и по слову Христову, и по апокалипсису не полагается въ послѣднее время жениться и посягать… Такъ на практикѣ изъ ученія объ антихристѣ мысль сектантовъ доходила до аскетической морали, слѣдующей изъ дуалистическаго пониманія божества. Въ дальнѣйшемъ ходѣ старовѣрья этотъ дуализмъ въ обосновкѣ морали выражается рѣзче и прямѣе.

А, между тѣмъ, обыденная жизнь идетъ своимъ чередомъ. Сначала ее отличаютъ духъ прозелитизма, необыкновенная строгость нравовъ, неуклонное стремленіе по обозначенному пути. Тѣмъ не менѣе, какъ ни крѣпко огородилась новая церковь отъ воздѣйствій антихристова духа, однако, волны антихристовой обыденной жизни то и дѣло набѣгаютъ на «оплотъ» и размываютъ укрѣпленія, заносятъ пескомъ, заравниваютъ рвы, роняютъ мало-по-малу рогатки отлученій и проклятій. И все это совершенно незамѣтно для общины, въ то самое время, какъ никто въ ней не отступаетъ ни на шагъ отъ намѣченной тропы. Какъ это происходитъ?

Припомните то, что я уже говорилъ о душевномъ настроеніи массъ въ описываемую эпоху. Это было безнадежное чувство безсилія и ужаса, отчаяніе въ виду неисходнаго зла, наплывавшаго со всѣхъ сторонъ на людей. Настроеніе это сказалось въ страшномъ разливѣ сказокъ объ антихристѣ и въ эпидеміи истерики, кликушества. Переносимое изъ массъ въ старовѣрье, окрашиваемое въ аскетическую, религіозно-нравственную доктрину, оно не терялось, а сказывалось крайней религіозной экзальтаціей. Мартирологъ старовѣрской церкви представляетъ не мало примѣровъ такихъ «трудниковъ», которые, какъ Мемнонъ, не дожидались, когда они попадутъ въ руки мучителей, а сами рвались навстрѣчу мукамъ, такъ что настоятели и учители должны были удерживать ихъ отъ этого, иногда даже насильственными мѣрами^[83]. Но когда мучители были уже въ виду, тогда экзальтація достигала высшей степени и собравшіеся гдѣ-нибудь въ «затворѣ» исповѣдники старой вѣры сгорали во славу Божію. Самосожигательства тоже эпидеміей прошли въ концѣ XVII и въ началѣ XVIII в. О нихъ упоминаетъ еще патріархъ Іоакимъ^[84], ихъ одобряетъ протопопъ Аввакумъ^[85]. Были даже группы, проповѣдывавшія самосожженіе, какъ единственный исходъ изъ этой юдоли зла и грѣха. За 45 лѣтъ съ 1687 по 1732 г. (періодъ роста Поморской общины) только въ Поморьѣ въ виду воинскихъ командъ (посланныхъ для сыска «раскольщиковъ») сожглось до 15,000 человѣкъ^[86]. Имѣемъ, кромѣ того, прямыя указанія, что цифра эта гораздо меньше дѣйствительной, а, между тѣмъ, самосожженія происходили всюду — «отъ стѣнъ недвижнаго Китая до потрясеннаго Кремля» и «отъ финскихъ хладныхъ скалъ до пламенной Колхиды». Такія валовыя цифры однѣ только, кажется, способны убѣдить, что не только «шесть чернецовъ» въ расколѣ осуществляли собою горячій, искренній религіозный порывъ, а цѣлыя массы… Само собою разумѣется, что такіе взрывы чувства не могутъ быть продолжительны, обнаруживаются ли они въ бунтахъ, или самосожигательствахъ. Послѣ такихъ вспышекъ органически требуется отдыхъ, жизнь поднимаетъ голову и проситъ своего. Примите еще во вниманіе то обстоятельство, что огненною смертью кончались не всѣ по своей волѣ. Бывали люди, которые поднимали свой голосъ противъ столь рѣшительной раздѣлки съ жизнью и вліятельные люди старовѣрья должны были прислушиваться къ этимъ толкамъ, если хотѣли сохранять свое вліяніе, не натягивать струну слишкомъ высоко, чтобы не рвать ее, и надо отдать, напр., справедливость братьямъ Денисовымъ: они понимали это и біографъ Андрея съ благодарностью отмѣчаетъ, что Андрей всегда былъ противъ мученичества, особенно добровольнаго, не вынужденнаго нахожденіемъ «въ рукахъ мучителей».

Притомъ, всѣ-таки, вѣдь, подвинь страданія поднимался во имя личности. Когда порывъ чувства укладывался, личность требовала счастья; нужно было, все-таки, жить. На свободѣ, въ тиши дремучихъ лѣсовъ человѣкъ отходилъ, успокоивался отъ впечатлѣній жизненной тяги и запросы счастья оказывались сильнѣе. На Выгѣ въ первые годы устройства колоніи страшно бѣдствовали: чуть не каждый годъ были «хлѣбные недороды», а, между тѣмъ, народъ прибывалъ; требовалось расширять запашку, отыскивать и расчищать для нея новыя мѣста, прибѣгать къ сборамъ пожертвованій. Во все это время экзальтація поддерживалась лишеніями, подвигъ былъ необходимъ и, если тяжесть его иногда возбуждала ропотъ, то ропотъ этотъ былъ столь очевидно необстоятеленъ, что подавлять его не представлялось большимъ трудомъ. Но вотъ община начинаетъ богатѣть, становиться авторитетной: она вѣдь, разсылаетъ своихъ проповѣдниковъ, рѣшаетъ вопросы вѣроученія, ведетъ полемику, она блеститъ традиціями, именами славныхъ подвижниковъ и страдальцевъ, строгою жизнью своихъ членовъ. Сюда ѣдутъ посмотрѣть, поучиться, помолиться. Община скромна на первыхъ порахъ. Она не хочетъ главенствовать. Но силою вещей она становится главой и начинаетъ, въ концѣ-концовъ, дорожить этимъ главенствомъ, упрочивать его за собою. Послѣ нужды и голодовокъ первыхъ лѣтъ, пожертвованія разнаго рода начинаютъ доставлять довольство. Удобства обстановки прибываютъ. Приливъ средствъ даетъ мысль завести торгово-промышленныя операціи: торговцу, вѣдь, такъ удобно пропагандировать. Но расширеніе средствъ нечувствительно заставляетъ расширять и операціи и онѣ становятся сами себѣ цѣлью. Духъ прозелитизма ослабляется, духъ индифферентизма растетъ незамѣтно въ сытномъ привольи и вызываетъ большую заботу о жизни настоящей, чѣмъ о будущей; стремленія личности сказываются въ развитіи предпріимчивости, въ догматикѣ, которая начинаетъ принимать примирительный тонъ. Достатокъ вызываетъ заботу о безопасности. Рѣшимость отдаваться въ руки мучителей нечувствительно слабѣетъ. Къ начальству отношенія совсѣмъ мѣняются. Царю — еще вчера антихристу — теперь посылаютъ подарки, предлагаютъ услуги по постройкѣ кораблей, охотно берутся за работу на олонецкихъ заводахъ, ведутъ съ Питеромъ дѣятельную торговлю хлѣбомъ. Заводится пристань на Пигматкѣ, гдѣ постоянно кипитъ работа: строятся суда, нагружаются хлѣбомъ. На работѣ, хорошо обставленной, лицомъ къ лицу съ реальной жизнью, люди становятся бодрѣе, туманные призраки — созданія фантазіи разсѣиваются какъ дымъ. Ученіе объ антихристѣ у поморцевъ съ этой поры поддерживается только для массы: антихристъ плотнѣе пріурочивается къ Никону и поминается больше изъ приличія. Изъ-за напыщенныхъ фразъ С. Денисова сквозитъ легкая усмѣшечка. По доносу наѣзжаетъ въ пустынь самаринская коммиссія и предъявляетъ пустынножителямъ запросъ: почему не молятся за царя? Ей покорно заявляютъ, что за царя молятся и, дѣйствительно, молитва за царя входитъ съ этого времени въ богослужебный обиходъ секты, признается и оправдывается ея возможность. Личность, узко удовлетворенная, отсюда теряетъ чувство реальной связи съ массой. Разъ ея положеніе улучшено, она не хочетъ ничего больше. Кто хочетъ лучшаго, пусть идетъ въ общину, кто не хочетъ — пусть его. Потомъ даже и тутъ начинается выборъ: принимаютъ не всякаго, а только того, кто можетъ быть полезенъ знаніями, безотвѣтными рабочими руками, капиталомъ и пр.

Выборъ, однако, не всегда удаченъ и новые пришельцы вносятъ нерѣдко въ общину разладъ. У нихъ ощущеніе жизненной тяги еще свѣжо, потому что, вѣдь, они только ушли оттуда, гдѣ «буря страстей точно вѣтеръ все рветъ»… На волѣ, среди этой бури они увлекаются ученіемъ общины, но, попадая сюда, замѣчаютъ — незамѣтный для самихъ пустынножителей — разладъ между словомъ и дѣломъ, такую громадную уступку нечестію, на какую иные и соглашаются, скоро привыкаютъ къ ней, но болѣе, искренные согласиться никакъ не могутъ. Въ этихъ неуступчивыхъ людяхъ начинаютъ роится вопросы: откуда такое примиреніе? Чѣмъ оно оправдывается? Можно ли и какъ примирить такой разладъ между словомъ и дѣлами общины? Вопросы будятъ недовольство, сомнѣнія, ропотъ, переходятъ въ споры, въ полемику, въ прямое отрицаніе компромисса. Около протестанта группируются послѣдователи среди этой группы напряженно работаетъ мысль; разногласія формулируются и новая группа-секта отдѣляется отъ материнской клѣточки совершенно естественно и вступаетъ въ борьбу съ ней на почвѣ нравственныхъ принциповъ. Она вся — воплощенный энтузіазмъ; ея отрицаніе и обличенія страстны и рѣзки, ея принципы развиты и преувеличены до крайности въ тѣхъ пунктахъ, гдѣ допущены непослѣдовательности сектою-матерью; духъ прозелитизма въ ней страшно силенъ. Но придетъ ея пора; она пройдетъ путь секты-матери фатально, — пройдетъ и замретъ недвижимая, и вступитъ въ свою очередь въ компромиссы съ жизнью, — компромиссы, неизбѣжно вытекающіе изъ того, что община входитъ въ экономическую кооперацію внѣшняго міра и эта кооперація неизбѣжно вызываетъ свои психическіе эффекты. Чутье людей, одержимыхъ духомъ святаго недовольства, замѣтитъ фальшь, но мысль не оформитъ ее въ надлежащемъ видѣ и причиной новаго раздѣленія поставитъ какое-нибудь «титло», а самая «суть» опять ускользнетъ въ шапкѣ-невидимкѣ изъ-подъ рукъ…

Это вѣчная исторія. И «въ малой каплѣ водъ», какъ наши секты, и въ большомъ масштабѣ всѣхъ религіозныхъ вѣрованій и этическихъ доктринъ отмѣчается это поучительное явленіе. «Для первыхъ учителей, — говоритъ Милль, — и для непосредственныхъ ихъ учениковъ доктрины ихъ полны жизни и смысла. Ихъ смыслъ воспринимается людьми съ не меньшею и даже, можетъ, быть, съ большею силою, съ болѣе полнымъ сознаніемъ, пока длится борьба за преобладаніе надъ другими доктринами и вѣрованіями. Потомъ онѣ достигаютъ преобладанія и становятся общепризнанною истиною, или же вступаютъ въ обладаніе тѣмъ, что завоевали, и ихъ прогрессъ останавливается. По мѣрѣ того, какъ выясняется тотъ или другой изъ этихъ результатовъ, возбужденные ими споры слабѣютъ и постепенно замираютъ. Наконецъ, онѣ занимаютъ извѣстное мѣсто, если не какъ общепризнанныя истины, то какъ терпимыя секты, или терпимыя отступленія отъ общаго мнѣнія: тогда онѣ уже никого болѣе не обращаютъ, ихъ исповѣдуютъ только тѣ, кто получаетъ ихъ по наслѣдству: обращеніе въ нихъ людей, исповѣдающихъ другія доктрины, становится фактомъ столь рѣдкимъ и исключительнымъ, что учителя ихъ перестаютъ, наконецъ, и заботиться объ этомъ. Вмѣсто того, чтобы быть, какъ въ первое время, въ постоянномъ напряженіи для защиты себя или для достиженія преобладанія надъ другими, онѣ впадаютъ въ инерцію, не слушаютъ, если только могутъ не слушать (какъ наши „церковные“), никакихъ противъ себя аргументовъ и не безпокоятъ своими аргументами тѣхъ, кто съ ними несогласенъ, если только такіе есть. Живая сила въ нихъ съ этого момента вымираетъ»^[87]. Даже подъ преслѣдованіями, при постоянной необходимости защищаться паши секты прошли и проходятъ тотъ же неизбѣжный путь…

III.

Послѣ пріѣзда самаринской коммиссіи на Выгу, въ согласіи произошелъ расколъ. Скитъ инока Филиппа, у котораго уже и раньше шла глухая вражда съ Семеномъ Денисовымъ по поводу разныхъ нечестивыхъ уступокъ антихристу, сгорѣлъ въ виду коммиссіи. отказавшись принять молитву за царя-антихриста.

Уцѣлѣвшіе внѣ скита почитатели Филиппа послѣ его геройской смерти предали отлученію поморцевъ «самарянъ» и, провозгласивъ основнымъ пунктомъ своего вѣроученія самый крайній и суровый аскетизмъ и самосожженіе въ виду царства чувственнаго антихриста, какъ величайшую добродѣтель, организовались въ особое согласіе. Оно прошло указанный путь, какъ и секта поморцевъ. Со 2-й четверти нынѣшняго вѣка его столпы и наставники прямо поговариваютъ о пропагандѣ своей «вѣры» такія вещи: «съ крестьянами труда много, а пользы согласію не видится; надежнѣе искать вдали отъ Москвы народа почище и потверже»^[88]. Суровые аскеты, филипповцы допустили еще къ концу прошлаго вѣка сводные браки и это было причиною отдѣленія Аристова согласія, особенно настаивающаго на безбрачіи и царствѣ видимаго, чувственнаго антихриста. Филипповы, Аристовы и Пастуховы (иначе адамантовы, выдѣлившіеся отъ поморцевъ еще раньше филипповыхъ) дали перваго основателя и большую массу первыхъ послѣдователей сектѣ странниковъ.

Это было въ пору разцвѣта филипповыхъ. Съ поморья они забрались въ Кимру и потомъ добрались и до Москвы и основали здѣсь по обычаю другихъ общимъ свою часовню, такъ сказать. свое агентство для пропаганды и сбора пожертвованіи. Въ эту-то московскую филипповскую общину, въ самую горячую пору ея дѣятельности, явился въ 50-хъ годахъ XVIII в. молодой человѣкъ со страстной жаждой познанія правды, подвига, порывистый, впечатлительный «непосѣда» съ «святымъ недовольствомъ» въ душѣ, недававшимъ ему ни минуты покоя. Какъ «вѣчнаго жида», его постоянно гнало что-то впередъ, заставляло неуклонно идти въ поискахъ за правдой, за высшимъ нравственнымъ удовлетвореніемъ. Неизвѣстно происхожденіе молодаго человѣка: по однимъ извѣстіямъ, онъ переяславскій мѣщанинъ, по другимъ — помѣщичій крестьянинъ изъ Переяславля. Звали его Ефимомъ. Молодой человѣкъ съ дѣтства зналъ грамоту и имѣлъ большую охоту къ чтенію. Поиски за книгами его — еще мальчишку — столкнули съ старовѣрами. Это столкновеніе рѣшило его участь: жажда знанія стала развиваться въ направленіи рѣшенія религіозно-нравственныхъ вопросовъ и, притомъ, въ смыслѣ сектантскомъ. Воротиться къ церковнымъ юноша не могъ, такъ какъ онъ съ перваго раза почувствовалъ, что у старовѣровъ сильнѣе, живѣе и дѣйственнѣе вѣра, больше интереса къ высшимъ вопросамъ жизни. Но и туземные старовѣры скоро перестали удовлетворять Ефима. Его пытливый умъ просилъ большей пищи, чѣмъ сколько могли дать его первые просвѣтители, сами, какъ люди массы, въ общемъ достаточно «темные люди». Его тянуло къ центрамъ работы старовѣрской мысли, къ источникамъ большихъ свѣдѣній и онъ ушелъ въ Москву, ушелъ, конечно, тайкомъ, безъ паспорта. Здѣсь онъ попалъ къ филипповымъ, куда его, вѣроятно, направили его провинціальные просвѣтители. Онъ услышалъ у филипповыхъ рѣзкую, искреннюю проповѣдь противъ окружающаго нечестія, жестокія нападки на нравственныя свойства людей господствующаго порядка, даже призывъ къ сопротивленію чувственному антихристу. Онъ долженъ былъ дать клятвенное обѣщаніе, какое требовалось отъ всѣхъ вступающихъ въ согласіе, не молиться за царя и не поступать въ военную службу, или въ какую бы то ни было другую. Все ученіе секты, строгій аскетизмъ, отличавшій ее въ пору разцвѣта, — очень поправились Ефиму. Онъ сдѣлался ревностнымъ прозелитомъ филипповыхъ, пропагандировалъ, писалъ обличительныя сочиненія. Но эта горячая дѣятельность скоро оборвалась. Случилась «облава», столь обыкновенная въ то время въ отношеніи къ старовѣрамъ, Ефимъ попалъ въ руки полиціи и, какъ беспаспортный, высланъ на родину. Общество (помѣщикъ?) рѣшило сдать его въ солдаты, потому что, понятно, куда же могъ годиться иначе этотъ безпутный, ненасытный читатель книжекъ, исчезающій вдругъ неизвѣстно куда? — только обществу обуза. Изъ военной службы Ефимъ бѣжалъ.

Онъ воротился снова въ Москву, но не къ филипповымъ, хотя съ ними совсѣмъ не порывалъ связей, а на Преображенское кладбище къ ѳедосѣевымъ, гдѣ въ это время Илья Ковылинъ задумывалъ объединить около Преображенскаго подъ своимъ «началомъ» всѣ безпоповскія согласія. При его жизни на кладбищѣ дѣйствительно получали пріютъ наставники и вообще талантливые и выдающіеся люди всѣхъ согласій и поморская филипповская община находилась въ это время подъ его покровительствомъ. На этотъ разъ Ефима постригли въ монахи, но такъ, какъ оставаться ему въ Москвѣ было больше прежняго опасно, его послали въ филипповскій скитъ на Поморье. Сюда Ефимъ попалъ въ плохое время. Уже нѣсколько согласій выдѣлилось изъ поморскаго. Въ самой поморской общинѣ, среди единомышленниковъ все шло вкривь и вкось, хотя снаружи казалось, что все идетъ по заведенному порядку, «мирно, чинно, благородно». Община была уже очень богата. Богатство сдѣлало ее своекорыстной, заставило пойти далеко по пути компромисса. А жизнь развивалась; личность заявляла не только права на счастье, но даже претензіи на безшабашную распущенность. Аскетизмъ первыхъ лѣтъ давно прошелъ, а вмѣсто него обнаружился такой развратъ, который приводилъ въ ужасъ лучшихъ людей изъ самихъ сектантовъ и однихъ отдѣлялъ, вынуждая организовать новыя согласія, другихъ вызывалъ на дѣятельную, но мало успѣшную борьбу въ самой общинѣ. Борьба сводилась въ сущности къ исканію новаго дальнѣйшаго компромисса, къ оправданію и теоретической обосновкѣ брака безъ церковнаго вѣнчанія, потому что лучшіе люди не могли не видѣть, что за нескладная нелѣлѣпость выходитъ изъ проповѣди безбрачія, когда историческая необходимость, вызвавшая этотъ принципъ, миновала и согласіе, благодаря сдѣлкамъ съ нечестивымъ міромъ, устроилось довольно спокойно. Шли поэтому толки и споры. Согласія обмѣнивались полемическими сочиненіями по поводу разныхъ уклоненій отъ преданія и ученія, «остальцевъ древляго благочестія». Споры нерѣдко переходили въ распрю и окончивались рукопашными схватками. Вся эта борьба идей и похотѣній, вмѣстѣ съ фактами и скандальной хроникой туземной жизни, интересовали всѣхъ; сплетни и толки переходили изъ устъ въ уста и захватывали въ свой круговоротъ всякаго свѣжаго человѣка, попавшаго сюда. Захватила она, конечно, и Ефима, тѣмъ болѣе, что и у своихъ филипповцевъ, въ своемъ скитѣ онъ вовсе не нашелъ той строгости нравовъ, того подвижничества, которое привлекло его въ ученіи согласія и даже, можетъ быть, въ жизни московскихъ учителей, которые въ виду другихъ согласій на первыхъ порахъ, конечно, старались не ударить въ грязь лицомъ. Подъ вліяніемъ общей атмосферы Поморья въ скитѣ филипповыхъ оказалась та же распущенность, которая была и въ другихъ общинахъ и которая вовсе не могла придтись по вкусу Ефиму, строгому поборнику наставленій первыхъ борцовъ старовѣрья. Въ скитѣ онъ скоро не поладилъ съ настоятелемъ и былъ лишенъ монашества. Это обстоятельство заставило его снова вернуться въ Москву съ жалобой на несправедливыя отношенія къ нему и вообще на зазорную жизнь скита. Московскіе Преображенскіе старцы, однако, не удовлетворили претензій Ефима. А, между тѣмъ, наблюденія надъ согласіями на Поморьѣ, разноголосица ученій и «нетвердость» жизни, замѣченная тамъ, поселили въ душѣ Ефима разладъ, сомнѣнія. Да еще и обида. Онъ рѣшилъ снова отправиться въ странство; разошелся окончательно съ филипповыми и Преображенскими и ушелъ на первый разъ по пути къ Ярославлю, ушелъ разсѣять свои сомнѣнія, поискать въ другихъ мѣстахъ настоящихъ ревнителей вѣры. Переходя съ мѣста на мѣсто, онъ вездѣ, во всѣхъ старовѣрскихъ обществахъ «искалъ способа, какъ бы совершить себя безъ сумлѣнія», но вездѣ онъ встрѣчалъ тотъ же разладъ между словомъ и дѣломъ, какой оттолкнулъ его отъ филипповыхъ. Во время странствій своихъ Ефимъ сталкивался съ цѣлой массой бродячаго люда, среди котораго и бродячіе учителя вѣры встрѣчались. Одна изъ такихъ встрѣчъ глубоко поразила Ефима. Онъ столкнулся съ человѣкомъ, который всю жизнь свою проводилъ въ пути, убѣгая отъ міра и его соблазновъ. Бѣгство отъ міра, отъ антихриста, какъ мы видѣли, давно было поставлено въ расколѣ, но этотъ таинственный странникъ, очевидно, особенно понравился Ефиму неуклоннымъ слѣдованіемъ разъ принятому принципу.

Ефимъ съ этой встрѣчи нашелъ снова свою вѣру; его сомнѣнія пропали. Онъ приступилъ къ формулировкѣ доктрины самъ — въ духѣ сектъ, съ которыми онъ приходилъ въ соприкосновеніе, только съ большею, какъ ему казалось, вѣрностью преданію «первыхъ остальцевъ». Онъ и отъ филипповыхъ ушелъ потому, что многіе изъ нихъ, «ярые на словахъ», тѣмъ не менѣе, на дѣлѣ покорялись власти, исполняли волю ея и поэтому казались «несходственны съ прежде-бывшими христіанами». А. между тѣмъ, на Поморьѣ Ефимъ имѣлъ случай познакомиться съ послѣдователями Адамантова согласія, которые въ виду царства антихриста учили чуждаться даже всего того, что заведено и изобрѣтено въ царство антихриста: не брать въ руки денегъ, паспортовъ и разныхъ другихъ бумагъ съ антихристовой печатью (государственнымъ гербомъ), не жить въ городахъ и селахъ, чтобы не принимать участія въ антихристовыхъ общественныхъ дѣлахъ, не ходить по каменной мостовой, изобрѣтенной антихристомъ, не пить воды изъ рѣкѣ, по которымъ плаваютъ «кораблики заорленые». Ученіе странника по принципу, встрѣченнаго Ефимомъ, завершаетъ ученіе адамантовыхъ положительнымъ, прямымъ указаніемъ: «бѣги — всю жизнь, изъ одного мѣста уходи въ другое и не задерживайся тамъ, а спѣши дальше, иначе горе тебѣ! Духъ антихриста нечувствительно заразитъ и осквернитъ тебя своимъ смрадомъ». Эти данныя и опредѣлили ученіе Ефима. Онъ началъ свою проповѣдь въ Ярославлѣ и въ другихъ окрестныхъ городахъ и селахъ. Собравши нѣсколько послѣдователей, Ефимъ сдѣлалъ съ ними «соборъ-совѣщаніе» 28 мая 1784 г., на которомъ было составлено посланіе къ «другихъ вѣръ сектарямъ» съ рѣзкими нападеніями на ихъ двоедушіе и притворство въ отношеніяхъ къ церковнымъ, къ церкви и правительству. Различные компромиссы съ временемъ обозваны еретическими и преданы проклятію; резюмированъ практическій выводъ изъ ученія собравшихся единомышленниковъ: «Въ настоящіепослѣдніе дни сія антихристовы прелести, кій путь спасительный сущимъ въ вѣрѣ прообразована? Пространный ли, еже о домѣ, о женѣ, о чадехъ, о торгахъ и стяжаніяхъ попеченіе имѣти, или же тѣсный, нуждный и прискорбный, еже не имѣти ни града, ни села, ни дому?» Посланіе «собора» выбираетъ послѣдній путь. Проклятія и отлученія на отступниковъ — первый шагъ въ образованіи новой религіозной группы, первое опредѣленіе ея индивидуальности и съ итого момента мы имѣемъ право говорить уже объ особомъ согласіи среди безпоповцевъ — согласіи странническомъ.

Ефимъ не имѣлъ агитаторской горячки. Онъ говорилъ: «были бы лишь люди, боящіеся антихриста и бѣгущіе сѣтей его, а много ли, мало ли ихъ — воленъ Богъ» Правда, что съ годами онъ все больше и больше погружался въ книги, чтеніе которыхъ обратилось у него даже въ страсть. «Даже въ возглавіи» онъ всегда книги имѣлъ и «за трапезой всегда въ писаніе вникалъ». Кромѣ того, онъ довольно много писалъ (онъ оставилъ около 13 собственныхъ сочиненій и брошюръ («главизнъ») и рисовала, иконы и миніатюры. Онъ нарисовалъ «лицевой Апокалипсисъ» съ иллюстраціями въ духѣ своего ученія: антихристъ и его слуги изображаются въ видѣ свѣтской и духовной власти. Такая наклонность къ чисто келейнымъ занятіямъ, къ созерцательной жизни, конечно, объясняетъ до нѣкоторой степени недостаточность духа прозелитизма, но не въ этомъ все дѣло. Исканіе Ефимомъ правой вѣры и установка своего ученія приходятся какъ разъ на царствованіе Екатерины II. Мы уже знаемъ, какая масса слуховъ ходила въ это время въ народѣ. Ждали воли отъ царицы, какъ будто свѣтало, и день, казалось, будетъ солнечный. Старовѣры осѣвшіе, сгруппировавшіеся въ общины, получали нѣкоторыя црава и льготы и между ними развивался духъ компромисса. Какъ ни легковѣрны были надежды массъ, какъ ни жестоко разубѣждали ихъ сверху, — надежды эти. все-таки, шевелились и манили къ жизни, и пессимистическая проповѣдь людей болѣе дальновидныхъ, чѣмъ масса, озлобленныхъ податливостью среды на сдѣлки со зломъ, не могла привлекать къ себѣ вниманія массъ въ той степени, какъ въ другіе моменты, когда надежда едва мерцаетъ только въ сердцахъ беззавѣтнѣйшихъ оптимистовъ, большинство же ждетъ съ тоскливымъ чувствомъ, «что-то будетъ?» Вотъ почему, собственно, намъ кажется, согласіе странниковъ не распространялось при жизни Ефима. Время было не такое. Ждали перемѣнъ, надѣялись, радостные слухи сулили человѣческое существованіе.

Ефимъ всю жизнь страдалъ отъ разлада слова съ дѣломъ у близкихъ ему по духу людей. Поэтому самъ онъ, прежде всего, старался строго слѣдовать своему ученію. Изъ Ярославля онъ часто уходилъ въ пошехонскіе лѣса. Скитаясь здѣсь, онъ однажды нашелъ два старовѣрскихъ скита — Мининъ и Леонтьевъ и тутъ «уловилъ» одного послѣдователя — бѣглаго крѣпостнаго Павла Васильева. Ефимъ даже хотѣлъ здѣсь пріютиться на неопредѣленное время, по пронесся слухъ о военной командѣ, посланной для сыска скитовъ, и заставилъ учителя и ученика уйти изъ опаснаго мѣста и переждать грозу. Тѣмъ временемъ скитники дѣйствительно были разогнаны и скиты сожжены. Въ то же время, при одной полицейской «облавѣ» на безпаспортныхъ былъ схваченъ одинъ послѣдователь Ефима и сосланъ потомъ въ Сибирь. Оставаться близко къ полиціи было рѣшительно неудобно и вся уцѣлѣвшая группа съ учителемъ ушла въ галицкіе лѣса. Только черезъ два года Ефимъ воротился въ Ярославль и, кажется, уже не уходилъ отсюда до самой смерти, занимаясь изложеніемъ своего ученія и живописью. Изъ сочиненій Ефима извѣстны: Разглагольствіе о настоящихъ въ древнецерковномъ послѣдованіи несогласіяхъ между собою; Цвѣтникъ; Изысканіе о состоящихъ подъ властью антихристовыхъ жрецовъ; Толкованіе на слово Ипполита объ антихристѣ, О злополучныхъ послѣднихъ временахъ и знаменіяхъ антихриста. Ефимъ умеръ 20 іюля 1792 г. До сихъ поръ въ этотъ день его послѣдователи служатъ по немъ панихиду.

Ученіе, оставленное Ефимомъ, въ сущности, повторяетъ ученіе поморцевъ, филипповыхъ и адамантовыхъ перваго времени; но именно возвращенія къ идеямъ и жизни первыхъ «остальцевъ древляго благочестія» и хотѣлъ Ефимъ. Особенно много сходнаго въ его положеніяхъ съ Оказаніемъ объ антихристѣ. еже есть Петръ І-й. Онъ только еще нагляднѣе, реальнѣе старается выставить свою аналогію и, нужно сказать по правдѣ, его писанія показываютъ, что народная мысль въ своихъ передовыхъ представителяхъ сдѣлала нѣкоторый шагъ впередъ въ познаніи общественнаго зла, хотя основная, исходная точка воззрѣнія на этотъ предметъ остается та же — принципъ личности, а сознаніе «самовиновности» личности, — силы въ ней злой воли еще больше углублено и развивается въ послѣдователяхъ Ефима дальше до того, что то, что угадано Ефимомъ, остается мертвой буквой, мертвыми положеніями, имѣющими цѣну только въ цѣляхъ пропаганды душевнаго спасенія личности^[89].

«Аще хощеши. человѣче, творити волю Божію, кратко реку ты: во всемъ жительствѣ подвига примѣси себѣ малу скорбь по силѣ, своей во всякой вещи, Бога ради; сіе есть воля Божія благая. Мала бо скорбь, Бога ради, лучши есть великаго дѣла безъ скорби бываемаго», — такимъ выразительнымъ заявленіемъ начинается одна изъ статей цитируемаго нами странническаго (Сборника", носящая заглавіе: О воли Божіей. «Аще бо немощни осмы и не можемъ подвизатися, то стажемъ смиреніе, благодареніе и молитву Іисусову; аще ли здравы есмы — подобаетъ намъ понуждати себе до изнеможенія». Затѣмъ слѣдуетъ еще имѣть вѣру несомнѣнную, потому что по вѣрѣ нашей и благодать Божія, и терпѣніе скорбей даются намъ. Особенно въ нынѣшнія раздорничсскія времена слѣдуетъ крѣпко вѣровать во Христа, постоянно просить Бога объ укрѣпленіи этой вѣры въ виду множества людей, соблазнившихся пришествіемъ антихриста и принявшихъ отступничье имя антихристово…

Со времени патріарха Никона въ русской церкви и русскомъ государствѣ насталъ антихристовъ порядокъ, воцарился антихристъ и воплотился въ Императорѣ Петрѣ I. Петръ уничтожилъ до конца древніе остатки благочестивыхъ обычаевъ и, вмѣсто нихъ, установилъ поганскихъ вѣръ обычаи, какъ, напримѣръ, «брады брити, платье нѣмецкое носити, на шеяхъ удавныя петли имѣти (галстухи), табакъ носомъ пити и курити, въ комедіяхъ, маскарадахъ и балахъ нощеденствовати». Но особенно ясно стало присутствіе антихристова духа съ первой народной переписи. «Прежде первыя ревизіи, до перваго императора, не бѣ въ Россійской державѣ людямъ описанія, ни подушныя подати, ни народнаго удержанія, но елика кто восхотѣ куда, — отлучися». Петръ же «описавшійся народа, въ груду собра, хотя его во власти своей удержати по реченному Ипполитомъ: антихристъ соберетъ расточенные люди». И дѣйствительно: «всяко пригодъ антихриста къ человѣкамъ являетъ быти во время оныя описи. Тогда бо его (антихриста) человѣцы пріяша, егда онымъ укрѣпленіемъ письменнымъ во одержательство его мятежное себе зданіа. А воцареніе его во время онаго указнаго глашенія (о припискѣ въ двойной окладъ) явствуетъ. Егда оный императоръ (людямъ) ни савшимся въ раскольники запрети своей раскольнической прелести никого не учити, тогда убо онъ, седмиглавый. и исправися въ человѣцехъ, и воцарися на земли». Это особенно ясно на послѣдствіяхъ, какія дала перепись. Когда «императоръ раздроби народъ на разные чины и разложи нань дань подушную, — овыхъ бо торговаго дѣля (ради) промысла мало поотягчи, другихъ же земледѣльства ради и прочаго посредственно обложи; потомъ же и землю размежева, езера убо и рѣки, лѣса же и прочія же усадьбы имъ раздѣли, да знаютъ каждо ихъ свое и наблюдаютъ е, другаго же надѣлу не прикасаются, якоже и купеческихъ торгу не касаются, — и симъ раздѣленіемъ оный императоръ… содѣя (людей), яко язычники другъ на друга ратоборствовати… Съ тѣхъ поръ какъ одержана тако врагомъ человѣцы и понуждены имъ пещись о дани оной и о домовномъ строеніи, и о собраніи имѣній, якоже мравій неусыпно тщанье возъимѣша како большая собрати, — и сего ради въ торгахъ начаша бывати обманы — неправыя мѣры, и неистовые вѣсы, и во всякую вещь неудобные примѣсы; сего ради божбы и клятвы ложныя родищася». Изъ такого житья естественно явились «ненависть и зависть, вражда и драки и междоусобныя брани; другъ на друга свирѣпствующе и другъ друга обидяще, и имѣнія разграбляюще ради запрещенія не вступать въ купечествующихъ дѣло»… «Надѣливъ кому много, кому мало, иному же ничего же давъ, токмо едино рукодѣліе имѣти повелѣвъ». Императоръ произвелъ вражду между людьми, «бои и убивства, кражи, зане неимѣнія (ради) у имущаго тайно нача похищати, а сильный другаго надѣлъ своею силою нудящеся отняти во область свою и въ томъ начата тяжбы содѣвати, — отчего суды неправедные во мздѣ нача быти… Сего ради во всѣхъ рать неумиримая и человѣконенавиденіе наглое воста и во вся вмѣстися, и сихъ ради, онъ, змій седмиглавый, воцарися въ человѣкахъ на земли, его же наричутъ діаволомъ. Главъ седмь суть смертные грѣхи: первая убо зависть, вторая — сребролюбіе, третья — блудъ, четвертая — чревоугодіе, пятая — гордость, шестая — гнѣвъ, седьмая — небреженіе. И сими главами своими онъ, черный и десятирогій, оттого, нача пожирати всѣхъ на земли живущихъ, сирѣчь земная мудрствующихъ, пхже удержа міродержецъ… въ умномъ скитаніи и въ мятежѣ суетномъ быти».

«Въ лѣто по исчисленію настоящаго гражданства 1720 г., февраля въ 5 день изыде повелѣніе отъ скиптра державствующаго всероссійскаго Императора Петра 1 во вся имперіи его страны и грады, и провинціи, и села, да еже оное Величество въ наслѣдники всероссійскаго царствія (кого) благоволитъ, и того вси рустіи сынове за истиннаго наслѣдника признавати съ обычною присягою да обѣщеваются». И такъ онъ спустя семь лѣтъпослѣ описи, приписавши и укрѣпивши народъ и узаконивъ въ немъ богопротивные обычаи, воцарился. До того времени онъ еще не въ царскомъ существѣ былъ. Съ этихъ же поръ дьяволъ царствуетъ на русскомъ престолѣ по закону. Но отцы церкви говорятъ, что для этого «не самъ сатана въ плоть претворится, а человѣкъ изъ блуда родится и все сатанино дѣйство подыметъ». «Блудъ всяка ересь нарицается, — отвѣчаетъ на это Ефимъ. — Откуду разумѣти должно яко первый онъ, Петръ, въ ереси родися, сирѣчь въ отступленіи, не отъ законыя жены въ таковое строеніе произыде, но отъ блудныя жены, еже есть вѣры; жена бо — вѣра глаголется — или законная Христова, или еретическая! Сего ради глаголетъ изъ блуда ему родитпея».

Такимъ образомъ, царствованіе антихриста въ землѣ русской опредѣлено и доказано совершенно убѣдительно. Вліяніе данной государственной формы на личную нравственность отмѣчено, какъ видитъ читатель, близко къ дѣлу. Народныя тягости по слѣдамъ Посошковыхъ и Докукиныхъ указываются совершенно опредѣленно. По вы нигдѣ не встрѣчаете ни малѣйшихъ указаній на то, что зло, отмѣченное въ общественной жизни, есть результатъ именно формы государства, результатъ учрежденій. Все дѣло сводится на личность и, притомъ, на ужасную, поражающую личность антихриста. Само собою разумѣется, что, сообразно съ такой постановкой дѣла, нѣтъ и никакихъ требованій реформы, нѣтъ хотя сколько-нибудь ясныхъ общественныхъ идеаловъ. Пожеланія сводятся лишь къ воплощенію въ отдѣльныхъ личностяхъ нѣкоторыхъ элементарныхъ нравственныхъ требованій аскетическаго характера. Общественное зло здѣсь трактуется по совершенно особому типу мышленія, — типу, свойственному такъ называемой антропоцентрической степени развитія. Здѣсь разсудокъ подчиненъ фантазіи; сквозь его выкладки и доводы то и дѣло рвутся фантастическіе образы и сбиваютъ мысль на ложную дорогу. Общественные идеалы если и прорываются иногда у протестанта, то они облекаются въ образы и картины прошлаго и, притомъ, совсѣмъ не имѣютъ самостоятельнаго значенія. Они не цѣль протеста, а одно изъ средствъ рѣзче оттѣнить по контрасту царство антихриста. Общественные идеалы странника — это церковь съ деспотической силой и «благочестивые обычаи» московской эпохи съ ея безпрерывнымъ и повсюднымъ смѣшеніемъ церкви и государства. «Увы, что нынѣ видимъ! — печалится Ефимъ, — вся воля отнята у духовныхъ гражданскою властью: аще что и глаголютъ по писанію, но не могутъ противъ оной стояти дѣломъ и отлучити отъ своей церкви ядущихъ въ постные дни мясо и женъ безъ браченія имущихъ — наложницами». Или вотъ идеалъ суда по Тюменскому страннику, изобразивши въ каррикатурномъ видѣ богоборный антихристовъ судъ, авторъ показываетъ затѣмъ, «каковы были прежде благочестивые суды и присутственныя мѣста и какимъ порядкомъ по закону судитъ и распорижатъ должно: какъ придешь въ присутственное мѣсто, въ первыхъ узриши на показанномъ мѣстѣ крестъ животворящій или святую икону. Я судіи сидятъ въ порядкѣ, и по образу и по подобію Божію: хотя и князь, или судья, или бояринъ, а всѣ въ бородахъ, и промежду ихъ законъ Божій, сирѣчь вѣчное Евангеліе и седмью вселенскими соборами утвержденное кормило, сирѣчь книга Кормчая и прочія Богомъ вдохновенныя: св. Кирилла, Іоанна Златоустаго или преподобнаго Ефрема и пр. Тако право судили и тако подобаетъ быти суду праву»^[90]. Даже эти идеалы, какъ видитъ читатель, сводятся къ опредѣленію внѣшности, къ эмпирическимъ указаніямъ, лишеннымъ внутренней связи, которая ускользаетъ отъ наблюденія протестанта, потому что онъ не понимаетъ этой связи, не видитъ ея значенія. Свои хвостики, такъ скажемъ, идеаловъ онъ приводитъ вовсе не затѣмъ, чтобы осуществлять ихъ въ дѣйствительности. Протестантъ не идетъ дальше сантиментальныхъ вздыханій о московской старинѣ. Онъ вовсе не интересуется тѣмъ, чтобы старый судъ былъ возстановленъ, хотя и говоритъ, что «такъ подобаетъ быти». Указаніе на современную злобу дня и сопоставленіе ея съ стариной нужно ему только для того, чтобы сильнѣе отмѣтить богоборные признаки царства антихристова. Въ указаніяхъ тягостей, какія несутъ массы, протестантъ повторяетъ только то, что хорошо знаютъ и эти массы. Но въ своихъ объясненіяхъ зла, въ предлагаемыхъ имъ средствахъ спасенія отъ этого зла онъ самостоятеленъ, хотя и тутъ онъ остается сыномъ массы, потому что мысль его работаетъ по тому же типу, какъ и мысль массовая. Странникъ поражается образомъ антихриста и поражаетъ имъ массу. Указывая на соціальное зло и объясняя его, какъ дѣло сатаны-антихриста, онъ путаетъ массовую мысль, изъ реальной сферы выталкиваетъ ее въ сферу фантазіи, отъ попытокъ массы «скопомъ» отбыть отъ житейской тяги онъ уводитъ народную мысль въ другую область — личной нравственности, затѣняетъ общество, мысль объ обществѣ, выпирая на первый планъ личность. Сводя дѣло на преслѣдованіе въ личностяхъ семи смертныхъ грѣховъ, проповѣдникъ самъ не видитъ, что борется не противъ причинъ, а противъ результатовъ, и что борьба эта безплодна: семь смертныхъ грѣховъ неискоренимо живутъ и процвѣтаютъ, и сказываются скоро даже въ самомъ проповѣдникѣ, приводя снова въ ужасъ и отчаяніе собравшуюся вокругъ него группу.

Проповѣдь освобожденія и спасенія личности естественно находитъ себѣ отголосокъ въ душѣ, сполна угнетенной тяжестью жизни. Но, разъ принятый, принципъ личности въ постановкѣ странника исключаетъ борьбу. Доказывая, что царствуетъ антихристъ, странникъ заявляетъ, въ сущности, что общественное зло неисправимо, что борьба съ нимъ заключается только въ ежечасной опаскѣ, какъ бы откуда-нибудь на личность не пахнулъ «богоборный духъ», въ заботахъ о личномъ спасеніи, пока, наконецъ, придетъ ожидаемая кончина міра и Христосъ призоветъ вѣрныхъ для борьбы со зломъ. И это отрадное утѣшеніе вовсе не символика бунтарской идеи, какъ хотятъ показать иные изслѣдователи, а мистико-теоретическая надежда въ практическомъ результатѣ, приводящая только къ борьбѣ со зломъ внутри самой личности. Подъ знаменемъ Христа, когда онъ «придетъ съ неба на бѣломъ конѣ на землю сотворить брань съ антихристомъ», могутъ быть только праведные, только успѣшно боровшіеся со зломъ и соблазнами міра за свою собственную душу. И эти праведные, убитые въ войнѣ съ антихристомъ, получатъ мученическіе вѣнцы, а выжившіе «будутъ іереи Богу и воцарятся съ нимъ тысящу лѣтъ» на обновленной землѣ — въ предѣлахъ Астраханской губерніи, около Каспія. Грѣшные всѣ будутъ истреблены. Мысль о борьбѣ добра и зла въ мірѣ, о торжествѣ добра надъ зломъ при кончинѣ міра, основная во всѣхъ безпоповскихъ согласіяхъ, у странниковъ и вообще у согласій, признающихъ господство духовнаго антихриста, съ теченіемъ времени все больше теряетъ, такъ сказать, историко-реальную окраску — антихриста. Изъ-за антихриста все больше и больше выходитъ сатана и система начинаетъ принимать прямой видъ аскетическаго дуализма. Эту трудно уловимую трансформировку въ ученіи странниковъ мы постараемся отмѣтить дальніе, здѣсь же замѣтимъ только, что къ ней неизбѣжно ведутъ, преждевсего, нравственные выводы изъ ученія объ антихристѣ. Что дѣлать въ виду столь страшнаго, «огнеопальнаго» времени? — невольно встаетъ вопросъ у человѣка, пораженнаго ужасомъ при мысли о царствѣ антихриста. Антихристъ царствуетъ, — учитъ Ефимъ, — скоро послѣдуетъ кончина міра, а въ виду этой кончины — къ чему всѣ попеченія и труды? «Сѣете въ тлю Семена ваши. — цитируетъ Ефимъ пророка, — всуе страждуще труждаете нивы ваши. Созиждутъ грады и не могутъ пожити въ нихъ, насадятъ винограды и не могутъ вкусити отъ плода ихъ. (Идетъ ли такой способъ выраженія къ символикѣ бунта?) День Христовъ — день брани. Сего ради подобаетъ служити единому Господу, льстецу же и гонителю повиноваться и покоритися волѣ его не повелѣно: слушаяй бо повелѣнія чувственнаго антихриста, слушаетъ самого сатану, спасется только ненокорившійся мучителю!» Въ чемъ же заключается это непокорство? Для сильныхъ — въ безтрепетномъ обличеніи нечестія и лжи, въ оправданіи своей истины, въ запрещеніяхъ ругаться надъ нею и хулить ее. «Аще услышиши нѣкоего на торгу или на распутіи среди народа Владыку и Христа хуляща, — приступивъ, воспрети. Аще и язву ему наложити, не отмещися: зауши, сокруши его уста, — освятится рука язвою… Аще поемлютъ нѣціи, аще на судъ влекутъ — возслѣдуй. Аще на судѣ — судія истяжетъ, глаголи со дерзновеніемъ, яко Царя Ангельскаго (избитый) похуливъ есть». Для иллюстраціи этого положенія приведемъ чрезвычайно выразительный фактъ, показывающій направленіе, въ какомъ понимается ученіе о непокорствѣ и противленіи антихристу: въ октябрѣ 1863 г. въ г. Грязовцѣ (Вологодской губ.) въ Христорождественскій соборъ вошелъ временнообязанный крестьянинъ Иванъ Заморивъ. Дѣло было въ воскресенье, во время обѣдни. Съ зажженною свѣчею въ рукахъ онъ проникъ послѣ великаго выхода въ алтарь, взялъ потиръ съ престола, бросилъ его на полъ, разлилъ освященное вино и, растоптавъ потиръ ногами, вскричалъ: «попираю мерзость сатанину!» Литургія прекратилась. Протестанта схватили: онъ оказался изъ согласія странниковъ и тутъ же объявилъ, что «сдѣлалъ это для того, чтобы наругаться надъ сатаной и принять мученическій вѣнецъ» (Моск. Вѣд. 1863 г., № 250). Въ «программу» противленія антихристу входитъ далѣе неповиновеніе власти гражданской, поддерживающей своимъ авторитетомъ «ереси» господствующей церкви. «Убо ли кая ересь можетъ утвердитися безъ лица сильныхъ? Никако. Всюду бо царское лицо сильнѣйше есть въ низложеніи Христова закона духовныя власти… Всякая власть гражданская паче духовныя; якоже въ утвержденіи вѣры, тако и въ низложеніи тоя преимуществуетъ», а потому и хулѣ особенно подлежитъ, «яко не воспрети злому начинанію и не удержа руку безстудію касающуся, но соизволи тако». По св. Ипполиту, подобное соизволеніе на хулу истины, на введеніе ересей есть отличительная черта антихриста. А если это такъ, то «не точію царское лицо безвинно и беззаконію не пріобщно являетъ, мои самого антихриста быти того нарицаетъ, еже есть всему злу начальника, въ него же онъ вшедъ, преисподній бѣсъ, конечное исполнитъ имъ свое хотѣніе». Поэтому «покорное всякое прошеніе или послушаніе повинующихся сему лицу являетъ быти (послушаніе) самому дьяволу».

Неповиновеніе дьяволу, хулы и бѣгство отъ него — обязательны. К-то остается «въ области міродержца», тотъ гибнетъ, теряетъ всякую надежду на спасеніе, его безповоротно заполоняетъ нечистота мірская. «Кто въ области сего міродержца пребывая можетъ нестяжатель быти?» Кто можетъ тамъ, не думая ни о чемъ другомъ, въ законѣ Господнемъ поучаться день и ночь?.. Бѣги изъ Вавилона, тамъ бѣсы всѣ, оставшіеся во власти бѣса, и Господа нѣтъ съ ними. Тамъ люди — мучители, кровь человѣческую проливаютъ, «мечемъ тѣлеса поядаютъ, питаются кровью, якоже разбойницы… Ядомъ древняго змѣя дышуще, ложнымъ своимъ ученіемъ убиваютъ человѣческія души, а паче ненаученныхъ, неутвержденныхъ во святой вѣрѣ. Невѣрніи языци и горціи сластолюбцы злобиваго міра и несытые грѣхолюбцы, яко елени рогатые буяютъ въ сластехъ по горамъ высокаго мнѣнія и гордыни, въ различныхъ пажитехъ грѣха, по воли сердца своего себе пасуще, а не по закону Божію». Спасеніе души и борьба съ помыслами требуютъ постоянно сосредоточеннаго и трезваго вниманія. А, между тѣмъ, житейское зло и тревоги такъ поглощаютъ человѣка, что онъ, наконецъ, не замѣчаетъ правды Божіей и поддается сатанѣ. Ефремъ Сиринъ говоритъ, что только тотъ пойметъ и уразумѣетъ пришествіе мучителя, кто откажется отъ всего мірскаго. «А любящимъ земное неразумно будетъ (т.-е. непонятно все это): аще и услышатъ слово, не имутъ вѣры, но паче мерзитъ имъ глаголяй сіе…» «Невозможно однимъ окомъ зрѣти на небо, а другимъ на землю; такъ и сіе неудобно есть познати. А понеже во время се послѣдняго царства антихриста являетъ быти смущенію велію, мятежамъ и молвимъ нестерпимымъ у множитися, завистемъ и ненавистенъ, и искра любви угаснетъ, но предадятъ другъ друга и возненавидятъ, тогда и во мнящихся хргістіанехъ до конца басни будутъ», — то понятно, что надо рѣшительно бѣжать изъ этого чада нестерпимой душевной истомы, «отторгнуть душу отъ тѣлеснаго страданія и быти безграднику, бездомовнику, нестяжателю, несоблазнику, невѣждѣ человѣческихъ ученій, готову пріяти въ сердце иже отъ божественныхъ ученій входяще воображенія», неослабно бороться съ побужденіями ко злу въ себѣ самомъ. Самъ Господь велѣлъ отречься отъ всего и слѣдовать Ему. «Будь тебѣ отецъ, иже о бремени грѣховнемъ потрудитися могій и хотяй, мати же — умиленіе, омытися отъ скверны могущее, братъ же — иже къ теченію горнему споболѣваяй и срѣтаяйся. Стяжи и сожительницу неотторжену — память исхода. Чада же ты любезная — воздыханія сердечная. Раба — стяжи свое тѣло». «Никто же можетъ двѣма господинами работати, и прочее: не пріидохъ, рече Господь, мира вложити на землю и родителемъ къ сыновомъ и братіямъ къ братіи работати производившихъ, но рать — иноже раздѣлити боголюбныя отъ міролюбныхъ и вещныхъ отъ невещественныхъ, славолюбныхъ отъ смиренномудрыхъ».

И такъ, въ мірѣ царствуетъ антихристъ-сатана, заразившій все своимъ тлетворнымъ дыханіемъ. Зло онъ разлилъ всюду, даже заронилъ его въ душу каждаго человѣка. И все приладилъ онъ такъ, чтобы держать людей въ своей власти и порабощать грѣху. Спасеніе возможно только чрезъ сопротивленіе злу и въ мірѣ, и въ себѣ самомъ. Отсюда слѣдуетъ необходимость освобожденія личности отъ путъ антихристовой гражданской власти, какъ и духовной, совмѣстно служащихъ цѣлямъ сатаны. Странникъ не долженъ платить податей, брать паспорта, поступать въ военную службу, участвовать въ общественныхъ дѣлахъ. Онъ не долженъ имѣть собственности, потому что собственность, какъ и все другое, мірское, вымышлена антихристомъ по внушенію дьявола, чтобы всѣхъ удержать при имѣніяхъ своихъ и вѣрнѣе поработить грѣху. Глаголъ «свое» св. Златоустъ проклятымъ и сквернымъ называетъ: «глаголъ мое отъ діавола, рече, введеся; вся бо вамъ общая сотворилъ есть Богъ, яже суть нужнѣйшая — и нѣсть мочно рещи: „мой свѣтъ“, „мое солнце“, „моя вода“, „моя пуща“ и пр. Но особенно семья подчиняетъ человѣка злу и грѣху, невольно заставляя его осѣдать на мѣстѣ, заводиться домомъ, собственностью, подчиняться гражданской власти. И вотъ это отрицаніе семьи особенно характерно въ смыслѣ выясненія основной тенденціи раскола и въ особенности странничества, — тенденціи къ освобожденію личности. Семья для крестьянина XVII—XVIII в. и даже начала XIX дѣйствительно была скорѣе тяжелой обузой, зломъ и грѣхомъ, чѣмъ радостью и утѣхой жизни. Патріархальная власть отца подъ общимъ вліяніемъ крѣпостнаго режима проявлялась въ самой грубой формѣ; личность, ея запросы сполна игнорировались или безобразно душились въ самыхъ законныхъ своихъ проявленіяхъ. У крѣпостныхъ къ произволу отца семьи прибавлялся еще деспотизмъ, „отца-помѣщика“ и послѣднее было еще горше перваго. Самъ помѣщикъ сводилъ пары но своему личному благоусмотрѣнію и капризу, не обращая ни малѣйшаго вниманія на образовавшіяся уже, можетъ быть, склонности. Въ семьѣ образовывался, такимъ образомъ, адъ совмѣстной жизни людей, ненавидящихъ другъ друга. Положимъ, съ теченіемъ времени могла образоваться привычка: „стерпится — слюбится“, по пословицѣ. Дѣти во всякомъ случаѣ невиноваты и къ себѣ соотвѣтствующія чувства не могли не возбуждать въ родителяхъ. Но несчастіе и горе и тутъ еще не переставали угрожать крѣпостной семьѣ. Вотъ-вотъ, не нынѣ — завтра помѣщикъ продастъ своего „раба“ другому владѣльцу, подаритъ чиновнику, проиграетъ въ карты, да хорошо еще, если ужь всю семью. А, вѣдь, мы знаемъ, что продавали и дарили людей и оптомъ, семьями, и въ розницу. Отца лишаютъ дѣтей, отрываютъ мужа отъ жены, а, вѣдь, и звѣрь озлобляется и жестоко протестуетъ при такихъ насильственныхъ вторженіяхъ въ интимный союзъ. Не будемъ ужь считать рекрутчины, изъ года въ годъ разрушивавшей крестьянскую семью, вносившей въ нее озлобленіе и ужасъ. Это ли не поруганіе личности? это ли не зло, это ли не позоръ? Не сама ли собою рвется въ религіозно настроенную мысль идея, что бракъ — дѣло дьявола? Нечего ужь считать того, что семья сдѣлала бы невозможнымъ постоянное бѣгство отъ міра, что въ антихристова время, по слову самого Господа, не будутъ ни жениться, ни посягать… Либеральное царствованіе Екатерины II усиленіемъ власти помѣщиковъ могло только прибавить лишнія данныя для отрицанія семьи и дѣйствительно бракоборная проповѣдь не прекращается въ продолженіе всего крѣпостнаго режима, привлекая все новыхъ адептовъ. Умъ человѣка изъ массы не различаетъ причинъ и слѣдствій, не умѣетъ понять, что не сама по себѣ семья не хороша, а тѣ измѣнимыя условія, которыя дѣлаютъ ее никуда негодной, и онъ отрицаетъ сразу всю семью, какъ зло, разсматриваетъ семейную жизнь, какъ грѣхъ, какъ дѣло дьявола, ставящаго золотыя западни для падкой на счастье, слабой человѣческой воли. Есть что-то въ семьѣ, что связываетъ, гнететъ личность, — и семья отрицается сплошь, въ принципѣ. Женщинѣ особенно тяжело отзывается семейный бытъ и замѣчательно, что женщины съ особеннымъ сочувствіемъ слушали бракоборную проповѣдь и распространяли ее въ свою очередь. До сихъ поръ у странниковъ наибольшее число послѣдователей состоитъ изъ женщинъ; это засвидѣтельствовано многими компетентными наблюдателями и изслѣдователями. Одна странница говорила мужу при слѣдствіи на очной ставкѣ: „Я ребенкомъ за тебя была выдана. Евстафій! Пятнадцать годовъ тогда мнѣ было, а родные твои меня мучили, работать за двоихъ заставляли… Жизнь мнѣ стала хуже каторги… ну, я и скрылась въ пустыню“., представьте же вы теперь себѣ эту женщину, убѣжавшую отъ семейной каторги, и сотни другихъ женщинъ и мужчинъ — членовъ согласія. ушедшихъ изъ міра но сходнымъ мотивамъ, и подумайте, въ какомъ направленіи могутъ они искать лучшаго? Можетъ ли у нихъ зародиться даже мысль, что не семья собственно виновата въ каторгѣ, отъ которой они спасаются? Какъ же — не семья? — скажетъ вамъ сектантъ, — вѣдь, мужъ бьетъ, родные мучаютъ работой, выдаютъ за постылаго… Не ясно ли для этихъ людей, что зло, о которомъ говорятъ проповѣдники, есть именно сама семья, дѣло дьяволово, что ладо убить въ себѣ потребность семейной жизни, искалѣчить человѣческую природу но предписаніямъ аскетизма? Понятно, что разъ протестъ противъ невыносимыхъ жизненныхъ условій принимаетъ такую окраску у протестантовъ не можетъ зародиться реформаціонныхъ стремленій, въ формѣ ли сознательно поставленныхъ требованій, или простыхъ общинно-устроительныхъ попытокъ „промежъ себя“, въ своемъ обществѣ. И дѣйствительно, мы видимъ, что согласіе странниковъ до реформы 19 февраля, вызвавшей въ ней измѣненія, отличалось своимъ противусоціальнымъ характеромъ. Фанатическій послѣдователь согласія постоянно и систематически оставался одинъ съ своею личностью и ст. пустыней, облюбованной имъ, дающей полный просторъ и желанную свободу. Даже и теперь попытки реформированія началъ согласія крайне разрознены и безсвязны и въ иныхъ мѣстахъ оно еще удерживаетъ свой фанатическій характеръ, развивается въ направленіи дикаго, болѣзненнаго аскетизма. Вотъ характерный фактъ для иллюстраціи.

Пермскій корреспондентъ Новостей сообщалъ въ 1881 г., что въ Екатеринбургскомъ, Верхотурскомъ и Кунгурскомъ уѣздахъ въ послѣдніе годы развивается сильно и уже обнаружено правительствомъ согласіе странниковъ, а въ 1880 г. корреспондентъ Берега сообщилъ случай, который, намъ кажется, долженъ быть пріуроченъ если не къ прямому, то, во всякомъ случаѣ, къ косвенному вліянію ученія странниковъ. Крестьянъ Пермской губ. Петръ Холкинъ изъ чтенія писанія и въ особенности сочиненій Ефрема Сирина (писателя, особенно любимаго странниками) пришелъ къ убѣжденію, что настали послѣднія времена, что для спасенія души надо уйти въ лѣса и уморить себя Голодомъ. Въ томъ же онъ убѣдилъ брата съ женою, дядю и другихъ родныхъ и знакомыхъ въ количествѣ 19-ти человѣкъ. Всѣ они порѣшили бѣжать въ лѣса. Шестимѣсячная дочь одного изъ участниковъ представляла помѣху въ бѣгахъ и была убита. Въ лѣсу за Камой бѣглецы устроили себѣ притонъ, одѣлись въ приготовленные заранѣе саваны, остригли головы. Затѣмъ Петръ Холкинъ заставить всѣхъ выполнить обрядъ отреченія отъ сатаны и велѣлъ послѣ итого лечь на землю и не вставать, не умываться, не просить пищи, обѣщая за это чрезъ 12 дней подвига царство небесное. Но одинъ изъ участниковъ не могъ выдержать болѣе 4 дней п бѣжалъ, за нимъ бѣжалъ другой, не имѣя силъ выносить равнодушно страданія дѣтей, которыя тоже взяты были на подвигъ. (Корреспондентъ Новостей, сообщаетъ, что дѣтей часто уходящіе въ бѣга берутъ съ собой). Побѣгъ двоихъ сильно встревожилъ оставшихся и они рѣшили убить дѣтей, а когда услыхали раздававшіеся по лѣсу голоса сыщиковъ, то убили и женщинъ, и вчетверомъ долго бродили по лѣсу, пока, наконецъ; не рѣшились сами отдаться въ руки правосудія (Берегъ, 1880 г., № 230).

Въ уголовной хроникѣ народно-религіозной жизни мы могли бы найти не мало поразительныхъ фактовъ подобнаго рода. Конечно, они, все-таки, исключительны, — исключительными мы ихъ и запишемъ, — но въ основѣ ихъ есть двѣ типическія черты и эти двѣ черты необходимо отмѣтить. Первая (и отмѣчаемая довольно часто), — что подобныя „прискорбныя“ явленія показываютъ, что. народу живется не легко; вторая, — что это калѣчитъ его. кладетъ печать пессимизма на все его міросозерцаніе. Въ фавта стичсскихъ образахъ народъ представляетъ себѣ зло и фантастическими средствами борется съ нимъ. Когда за объясненіемъ зла онъ идетъ къ религіи, когда въ ней мысль его начинаетъ искать отвѣтовъ на естественный вопросъ: какъ жить лучше, въ чемъ найти нравственное удовлетвореніе и облегченіе отъ жизненной тяги? — онъ нерѣдко приходитъ къ безнадежнымъ выводамъ и тогда не останавливается предъ массовыми убійствами, предъ систематическимъ калѣченіемъ человѣческой природы, во имя своихъ выводовъ или предъ грубымъ и. столь же безрезультатныхъ самосожиганіемъ. И человѣкъ изъ массы. — Петръ, Холкинъ, Иванъ Заморинъ, или Капустинъ и Ковылинъ, — продѣлаетъ все это искренно, и вы грубо ошибетесь, если въ его словахъ и поступкахъ будете искать какой-нибудь особый смыслъ, а исто, что онъ сдѣлалъ и сказалъ. Большая ошибка думать, что Ефимъ — революціонеръ, что онъ „чрезъ посредство странствующихъ наставниковъ массъ народныхъ хотѣлъ тряхнуть Москвой“, что его ученіе о царствѣ антихриста и о пришествіи Спасителя на бѣломъ конѣ имѣетъ нѣкоторый прикровенно-революціонный смысла». Иванъ Заморивъ и Петръ Холкинъ — логическіе результаты ученія Ефима (и ихъ масса въ странничествѣ и въ другихъ согласіяхъ), а какіе же они революціонеры съ своей страстной жаждой мученическаго вѣнца, для полученія котораго вовсе не нужно образованія цѣлой революціонной арміи? Страннику ничего не нужно въ этомъ мірѣ, гдѣ все зло, гдѣ сатана всюду раскинулъ свои сѣти, разставилъ приманки, на которыя такъ отзывчиво наше грѣховное тѣло. Странникъ хочетъ спасти свою душу, быть «іереемъ Богу» и-мы попросили бы сказать намъ, что онъ разумѣетъ «прикровенно» подъ этимъ «іерействомъ», если не обыкновенное, чисто личное чаяніе каждаго христіанина найти за гробомъ такое «мѣсто злачно», гдѣ нѣтъ ни болѣзней, ни печали, ни вздыханіи, гдѣ нѣтъ борьбы со зломъ въ себѣ и внѣ себя, нѣтъ гнетущей тяги жизни, въ которой ничего не поймешь, если не призовешь на помощь мысль о царствѣ сатаны-антихриста?

Это протестъ фактовъ жизни, но не протестъ сознанія. Поскольку протестанты сознаютъ себя и свое дѣло, они — только и единственно — душу свою спасаютъ, и ничего больше, ихъ проповѣдь — не «возмутительныя рѣчи», не бунтарскія прокламаціи, а призывъ къ дальнѣйшему умерщвленію плоти и жизненныхъ стремленіи.

IV.

Ефимъ, какъ мы сказали выше, имѣлъ очень мало послѣдователей и не отличался агитаціонной горячкой. Но даже если бы духъ прозелитизмf былъ въ немъ очень силенъ, — все равно — согласіе странниковъ не могло распространяться при немъ. Эпоха Екатерины II какъ ни мало утѣшительна была для крѣпостнаго крестьянства, тѣмъ не менѣе, держала тонъ народной жизни довольно высоко. Заботы правительства о народномъ благѣ, высказываемыя гласно въ указахъ и манифестахъ, созваніе коммиссіи для составленія уложенія возбуждали радостныя ожиданія и надежды, производили цѣлую массу слуховъ. Ничего не значитъ, что эти слухи постоянно опровергались, опроверженія не принимались за чистую монету, объяснялись въ благопріятномъ смыслѣ. А пока масса волнуется надеждой, пока она ждетъ жизни и счастья, ждетъ хоть какихъ-нибудь облегченій, само собою разумѣется, пессимистическая проповѣдь не найдетъ въ ней сколько-нибудь сильнаго сочувствіи и отклика. Конечно, и среди массы всегда найдутся люди, которые, можетъ быть, прежде сильнѣе другихъ вѣрили и ждали, но за то скорѣе и больше извѣрились; они откликнутся на проповѣдь пессимизма, дадутъ ему нѣкоторую поддержку; но, во всякомъ случаѣ, они съ своею проповѣдью, съ своею организаціей не привлекутъ къ себѣ вниманія массъ до тѣхъ поръ, пока надежда не покинетъ даже самыхъ легковѣрныхъ людей. При Екатеринѣ надежда не покидала людей. Какъ ни мало, все же для массы сдѣлано кое-что и, притомъ, въ такихъ областяхъ, въ такихъ отношеніяхъ, что надежда не могла не разцвѣтать и по отношенію ко всему остальному. Расколъ, популярный среди массы, до сихъ поръ преслѣдуемый, получаетъ теперь «волю». Старовѣры, ушедшіе отъ преслѣдованій за рубежи, теперь массами возвращаются назадъ, призываемые льготами, которыя даются имъ, лишь бы воротились домой. Терпимость въ отношеніяхъ къ старовѣрью, гласно основанная на широкихъ гуманно-философскихъ соображеніяхъ, въ сущности преслѣдовала цѣли церкви. Разсчитывалось на то, что примиренныхъ съ государствомъ старовѣровъ гораздо легче будетъ примирить и съ церковью, и въ виду этого обстоятельства вырабатывался извѣстный «нескладный» компромиссъ, единовѣрья. Разсчетъ на примиреніе старовѣровъ съ церковью оказался невѣрнымъ, во всякомъ случаѣ не далъ тѣхъ результатовъ, какіе отъ него ожидались; но въ смыслѣ подчиненія старовѣровъ государству достигнутъ громадный успѣхъ.

Объяснимся подробнѣе, и пусть читатель не посѣтуетъ, если мы напомнимъ ему кое-что изъ прочитаннаго. Расколъ имѣетъ одну чрезвычайно важную государственно-устроительную заслугу, которой никакъ нельзя оспаривать. Въ то время, какъ многіе изъ тѣхъ, въ комъ живѣе билось и трепетало чувство независимости и жизни, кто чутче относился къ жизненной неурядицѣ, бѣжали на окраины, въ вольницу, «брели врозь», — расколъ своею проповѣдью стягивалъ эти наиболѣе живые элементы подъ свои знамена, давалъ нравственное успокоеніе, — задачу, въ которой можно было впослѣдствіи разочароваться, но которую экзальтированное чувство старалось выполнять насколько хватало человѣческихъ силъ. На землѣ жилось скверно, — расколъ указывалъ на небо и жизненную тягу пріучалъ разсматривать какъ необходимое условіе достиженія царства небеснаго. Жизненная тяга, разсматриваемая. какъ мученическій вѣнецъ, становилась даже желательной. Заинтересовавши глубоко бродячіе элементы идеями, направивши ихъ исканіе счастья въ сторону загробной жизни, расколъ нечувствительно, незамѣтно для себя осадилъ ихъ въ виду этой цѣли на мѣстахъ. Богомысліе требуетъ спокойствія, требуетъ поддержки другихъ, нуждается въ соотвѣтствующемъ симпатическомъ настроеніи окружающихъ. Единомышленники устраиваютъ по монастырскому типу общины, скоро, въ силу безсознательныхъ привычекъ, принимающія обычный типъ трудовыхъ общинъ. Въ болотахъ Олонецкой губернія, на Вѣткѣ, за шведскимъ рубежомъ, за турскимъ рубежомъ, въ Стародубьѣ, на Иргизѣ образуются центры мирной изстаринной колонизаціонной работы, прерванной нестроеніями смутнаго времени, неурядицей періода устроенія и жаднымъ, всезахватывающинъ, всюду мѣшающимъ колицейскимъ духомъ времени — петербургскихъ ре формъ и реакцій XVIII в. Въ центрахъ старовѣрья бродячіе элементы осаживались, устраивались и обживались. Религіозная экзальтація перваго времени, державшая нравственный типъ старовѣрья на высокомъ уровнѣ, сплачивая людей и объединяя ихъ духомъ солидарности, тѣмъ самымъ потомъ создавала для общинъ достатокъ, а затѣмъ и богатство. Когда экзальтація проходила, когда на смѣну ей выросталъ духъ компромисса, богатства, въ значительной степени обусловливавшія податливость на компромиссъ съ окружающимъ, вели потомъ общину по тому же пути дальше, развивая индифферентизмъ къ вѣрѣ отцовъ, разрывая связи съ окружающей массой. Въ расколъ гнало недовольство всѣми порядками жизни; но это недовольство больше чувствовалось, чѣмъ опредѣленно сознавалось, и лишь только недовольнаго охватывала атмосфера старовѣрской общины, лишь только онъ входилъ въ интересы умственной и матеріальной жизни общины, недовольство, погнавшее его сюда, замирало, и съ теченіемъ времени даже близкій потомокъ протестанта, задумываясь надъ причинами отдѣленія предковъ отъ церкви и государства (въ бѣгствѣ за рубежи), находилъ, что «предки по невѣдѣнію всю цѣну христіанскаго. благочестія придали однимъ обрядамъ, а необходимость онаго (благочестія), выпусти изъ очей разума, неразсудною ревностью гнались только за мелкостями, ни таинствъ, ни существа вѣры не содержащими» (прошеніе стародубскихъ «согласныхъ» на единовѣріе 1788 г. См. нашу ст. въ «Странѣ» 1880 г., М 64). Само собою разумѣется, что при такомъ взглядѣ на дѣло старовѣры въ массѣ съ радостью должны были откликнуться на примирительные вызовы екатерининскаго правительства. Они и откликнулись. Когда Екатерина II издала свои указы о дарованіи льготъ старовѣрамъ, возвращающимся идъ-за границы, о запискѣ въ двойной окладъ и пр., тогда среди достаточнаго старовѣрья началось весьма характерное движеніе. Наставники согласій съ совѣта наиболѣе уважаемыхъ членовъ отправлялись за границу и во всѣ пункты, гдѣ скоплялись бѣглые искатели нравственнаго успокоенія и удовлетворенія, и опрашивали, кто хочетъ воспользоваться льготами? Совѣтовали, убѣждали скептиковъ, даже прибѣгали къ насилію, рекомендуя, даже приказывая общинамъ не давать убѣжища бѣглымъ, насильно выгонять ихъ отъ себя. По свидѣтельству источника, которымъ мы пользуемся (цитиров. рки. сб. Рум. музея, № 1277), особенно отличался въ этомъ стараніи «сократить» бѣглыхъ нѣкій «старецъ Леонтій изъ филмппова согласія», еще не такъ давно всѣми силами возстававшаго противъ подчиненія антихристу. Среди этого же согласія находятся люди, какъ нѣкій Григорій Алексѣевъ, которые говорятъ, что хотя власти и еретики — по вѣрѣ, тѣмъ не менѣе, «власть ихъ Божія и отъ Бога дана имъ есть». Поэтому нельзя хулить властей, а надо слѣдовать примѣру поморскихъ отцовъ, которые «вышнимъ властемъ покоряхуся и честнымъ титуломъ онѣнъ („благовѣрный“), аще и иновѣрныхъ, въ отвѣтахъ своихъ нарицаху». Григорій Алексѣевъ сполна присоединяется къ поморскимъ отцамъ: «покорятися и нарицати нынѣшнихъ властей (благовѣрными) усердствуемъ, а не ругати и не кляти — по реченному»: «и въ ложницѣ своей не кляни, царя, да не како птица донесетъ до него гласъ твой» (ibid., л. 13—14).

Но при такомъ настроеніи установившихся старовѣрскихъ согласій возникновеніе новой протестующей группы, живѣе чувствующей власть антихриста, было совершенно естественно.

Точно также естественно было и то, что новое согласіе въ пору такого примирительнаго движенія, съ своимъ рѣзкимъ протестомъ противъ компромисса, съ своею послѣдовательностью въ развитіи аскетическаго принципа, совсѣмъ не могло разсчитывать на болѣе или менѣе значительное число послѣдователей. Для распространенія странничества нужна была другая пора. И настала эта пора въ 20-хъ годахъ нынѣшняго столѣтія. А до этого времени странничество держалось въ очень маленькомъ кружкѣ непосредственныхъ друзей и учениковъ Ефима, мало-помалу смягчая суровую рѣзкость въ отношеніяхъ къ антихристову міру, дѣлавшую невозможнымъ распространеніе согласія даже при болфе благопріятномъ для него массовомъ настроеніи. И замѣчательно, что компромиссъ внесенъ былъ въ ученіе согласія перешедшими сюда послѣдователями старыхъ согласій.

Такъ, въ 1812 г. Василій Петровъ, изъ филиппова согласія, перешедши къ странникамъ, сдѣлалъ было попытку повернуть ученіе секты въ сторону раціонализма. Мы не знаемъ, какого мнѣнія онъ былъ объ антихристѣ, но онъ пробовалъ подробнѣе развить ученіе объ общности имуществъ въ практическомъ примѣненіи, отрицалъ необходимость исповѣди, проповѣдуя «милосіь Божію неисправленнымъ» (т.-е. не ходившимъ на исповѣдь). Въ одной рукописи, написанной имъ, или кѣмъ-то изъ его ближайшихъ учениковъ, доказывается, что вообще таинства въ дѣлѣ спасенія безполезны, что самъ Богъ при смерти каждаго грѣшника невидимо пріемлетъ исповѣданіе грѣховъ, сообщается съ нимъ таинственно и освящаетъ его. Въ сторону раціонализма Василій Петровъ шелъ еще дальше: онъ училъ, что всякое согласіе представляетъ церковь, въ которой такъ же, какъ и во всѣхъ другихъ, возможно спасеніе, что за ереси судить нельзя и пр. Судя по всему этому, надо думать, что Василій Петровъ былъ совсѣмъ равнодушенъ къ вопросу о царствѣ антихриста, и само собой понятно, что его проповѣдь не имѣла ни малѣйшаго успѣха, не оставила на ученіи секты никакихъ слѣдовъ. Озлобленіе странниковъ противъ другихъ согласій, какъ мы видѣли, имѣло совершенно реальную причину; проклятія, адресованныя этимъ согласіямъ, были совершенно искренни, не представляли только пропагандистскаго пріема, и, конечно, проповѣдь примиренія и терпимости по отношенію къ ненавистнымъ «зажирѣвшимъ» «разныхъ вѣръ сектарямъ» не могла разсчитывать на сколько-нибудь радушный пріемъ,

Гораздо болѣе существенную и знаменательную поправку и дополненіе внесъ въ ученіе и организацію согласія еедосѣевецъ Иванъ Ѳедоровъ. Онъ ввелъ въ ученіе очень важный компромиссъ, и любопытно, что компромиссъ этотъ вышелъ непосредственно изъ стремленія развить отрицательное отношеніе къ богоборному общественному порядку еще дальше Ефима. Иванъ Ѳедоровъ настаивалъ на томъ, что нельзя брать въ руки денегъ, нельзя покупать продающихся отъ казны соли, крупъ, хлѣба и пр., потому что все это отъ антихриста и осквернено имъ. Такимъ образомъ, обрѣзавши свои матеріальныя потребности до minimum’а, странникъ обязывался, кромѣ того, удовлетворять этотъ minimum сполна самъ своими средствами. Но, вѣдь, въ бѣгахъ хлѣба не посѣешь, сукна на кафтанъ не изготовишь, даже лапти не сплетешь безъ кочедыка, а кочедыкъ тоже купить надо. Какъ же быть? Въ отвѣтъ на это сейчасъ же явилась фикція: нельзя брать въ руки денегъ, но имѣть ихъ на нужду можно; надо только, чтобы хранили ихъ и покупали на нихъ нужныя вещи другіе. Странники стали поручать деньги довѣреннымъ пріятелямъ въ деревняхъ. На пріятелей внѣшнихъ, однако, нельзя положиться вполнѣ: возможны обманы, утайки, — лишній грѣхъ и себѣ, и другимъ! Лучше, если бы подобную функцію могли исполнять члены своей же группы, которые бы оставались на мѣстахъ. И самимъ странствующимъ необходимы мѣста для пріюта на случай болѣзни, занятій писаніемъ, необходимы убѣжища отъ преслѣдованій слугъ антихриста. Изъ этихъ соображеній развилось установленіе страннопріимства, сообщившее согласію опредѣленный, законченный видъ, бытовую организацію.

Семенъ Крайневъ, ученикъ вѣрной спутницы Ефима, Ирины, допустилъ принадлежность къ согласію людей, которые такъ выгодно поставлены въ царствѣ антихриста, что, пожалуй, и не рѣшились бы порвать свои житейскія отношенія, продать свое имѣніе и раздать пищимъ, а, между тѣмъ, могли быть полезны странникамъ, обезпечивъ имъ хлѣбъ и кровъ. Расколъ, который по этому поводу произошелъ было въ согласіи, былъ улаженъ уступками въ вопросѣ о крещеніи. Страннопріимцы поставлены были въ отношеніи къ согласію какъ кающіеся, оглашенные и готовящіеся къ крещенію, и только передъ смертью непремѣнно обязывались креститься и уйти въ странство. Но такъ какъ умирающему уйти довольно мудрено, то и этотъ уходъ замѣненъ новой фикціей (которая потомъ получила силу и для здоровыхъ людей): страннопріимецъ, крестившись при концѣ жизни, могъ оставаться и дома, только въ строгомъ «скрытіи» отъ «внѣшнихъ» и отъ властей. Какъ только страннопріимецъ принимаетъ крещеніе, умираетъ ли онъ затѣмъ, или еще остается живъ, — начальству заявляется, что такой-то скрылся неизвѣстно куда. То же самое заявлялось относительно каждаго умершаго члена согласія. Такое заявленіе должно бало служить свидѣтельствомъ предъ Богомъ, что человѣкъ умеръ въ странствѣ истиннымъ христіаниномъ. Такимъ образомъ, въ странничествѣ образовалась нѣкоторая іерархія, въ которой низшую ступень представляютъ страннопріимцы, затѣмъ рядовые братья и сестры и, наконецъ, учителя. Страннопріимецъ хранитъ деньги странствующихъ членовъ согласія, тратитъ ихъ по указаніямъ владѣльцевъ, даетъ пріютъ людямъ, несущимъ подвигъ странства. Для этой цѣли онъ обязанъ имѣть у себя въ домѣ секретныя помѣщенія, потайные ходы, чтобы въ случаѣ нужды можно было спрятаться и уйти отъ слугъ антихристовыхъ. Страннопріимецъ долженъ держать въ секретѣ свою принадлежность къ согласію. Лицемѣрно онъ можетъ исполнять обряды и предписанія церкви, но лучше, если онъ найдетъ возможность какъ-нибудь обходить эту тяжелую необходимость.

Членъ согласія, принявшій крещеніе (оно должно происходить въ рѣкѣ или въ новомъ чанѣ, наполненномъ дождевой, ничѣмъ не оскверненной водой), уходитъ, прежде всего, «на искусъ» въ лѣса, затѣмъ постригается въ иноческій чинъ и отселѣ всѣ отношенія его къ міру должны быть порваны. Онъ объявляется ушедшимъ въ самовольную отлучку, уничтожаетъ свой паспортъ^[91], бросаетъ всякія заботы объ уплатѣ податей, объ общественныхъ дѣлахъ деревни и пр. Теперь онъ долженъ только странствовать, только заботиться о спасеніи своей души. Наставники естественно выдвигаются изъ ряда своими способностями, ревностью по вѣрѣ, начитанностью въ писаніи. Обязанности наставника возлагаются на нихъ общимъ избраніемъ членовъ согласія въ данной мѣстности. Наставникъ совершаетъ богослуженіе, учитъ вѣрѣ, разбираетъ несогласія и жалобы членовъ, обращаетъ въ согласіе внѣшнихъ. Все это заставляетъ его постоянно находиться въ странствѣ. За службы и требы наставники получаютъ плату; берутъ и деньги, несмотря на отрицаніе этихъ знаковъ антихриста, и иные сильно наживаются. Впрочемъ, сребролюбіе, замѣченное въ наставникѣ, жестоко карается фанатическими членами согласія. Одинъ наставникъ, обличенный въ корыстолюбіи, былъ приговоренъ, на основаніи Кормчей, къ сожженію и дѣйствительно сожженъ около 54—60 г. (Душеп. Чт., 1863 г., № 12, стр. 112—126).

Въ такомъ-то видѣ, вполнѣ уже приспособленномъ къ дѣйствительности, странничество получило возможность распространяться, не отталкивая людей крайней, невозможной въ жизни послѣдовательностью. Уступка въ допущеніи страннопріимства и фикцій, вошедшихъ съ нимъ въ обиходъ согласія, была, конечно, нужна, если согласіе хотѣло распространенія, но она же и убила внутреннюю силу согласія, исказивъ его характеръ. Назначеніе фикцій — обойти принятыя ученіемъ формы протеста противъ среды. А такой обходъ, понятно, дѣлаетъ самый протестъ мертвымъ, краснымъ словцемъ, которымъ никого не удивишь и не убѣдишь. Фикціи показываютъ очень ясно, какъ легко человѣкъ, «изыскавши способы» личнаго удовлетворенія, примиряется съ дѣйствительностью. И чѣмъ меньше самаго пониманія дѣйствительности, чѣмъ меньше охоты протестовать противъ нея, тѣмъ скорѣе находятся эти фикціи, тѣмъ нелѣпѣе и формальнѣе онѣ бываютъ… Одна фикція тащитъ за собою фатально другую, особенно когда секта начинаетъ распространяться, вбирая въ себя все больше и больше разнообразныхъ характеровъ, настроеній, симпатій.

Странничество становится замѣтнымъ, какъ согласіе, среди другихъ, какъ мы уже замѣтили, съ 20 годовъ нынѣшняго вѣка. Около этого времени оно выставило цѣлый рядъ талантливыхъ, начитанныхъ проповѣдниковъ, да и пора пришла для него самая подходящая. Только что кончилась великая война, державшая въ чрезвычайномъ напряженіи всѣ силы народа, взявшая у него страшное количество силъ. Во время войны всѣ жили однимъ общимъ чувствомъ. Крестьянство, такъ много пожертвовавшее, видѣло, какъ много въ великую годину бѣдствія имѣетъ оно значенія, видѣло, знало, что это сознаютъ и всѣ другія сословія, и съ радостью откликалось на зовъ этихъ сословій, обращенный къ его человѣческому достоинству, человѣческому, гражданскому чувству. Великая пора заставила признать это чувство въ крестьянствѣ, заставила гласно къ нему обращаться. Крѣпостной изчезъ; на время его заслонилъ «земледѣлецъ» — гражданинъ, какъ таковой, равный всѣмъ другимъ дѣтямъ одной и той же родины. Крестьянство давно ждало воли. Послѣ войны въ особенности оно въ правѣ было ожидать, что, наконецъ, ему будетъ, дана воля. Но крѣпостной принципъ оказался ненарушимымъ. Вскорѣ послѣ войны обществомъ овладѣваетъ болѣзненный мистицизмъ. То же настроеніе, усиленное, кромѣ того, суровымъ аскетизмомъ, какъ всегда у народа — искренное", доходящее до послѣднихъ выводовъ — въ смыслѣ подвига, замѣтно растетъ и въ крестьянствѣ, указывая на тягость жизни. Проповѣдники пессимистическаго аскетизма находятъ, наконецъ, внимательныхъ слушателей и ревностныхъ послѣдователей; кромѣ того, находятъ даже людей, въ которыхъ идея аскетизма растетъ и выражается какъ-то самопроизвольно. Позволимъ себѣ обратить вниманіе читателя на разрядъ фактовъ, весьма выразительныхъ въ этомъ смыслѣ, — это на народное келейничество.

«Въ концѣ 30-хъ и началѣ 40-хъ годовъ, — свидѣтельствуетъ, одинъ священникъ, — особенное стремленіе къ аскетизму, даже манія овладѣла жителями и преимущественно дѣвицами селаНечаевки (Пензенской губ.). Взапуски онѣ отказывались отъ замужства и семейной жизни и уходили въ кельи. Деревня относилась къ отказамъ весьма внимательно, какъ къ дѣлу святому». И это было, въ указанное время не въ одной только Нечаевкѣ. Келейничество распространилось особенно сильно также въ Самарской, Тамбовской и Воронежской губерніяхъ^[92]. Мы уже не говоримъ объ усиленномъ ростѣ крайне суроваго аскетизма на Поволжья, въ виду закрытія монастырей на Иргизѣ и пр.^[93]

Келейничество въ этотъ періодъ слагается въ нѣкоторую систему, вырабатываетъ организацію, близко подходящую къ странничеству. Уходили въ кельи мужчины и женщины, но женщинъ было больше. Мы уже видѣли причину этого: на женщинѣ сильнѣе отражается гнетъ семейной жизни и, понятно, сильнѣе, интензивнѣе ощущается. Въ нѣкоторыхъ селахъ Пензенской губ. келейныхъ насчитывалось но 100, по 200 человѣкъ. Священникъ села Адашевки, Инсарскаго уѣзда, Пензенской губ., въ 1862 г. сообщалъ, что всѣ келейницы его прихода, живущія отдѣльно (въ 1862 г.) въ кельяхъ, прежде жили общиною при церкви въ двухъ кельяхъ, раздѣленныхъ только сѣнями; за одно работали, ѣли за общимъ столомъ, вмѣстѣ молились. Вся Адашевка съ похвалою отзывалась о строгомъ образѣ жизни сестеръ. Такія же общины наблюдались и въ другихъ мѣстахъ. Кельи заводились вскладчину и при усердной помощи деревни. Въ нихъ жило отъ 8 до 12 сестеръ — крестьянскихъ дѣвицъ въ возрастѣ отъ 20 до 35 лѣтъ. Общины составлялись по соглашенію: родные и чужіе жили на равныхъ основаніяхъ; всегда находилось въ нихъ мѣсто безпріютнымъ сиротамъ. Когда умирала одна сестра, на мѣсто ея принималась другая, вступавшая во всѣ права покойной. Одиночки-келейницы завѣщали свои кельи другимъ. Иногда прямо деревенскія общества строили кельи желающимъ, возлагая на нихъ за то обязанность принимать странниковъ-богомольцевъ. Въ кельи уходили и холостые, и женатые, или замужнія — все равно. Напр., одна 50-ти лѣтняя женщина ушла отъ старика-мужа съ двумя взрослыми дочерьми «изъ любви къ страннопріимству». Старикъ выстроилъ имъ и особую келью. Иногда мужъ съ женой расходились и каждый ставился особой кельей. Молодые люди, ушедши въ кельи, пользовались полнѣйшей свободой: никто не предъявлялъ имъ никакихъ требованій, не заявлялъ на нихъ правъ власти; тѣмъ не менѣе, молодежь вела очень строгую жизнь въ молитвѣ, постѣ и богомысліи. Въ свое время все это обратило вниманіе властей. На запросы слѣдователей, зачѣмъ уходятъ въ кельи, отвѣчали: одна, что она ушла для огражденія отъ мірскаго соблазна и по желанію постничать и трудиться ради Бога; другая, что странничество и страннопріимство — единственный путь отвергнутыя міра и облегчить душѣ путь къ Богу. Выяснялась изъ дальнѣйшихъ воззрѣній цѣлая система наивнаго дуалистическаго пессимизма — борьбы въ мірѣ и человѣкѣ двухъ началъ: добраго и злаго и побѣды добра надъ зломъ при концѣ міра. Отношеніе келейныхъ къ церкви оказалось очень двусмысленнымъ. Они строго исполняли всѣ предписанія церкви, по можно было думать, что подобное поведеніе лицемѣрно. «Стѣны церкви ничего не прорекутъ, къ проповѣданію же слова Божія пастыри небрегутъ», — говорятъ келейные. Странничество и страннопріимство считаются келейными величайшими добродѣтелями. Каждый келейный считаетъ своимъ обязательнымъ долгомъ отправиться хотя бы разъ въ годъ въ странство — на поклоненіе св. мѣстамъ, въ Кіевъ, въ Соловки и пр. Въ качествѣ странниковъ къ святымъ мѣстамъ, келейные принимаютъ пожертвованія въ Іерусалимъ и на Афонъ и пересылаютъ туда значительныя суммы денегъ. За образки, крестики и пр., приносимые изъ св. мѣстъ, келейные получаютъ не мало подарковъ, которые дѣлятся поровну — на взаимную поддержку. У келейныхъ есть, наконецъ, и нѣкоторая организація, подходящая къ страннической; они дѣлятся на братьевъ и сестеръ и учителей. Братья иногда живутъ и въ семьяхъ; это еще не совсѣмъ отрѣшившіеся отъ міра. Учителя постоянно странствуютъ, но у каждаго обязательно есть своя, особая келья. Каждый учитель, повидимому, имѣетъ свой «приходъ» — верстъ на 30 кругомъ своего мѣстожительства. По этому кругу онъ и странствуетъ, останавливаясь по временамъ въ разныхъ мѣстахъ для поученія и богослуженія.

При такихъ-то предрасположеніяхъ начинаетъ развиваться странничество. Изъ плеяды талантливыхъ учителей согласія, явившихся въ 20—30-хъ годахъ, мы остановимся на самомъ вліятельномъ распространителѣ странничества, пользующемся громаднымъ авторитетомъ среди своихъ и большимъ уваженіемъ другихъ согласій. Никита Семеновъ, крѣпостной крестьянинъ Рыбинскаго уѣзда, Ярославской губ., сталъ старовѣромъ еще лѣтъ 10-ти отъ роду. Онъ былъ бродячій портной и больше всего работалъ въ Угличскомъ уѣздѣ, гдѣ въ ту пору было особенно много послѣдователей филиппова и ѳедосѣева согласій. Съ ними Никита, по его собственнымъ словамъ, «за присущее ему раченіе спасти душу — много занимался понятіемъ о вѣрахъ». Должно быть, отсюда онъ перебрался въ Москву. Надѣленный отъ природы счастливыми способностями, онъ, очевидно, какъ и Ефимъ, не удовлетворился поученіями провинціальныхъ книжниковъ. Любознательность и жажда такой могучей вѣры, которая захватывала бы человѣка всего безъ остатка, влекли его дильше. Въ Москвѣ Никита ревностно продолжалъ знакомиться съ поученіями разныхъ согласій, вникать въ ихъ споры и разногласія, занимаясь, въ то же время, торговлей. Понятно, что московскіе сектанты 30-хъ годовъ еще меньше могли удовлетворить искренняго искателя истины вродѣ Никиты, потому что въ эту пору между согласіями, укрѣпившимися и разжившимися здѣсь, шли мелочные споры и раздоры, доходившіе иногда просто до мелкихъ, пошлыхъ дрязгъ и спле тень, кончавшіеся унизительными скандалами, или постановленіями «соборовъ», рѣзко противорѣчившими завѣтамъ первыхъ «остальцевъ» древляго благочестія. Согласія въ Москвѣ въ это время были уже очень богаты. Вожди и наставники ихъ мало заботились о пропагандѣ, а занимались, главнымъ образомъ, устройствомъ и веденіемъ торговопромышленныхъ предпріятій и подъ вліяніемъ окружающей среды все больше и больше привыкали игнорировать свою традицію. Только представители странничества были еще вѣрны ученію своего основателя, вели строгій образъ жизни, рѣзво обличали въ отступничествѣ отъ вѣры «другихъ вѣръ сектарей». Въ своихъ исканіяхъ Никита натолкнулся и не нихъ и странничество увлекло его своею послѣдовательностію и, можетъ быть, въ значительной мѣрѣ искренностью проповѣдниковъ. Перешедши въ странничество, Никита бросилъ торговлю. Онъ обратилъ все свое имущество и товаръ въ деньги, изъ которыхъ часть оставилъ у себя, а другую отдалъ въ вѣрныя руки торговцевъ старовѣровъ и затѣмъ ушелъ съ двумя товарищами на Поморье. Здѣсь съ 30-го послѣдовательно пріобрѣтенными учениками онъ прижалъ около 15 лѣтъ. Прослышавши о распространеніи странничества въ Поморьи, онъ перешелъ туда, устроился въ Романово Борисоглѣбскомъ уѣздѣ у одной келейницы, принадлежавшей къ согласію, и началъ пропаганду своего ученія. Онъ поражалъ старовѣровъ своею обширною начитанностью и ловкою изворотливостью въ спорахъ. Страстная дѣятельность на пользу согласія, эрудиція и личный характеръ скоро доставили ему почетную извѣстность въ сектантскомъ мірѣ и главенство въ своемъ согласіи, которое онъ удержалъ и до сихъ поръ. Странничество расло не только въ Ярославской губерніи; Никита Семеновъ распространилъ его и въ Вологодской губ., гдѣ лѣсная глушь на огромныхъ пространствахъ даже теперь даетъ полную возможность практически осуществлять главную задачу сектантовъ — бѣгство. Изъ Вологодской губ. Никита ходилъ въ Москву. Здѣсь на слѣдъ его напала полиція и, когда онъ, обдѣлавъ свои дѣла, хотѣлъ было уже снова воротиться въ вологодскіе лѣса, то былъ схваченъ. Это случилось въ 1854 г. Только за 3—4 года предъ тѣмъ власти узнали о существованіи секты и теперь старались ее искоренить. О Никитѣ знали уже изъ показаній попавшихся сектантовъ. Никитѣ приходилось плохо, а, между тѣмъ, онъ только что разошелся, былъ возбужденъ успѣхомъ. Онъ заявилъ, что желаетъ возвратиться «въ лоно церкви». Ему повѣрили и отпустили на волю. Но изъ показаній странниковъ, взятыхъ вскорѣ послѣ его освобожденія, узнали, что Никита «раскаялся въ своихъ заблужденіяхъ» притворно, что онъ «какъ ни въ чемъ не бывалъ» — продолжаетъ усердно «совращать» православныхъ. Его снова взяли. Никита опять хотѣлъ было продѣлать ту же комедію, но на этотъ разъ ему уже не удалось никого обмануть и онъ былъ сосланъ въ Соловки. Здѣсь, впрочемъ, Никита недолго пробылъ, бѣжалъ и въ 1864 г. уже дѣлается извѣстно, что онъ снова разъѣзжаетъ по Россіи. Онъ живъ и теперь и, какъ говорятъ, продолжаетъ свою работу.

Никита Семеновъ — пропагандистъ-писатель и даже поэтъ. Его извѣстная «главизна» «Малый обрядъ ересей»^[94] вся состоитъ изъ нападокъ на другихъ сектантовъ за уклоненія отъ вѣры, — нападокъ, имѣющихъ, какъ мы видѣли, совершенно реальное основаніе, искреннихъ, но за то придирчивыхъ. Безпоповцы, по словамъ Никиты, «власть антихриста за благую признали и вѣрѣ своей поругались. Описью себя заключили неизбѣжнымъ быть отъ власти міродержца; поступаютъ въ начальство съ присягою; съ нечестивыми въ совѣтъ пришли въ строеніи мірскихъ дѣлъ; въ нечестіи воинскаго ига — сопричастницы: аще и не собою, а нанимаютъ — все едино, еще и горше, если вмѣсто себя въ нечестье послать. Писаніе повелѣваетъ не просто всякой власти дань даяти, но должная только отдавать той, которая отъ ратныхъ хранитъ и житье мирно творитъ. Старообрядцы же противно сему мудрствуютъ и врагу, иже церковь смущаетъ и рать творитъ, — дань давать научаютъ. А писанье крѣпкую брань къ сему повелѣваетъ имѣть, а не дань давать». Обращаемъ вниманіе изслѣдователей, толкующихъ о противу государственныхъ тенденціяхъ согласія, на эту тираду. По нашему мнѣнію, она указываетъ скорѣе на принципіальное признаніе государства, его необходимости. Только вмѣшательство государства въ дѣла вѣры и церкви заставляетъ автора цитаты протестовать. Выше же мы выслушали другаго теоретика-странника, который, признавая также существенное значеніе государства, требуетъ, напротивъ, отъ него вмѣшательства въ дѣла вѣры — для искорененія «ересей», которыя съ Никона овладѣли нашею церковью. Этотъ послѣдній авторъ больше субъективенъ, больше убѣжденъ въ истинѣ своей вѣры, больше фанатиченъ. Онъ хочетъ, чтобы его вѣру государство поддержало и потому что этого нѣтъ — отвертывается отъ него, какъ антихристова. Тѣмъ не менѣе, оба автора далеки отъ мысли протестовать противъ самой сущности государственнаго принципа. Больше того: у обоихъ просвѣчиваетъ признаніе его важности, его значенія для мирнаго культурнаго развитія. Называя себя старовѣрами, «сбктари другихъ вѣръ», по мнѣнію Никиты, поступаютъ «не отъ Божія Духа, ибо вѣра христіанская ничего стараго не имѣетъ, но паче юнѣетъ»… «Егда разсыпася рука освященная и видимаго причастія нѣсть, то остался въ церкви одинъ чинъ житія дѣвственнаго и дѣтелью (дѣлами) причащатися и внѣ мірскихъ попеченій подобаетъ проходити по писанію», а сектари «противно разумѣютъ и дѣйствуютъ, и того ради противницы благочестію, и не дѣвственицы, и безъ причастія обрѣтаются одержимы… Дѣвственное житіе проходити глаголютъ, а съ женскимъ поломъ вкупѣ живутъ, такожде и жены съ мужьями, еретическимъ бракомъ совокуплени, родити попущаютъ» и проч. Словомъ, на этой «главизнѣ» отразились сильно московскія впечатлѣнія Никиты, но чего-нибудь новаго для странничества она не даетъ. Гораздо интереснѣе стихотворные опыты Никиты Семенова. Они опредѣлительно выясняютъ тотъ поворотъ къ мистико-дуалистическому аскетизму, на который мы указывали выше. Объ антихристѣ тутъ уже и рѣчи нѣтъ.

Горе мнѣ, увы мнѣ,

Во младости младой!

Самъ-то я не знаю

На свѣтѣ какъ жить,

Не знаю какъ быть!

Мысли побиваютъ,

Въ грѣху привлекаютъ…

Плоть моя желаетъ

Больше согрѣшити,

А душа желаетъ

Царство получити….

Юность моя, юность.

Быстро ты стрекаешь,

Душу погубляешь,

Грѣховъ прибавляешь!…

Очи много видятъ,

Уши много слышатъ,

Руцѣ много грабятъ,

Нози много ходятъ, —

Гдѣ бы и не надо

Вездѣ поспѣваешь!…

Къ Богу ты лѣнива,

Ко грѣху ретива!..

….Какъ, тебѣ я буду

Младой угождати

Душѣ на погибель?

….Сижу я на борзѣ конѣ

И той необузданъ —

Смирить коня нечѣмъ.

По горамъ, по холмамъ

Прямо конь стрекаетъ,

Меня разбиваетъ,

Умъ мой помрачаетъ…

Внѣ ума бываю,

Дѣю что — не знаю;

Вижу я погибель,

Страхъ меня объемлетъ…

А дьяволъ силенъ; вездѣ и всюду сѣетъ онъ приманки для юности, ставитъ свои сѣти. Узкій и широкій пути лежатъ передъ Божьимъ судомъ. Узкій — смирять страсти, бѣжать отъ грѣха, славить Бога, постоянно молить его о помощи — широкій путь — «по своей волѣ жити, во прелестяхъ быти» и помогъ, въ концѣ-концовъ, въ преисподнюю. Выборъ очевиденъ. Трудно идти по узкой тропинкѣ аскетизма, но за то награда велика впереди. Да и, притомъ, борьба съ грѣхомъ, все-таки, не представляетъ непобѣдимыхъ трудностей, — вѣритъ авторъ. «Подождемъ, — говоритъ онъ въ другомъ стихотвореніи, пока пройдетъ юность; улягутся страсти, тогда подберемъ у коня поводья и будемъ (его) направляти по пути смиренну и душеполезну». И ожиданіе это не оказывается напраснымъ. Борьба даетъ результатъ, душевное равновѣсіе пріобрѣтено, и человѣкъ отдается весь спокойному созерцанію Бога въ природѣ.

Вмѣсто прелести и славы,

Зрю я въ темные лѣса,

Поминутно, вмѣсто власти,

Взоръ вперяю въ небеса.

Вмѣсто музыки и пѣсенъ,

Меня птички веселятъ,

Міра суетнаго славу

Забывати мнѣ велятъ…

Гдѣ кукушка воскукуетъ

На пустынныхъ древесахъ,

Она духъ мой возбуждаетъ

Помнить Бога въ небесахъ…

…И журчаньемъ водъ текущихъ

Утѣшаюсь я всегда,

Мірскихъ прелестей влекущихъ

Чтобъ не помнить никогда.

Поля злачны и долины

Здѣсь блистаютъ красотой:

Всѣ пріятны мнѣ и милы,

Но считаю все мечтой…

И такъ, убивай страсти, пожеланія и помыслы житейскія, удались отъ міра, направь всю свою волю на спасеніе души своей, — вотъ послѣдняя жизненная цѣль человѣка на землѣ. Убивай плоть: она грѣхъ и зло, она отъ дьявола, она влечетъ къ погибели только и единственно. Странствуй — съ неудобствами и лишеніями — это самое надежное средство освободиться отъ житейскихъ привязанностей.

Гдѣ бы ни жить,

Единому Богу служить,

Бояться моего Господняя,

А не такъ жить, какъ скотина.

Если ужь для тебя невозможенъ подвигъ странничества, если жизнь засосала тебя въ свою тину раньше, чѣмъ ты услышалъ слово истины, то, Но крайности, облегчай подвигъ другихъ, содѣйствуй ему:

Странна или нища — не забуди никого,

Какъ друга или брата своего.

Богъ о странныхъ и нищихъ всегда печется,

Не бойся, — и отъ тебя за то на будущемъ судѣ не отречется.

Аще что имаши, — подай странну и нищу,

Да тѣмъ себѣ на небеси уготовиши пищу.

Аще и разбойникъ проситъ, — онъ такое же существо,

Господь сотворилъ тебя и его въ свое естество…

Такова мораль странничества въ ея послѣднихъ, житейскихъ приложеніяхъ. Вездѣ и всюду забота исключительно о личномъ спасеніи. Въ такомъ именно видѣ совершенно индифферентнаго къ міру аскетизма распространилось странничество, такой характеръ окончательно сообщенъ ему массою послѣдователей согласія. Разсужденія странниковъ, ихъ любимое чтеніе, особенно чтимые ими святые, — все идетъ по одному направленію. Духовные стихи объ Іосафѣ-царевичѣ, объ Алексѣѣ Божьемъ человѣкѣ постоянно распѣваются странниками. Житіе и творенія Ефрема Сирина и другихъ подвижниковъ аскетовъ, житія Маріи Египетской, Кирика и Іулиты (особенно почитаемыхъ, какъ покровители согласія въ Вятской губерніи) и другихъ подвижниковъ и подвижницъ, отказавшихся отъ мірскихъ почестей и «прелестей», апокрифы богомильскаго происхожденія, — все это представляетъ наиболѣе ходовое и любимое чтеніе странниковъ и ясно отмѣчаетъ направленіе и характеръ, странническаго настроенія и симпатій^[95].

Распространеніе странничества начинается сначала въ Ярославской губерніи. Любимымъ мѣстомъ странствованій Ефима были пошехонскіе лѣса. Послѣ его смерти, его неразлучная спутница, Ирина, поселилась въ с. Сопѣлкахъ, Ярославскаго уѣзда, и продолжала проповѣдь ученія покойнаго друга. Сопѣлки дали первыхъ прозелитовъ согласія, которое здѣсь прочно укоренилось. Поэтому Сопѣлки сдѣлались главнымъ, руководящимъ центромъ странничества, откуда проповѣдь пошла дальше. Костромская, Нижегородская, Вологодская, Олонецкая губерніи съ своими дремучими лѣсами, удобными для сокрытія, скоро привлекли къ себѣ вниманіе учителей согласія и дали для нёго не мало послѣдователей. Изъ скита, основаннаго еще Никитой на Топь-озерѣ, странничество распространилось дальше на сѣверъ — въ Архангельскую губернію. Изъ Костромской губерніи оно перешло во Владимірскую (Шуйскій уѣздъ). Въ 50-хъ годахъ странничество обозначилось въ Московской и Тверской губерніяхъ. Въ то же время, оно появилось въ губерніяхъ Симбирской, Саратовской, Пермской, Вятской. Начиная съ 54 г., водворенные на поселеніе въ Сибири сектанты устроили пристани и пріобрѣли послѣдователей по большой сибирской дорогѣ вплоть до Ярославля. Странники, остававшіеся въ Сибири, селились въ Томской губ. на р. Кіѣ — въ кельяхъ, устроенныхъ или въ береговыхъ горахъ, или въ глухомъ лѣсу. Принимая на себя обязанности страннопріимства, они обзаводились хозяйствомъ, распахивали поля и огороды. Къ 1852 г. странническихъ «пристаней» было только въ Европійской Россіи 600. Всѣ странники данной мѣстности группируются около одного какого-нибудь селенія, старѣйшаго по появленію въ немъ согласія, болѣе зажиточнаго и вліятельнаго, которое становится центромъ. Метрополія этихъ маленькихъ «приходовъ» — Сопѣлки. Здѣсь собирается «верховный совѣтъ» и судъ странниковъ («верховный совѣтъ» составляется изъ наставниковъ разныхъ мѣстностей, разбираетъ вопросы вѣры и жалобы членовъ другъ на друга). Сюда на Пасху приходятъ человѣкъ по 100 наставниковъ и рядовыхъ членовъ для празднованія ея по своимъ обрядамъ. Здѣсь до 60 годовъ крестились въ секту. Крестьяне въ Сопѣлкахъ живутъ вообще зажиточно; земледѣліемъ почти не занимаются; многіе имѣютъ хорошіе капиталы и торгуютъ лѣсомъ и хлѣбомъ. Изъ другихъ центровъ странничества отмѣтимъ богатую деревню Коробово, Костр. у., родину Сусанина, долго злоупотреблявшую данною ей льготой: свободою отъ въѣзда земской полиціи. Благодаря этой льготѣ, тутъ пристанодержательство развилось широко. Обратимъ еще вниманіе на с. Вичугу (Кинешем. у.), на с. Иваново (теперь городъ, Шуйск. у.) и на Кимру (Каляз. у., Твер. губ.). Все это богатыя торговопромышленныя мѣстности, нуждающіяся въ рабочихъ рукахъ, изстари наполненныя старовѣрами — ѳедосѣевыми, филипповыми, спасовыми и пр. Вообще отмѣтимъ по этому поводу характерное явленіе. Купцы, владѣльцы фабричекъ и заводовъ, рыбопромышленники и судовщики въ 40—50 годахъ особенно охотно переходили въ странничество (но не въ странство) и устраивали пристани для странниковъ. Это на первый взглядъ странное явленіе объясняется въ сущности очень просто: зажиточные люди, владѣльцы какихъ-нибудь предпріятій отнюдь не бросали своихъ дѣлъ; они только ловко пользовались и подаяніями, какія собирали безсребреники-учителя, отдававшіе ихъ пристанодержателямъ (а это представляло часто приличныя суммы), и даровымъ трудомъ рядовыхъ странниковъ, не бравшихъ за трудъ «антихристовыхъ знаковъ» и не взыскательныхъ, скромныхъ, угодливыхъ, благодаря отсутствію паспортовъ и, такимъ образомъ, полной зависимости отъ пристанодержателей. Весною начинается движеніе странниковъ. Изъ своихъ зимнихъ пріютовъ они выходятъ въ странство. Главный сборный нунктъ ихъ въ это время Нижегородская губернія. Сюда приходятъ странники изъ окрестныхъ губерній и потомъ отправляются внизъ по Волгѣ «по божьей дорогѣ» къ «Разгуляю городку» (Астрахани) на купеческихъ расшивахъ съ хлѣбомъ, на рыболовныхъ судахъ, сплавляемыхъ нижегородскими судостроителями, съ караванами дровъ въ видѣ бурлаковъ, судорабочихъ, — преимущественно у своихъ пристанодержателей, хотя и вообще владѣльцы грузовыхъ судовъ охотно берутъ безпаспортныхъ странниковъ, какъ честныхъ, воздержныхъ, хорошихъ рабочихъ, притомъ, дешевыхъ, трудящихся за плату натурой.

V.

40—50 годы представляютъ періодъ наибольшаго распространенія странничества и, вмѣстѣ съ тѣмъ, начало его извращенія. Страннопріимство становится простымъ пристанодержательствомъ и является цѣлая масса людей, желающихъ воспользоваться согласіемъ просто для расширенія торговыхъ оборотовъ. Покровительство согласію со стороны богатыхъ купцовъ, становящихся даже членами секты, въ это время особенно усиливается. Странничество въ Иваново-Вознесенскѣ, среди купцовъ въ Казани и пр. распространяется какъ разъ въ 50 годахъ. Но если даже мы не обратимъ вниманіе на эту сторону дѣла, если мы обратимся въ «истовымъ» странникамъ, дѣйствительно спасающимся, то и среди ихъ замѣтимъ признаки разложенія. Да это и понятно. Странничество даже съ послабленіями, если не принимать ихъ формально, какъ «страннопріимцы» -купцы, слишкомъ уже сильно натягивало всѣ струны человѣческой души, чтобы онѣ могли долго держать одинъ тонъ. Аскетизмъ въ непосредственной натурѣ можетъ явиться только въ видѣ порыва, сильнаго, положимъ, но непродолжительнаго, какъ всякое напряженное чувство. Для того, чтобы напряженіе поддерживалось, нужно слишкомъ много сознательной работы надъ собой, нуженъ цѣлый рядъ искусственныхъ выдержекъ, строго систематизированный рядъ соотвѣтствующихъ занятій, размышленій и бесѣдъ, которыя бы поддерживали экзальтацію чувства на одномъ уровнѣ. Индѣйскіе, египетскіе, сирійскіе и другіе аскеты подвижники сознательно вырабатывали системы борьбы съ грѣхомъ. Нашъ непосредственный аскетъ не зналъ ничего подобнаго. Онъ убѣжденъ, что побѣдить страсти вовсе не такъ трудно: подождать только надо, пока юность «прострекаеть». Аскетъ-странникъ, несмотря на восхваленія пустыни, все-таки", «на міру» надерживается, работаетъ нерѣдко, какъ и всякій другой человѣкъ мірской, и его страстный порывъ скоро таетъ. Таетъ порывъ и оттого, что въ странствѣ отъ души отлегаетъ та тяра, которая выгнала изъ міра, и такъ какъ ощущеніе тяги было несознательно, то полученное облегченіе удовлетворяетъ человѣка и цѣль его странства начинаетъ тускнѣть. Онъ то самъ думаетъ, что страсти побѣдилъ и оттого ему стало такъ легко, а на самомъ дѣлѣ чѣловѣкъ человѣкомъ тѣмъ же остался и съ тѣми же «страстями», только житейская горечь немного забылась, постерлась въ странствованіяхъ. И оттого таетъ порывъ, что люди на подвижника смотрятъ, а не безлюдная пустыня, гдѣ человѣкъ постоянно остается съ неизмѣннымъ сознаніемъ своего ничтожества, гдѣ не можетъ развиться самообожанія и самовосхваленія, потому что нѣтъ людей для лицемѣрнаго сравненія ихъ съ своей особой. На міру люди преклоняются предъ подвигомъ и это преклоненіе мало-по-малу нечувствительно заставляетъ «возмнить о себѣ». Предъ человѣкомъ преклоняются, а онъ наивно думаетъ, что это такъ и надо, что это заслужено. Сознаніе своей высоты сравнительно съ другими развиваетъ властное чувство по отношенію къ этимъ другимъ. Освобожденная личность неизмѣнно стремится подчинить себѣ другихъ, если только не сдерживается широко развитымъ сознаніемъ. Въ то же время, развитіе этого властнаго чувства сопровождается ослабленіемъ воли въ регулированіи своихъ собственныхъ поступковъ. Человѣкъ такъ высоко сталъ надъ окружающими, что, кажется, достигъ возможнаго совершенства: дальше идти не куда. Самообожаніе доходить до послѣднихъ предѣловъ. Праведникъ, освобожденный отъ грѣха, можетъ уже и не слѣдитъ за собой: «праведному законъ не лежитъ». Всѣ его помыслы и дѣла чисты, хороши, напередъ оправданы и окуплены предшествовавшимъ подвигомъ. Властное чувство въ отношеніяхъ къ другимъ сопровождается полнымъ послабленіемъ къ себѣ: вся воля уходитъ, такъ сказать, во внѣ. Человѣкъ не замѣчаетъ, прежде всего, самъ ослабленія воли, потому что оно развивается постепенно, сначала въ ослабленіи смиренія и неустаннаго покаяннаго надзора за собой. Человѣкъ проповѣдуетъ смиреніе, а самъ въ себѣ, благодаря поклоненію окружающихъ, раститъ сатанинскую гордость; проповѣдуетъ воздержаніе, а самъ становится мало-по-малу распущеннымъ. Въ исторіи нашихъ сектъ можно сплошь и рядомъ наблюдать подобный путь развитія личностей. Вотъ, между прочимъ, характерная картинка изъ быта странниковъ въ 50-хъ годахъ для иллюстраціи сейчасъ высказанныхъ положеній.

Въ 1849 году въ Костромскомъ у. одинъ изъ странниковъ задумалъ въ компаніи съ другимъ, тоже странникомъ, продать, пожертвованную въ пользу согласія, библіотеку. Одинъ изъ членовъ согласія, Иванъ Жаровскій, воспротивился этой продажѣ. Защищая книги, онъ больно поколотилъ Александра, странника, стоявшаго за продажу, и убилъ Василія. Это происшествіе произвело немалый переполохъ въ согласіи. Надъ виновнымъ назначенъ былъ судъ (согласія) и авторъ письма, которое мы сейчасъ приведемъ, отправился въ качествѣ слѣдователя на мѣсто разузнать какъ было дѣло. "Мы хорошенько не спросили (Ивана Жаровскаго), а онъ самъ ясно ничего не сказывалъ и мы по его смиренію дали ему чинъ суда. Наконецъ, я къ нему прибылъ и что узналъ, ты отнюдь не повѣришь, ибо страшна сія повѣсть весьма. Все Иваново было; и начинаніе, и совѣтъ, и всякій умыселъ, и къ дѣлу приступъ, и рукъ возложеніе… Дометіанъ, за едино съ нимъ былъ и они разсудили, что надлежитъ единому умрети, да не всѣхъ онъ (убитый) погубитъ… Сначала (послѣ убійства) онъ взялъ высокое житье и крѣпкое покаяніе. И стала братія, какая при немъ была, просить вступить во все распоряженіе надъ нею. Онъ же согласился на сіе и положилъ на братію свой канонъ, и она съ любовью взяла. Но отселѣ Иванъ началъ полагать, что онъ не грѣхъ сотворилъ, убивши Василія. «Я, глаголетъ, ученика моего въ царство небесное ввелъ.» И сатана показалъ ему въ видѣнія ясно, а не во снѣ, Василья на воздухѣ, и мѣсто, уготованное ему въ царствѣ небесномъ, показалъ же. И видѣлъ тамъ Иванъ два сѣдалища — Васильево и свое. И говорили съ нимъ двое яко ангелы, и велѣли ему поклониться убіенному, и онъ поклонился. Тако ему видѣнія многія были. А когда икона стала чудеса у него творить, то возмечталъ онъ о себѣ зѣло… Всю весну не далъ никому отъ братіи млека ясти, и толико превознесся, что сказалъ: «теперь только въ моемъ монастырѣ спасутся, а вездѣ погибнутъ». И всѣхъ насъ, христіанъ, не за христіанъ почелъ, но за іудеевъ. «И книги, сказалъ, сожгу: у меня книги въ сердцѣ. Одно евангеліе оставлю… да и то сожгу, а свое напишу». А что давно и многократно самъ себя Богомъ и Христомъ называлъ, сіе такъ безстыдно. И спрашивалъ: «вѣруете ли въ меня?» И правила потопталъ: «сіе іудейское все», говоритъ. И дерзостно сказывалъ: «мои заповѣди соблюдете, воистину спасетеся, а бойтеся прежде меня, потомъ Бога»… И принуждалъ всѣхъ объявлять ему помыслы каждый день, и кто что скажетъ тайно, все обличитъ при другихъ, а тѣмъ, которые о помыслахъ блудныхъ говорили, велѣлъ молиться убитому Василью, глаголя: «отъ сего избавитъ.» И случилось чудо не малое. Василья нашли въ Петровъ день: вымыло — около рѣки былъ зарытъ; ребята малые увидали, да всѣмъ по деревнѣ и объявили. Что было хлопотъ и страху! Мужики деревенскіе опять зарыли мертвеца, а Иванъ перенесъ его ночью я гдѣ новую келью ставилъ, тутъ и зарылъ, возопивъ: «престолъ на сихъ костяхъ созижду». (Труды Яросл. Статист. Ком., вып. 1, стр. 191—193).

Вы скажете, что этотъ Жаровскій нервно-больной, сумасшедшій? Но мы отвѣтимъ, что это неизбѣжный результатъ извѣстныхъ условій, извѣстной степени развитія, извѣстнаго міросозерцанія. Мы пересчитаемъ вамъ цѣлую массу другихъ примѣровъ точно такого же самообожанія. Илья Ковылинъ говорилъ: «если ангелъ съ неба придетъ и скажетъ, что слова мои невѣрны, — мнѣ вѣрьте, а не ему». Капустинъ установилъ цѣлый обрядъ съ поклоненіями ему, какъ Христу (Гакстгаузенъ, по рус. изд., т. 1, стр. 273). До такого-же самообожанія дошелъ и «задурилъ», по выраженію самихъ духоборцевъ, Побирохинъ на Кавказѣ.

Въ томъ-то и дѣло, что подобные факты не единичны; въ исторіи каждой секты ихъ можно отмѣчать десятками и это обстоятельство заставляетъ отнестись къ нимъ не такъ «просто», какъ къ сумасшедшимъ и исключеніямъ… Сами сектанты осуждаютъ такія выходки, смѣются надъ ними; изъ-за того въ согласіяхъ расколы бываютъ. Но и въ расколовшихся половинкахъ идетъ тотъ же процессъ развитія и постоянно есть возможность новаго раскола.

Во всякомъ случаѣ, разъ ужь возможны въ согласіи такія явленія, какъ личность Ивана Жаровскаго, мы имѣемъ полное основаніе думать, что дѣла согласія начинаютъ идти неладно. И дѣйствительно: первые принципы секты все больше и больше рушатся, или обходятся съ помощію фикцій, или замѣняются новыми — не особенно высокаго качества. Дѣвственность, напр., составлявшая прежде одно изъ необходимыхъ условій странничества, теперь оказывается пустымъ звукомъ. Засвидѣтельствованъ совершенно достовѣрно прямой, беззастѣнчивый развратъ. Что за бѣда? «Тѣло играетъ, да душа непорочна», — гласитъ странническая поговорка. Семьи нѣтъ — она отрицается, считается зломъ; брака, въ смыслѣ прочнаго союза не существуетъ; — ничего, кромѣ «безпорядочнаго половаго смѣшенія», даже теоретизированнаго. Говорятъ: «сожитіе съ законной женой не осуждаютъ и съ ней удобнѣе грѣшить. А незаконное сожительство осуждаютъ и тѣмъ уменьшается тягость этого грѣха». Онъ карается осужденіемъ еще здѣсь на землѣ. Съ одного вола не по семц же шкуръ! Иные рѣшаютъ проще. «Въ антихристово время, говорятъ, праведному законъ не лежитъ», а извѣстно, что праведники на землѣ только странники.

Затѣмъ на ряду съ наставниками вродѣ Ивана Жаровскаго являются чистые проходимцы, беззастѣнчиво торгующіе своими духовными услугами, какъ нѣкій Афанасій, сожженный на Поморьи за лихоимство.

Вообще въ сектѣ шло глухое броженіе, общее недовольство, споры и ссоры, уклоненія отъ доктрины. Но все еще держалось на мѣстѣ; нужда въ передѣлкахъ. и поправкахъ не сознавалась ясно. Окружающій антихристовъ міръ все еще гналъ въ секту новыхъ прозелитовъ и все же требовалось поддерживать нѣкоторый декорумъ, по крайности. А, между тѣмъ, подошла великая реформа и многое круто измѣнила въ крестьянской жизни. Прежде всего, свободная крестьянская семья какъ-то сама собой вышла на новую дорогу. Мало-по-малу падалъ семейный деспотизмъ; раздѣлы увеличились страшно: крестьянская личность стала сказываться въ нихъ рѣзко, на первыхъ порахъ, но во всякомъ случаѣ видно было, что она не замретъ въ однѣхъ формахъ. Семья, съ уничтоженіемъ крѣпостнаго права, съ увеличеніемъ числа раздѣловъ, перестала мало-по-малу казаться зломъ, потому что заявленія личности младшихъ членовъ семьи стали больше уважаться. Все это не замедлило сказаться на сектантствѣ и въ частности на странничествѣ. Въ немъ началось движеніе и ужь на этотъ разъ вовсе не въ сторону аскетизма. Согласіе, напротивъ, быстро пошло въ сторону примиренія съ дѣйствительностью.

Въ 1863 г. Никита Семеновъ составилъ статьи для управленія братствомъ. Символическій статейникъ православной церкви, очевидно, отвѣчаетъ на упреки, обращенные къ странничеству со стороны другихъ согласій по поводу обнаруженныхъ въ согласіи уклоненій отъ доктрины. Въ Статейникѣ Никита Семеновъ защищаетъ, между прочимъ, законность брачнаго сожитія или, правильнѣе, безпорядочныхъ половыхъ связей въ томъ видѣ, какъ онѣ существовали до тѣхъ поръ. Онъ доказываетъ также, что крестъ терпѣнія (странничество) тяжелѣе и важнѣе креста Христова (?!). Но, главнымъ образомъ, Статейникъ разсчитанъ на увеличеніе власти самого Никиты. Онъ считаетъ себя настоятелемъ всего согласія съ правами епископа: доказываетъ право безъ законнаго рукоположенія управлять церковью, регламентируетъ таинства й, въ виду нападокъ на сребролюбіе странническихъ учителей, устанавливаетъ, какъ должна распредѣляться пополучаемая ими милостыня. Она дѣлится на 3 части: одна — настоятелю, другая — на братію, третья — въ кружку на непредвидѣнные расходы.

Статьи Никиты Семенова такъ рѣзко разошлись съ принятой доктриной согласія, что вызвали въ согласіи цѣлую бурю, которая продолжалась нѣсколько лѣтъ и кончилась тѣмъ, что странничество разбилось на три фракціи. Одна часть примкнула къ Никитѣ Семенову, принявъ его статьи, его духовное руководство; другая — крѣпко держится за ученіе Ефима: до сихъ поръ чурается царства сатаны, отличается фанатизмомъ, упорно отбивается отъ всякихъ сдѣлокъ съ міромъ. Для насъ особенно интересна третья фракція, основанная Косаткинымъ, поддерживавшаяся Михаиломъ Кондратьевымъ, людьми искренними и начитанными (оба они, замѣтимъ мимоходомъ, обратились къ православію). Мы не знаемъ численнаго соотношенія между этими тремя фракціями, но есть основанія думать, что толкъ Косатккка и Кондратьева, впрочемъ, еще не установившійся окончательно, встрѣченный сначала насмѣшками и оранью, все больше и больше овладѣваетъ симпатіями странниковъ. Толкъ этотъ представляетъ собою полную уступку антихристову міру и, какъ знаменіе времени, очень любопытенъ. Представители его возмутились беззастѣнчивымъ оправданіемъ Никитою Семеновымъ половой распущенности въ согласіи. Косаткинъ выступилъ противъ Никиты Семенова съ заявленіемъ, что бракъ необходимъ съ благословенія церкви (своего согласія), что даже браки, заключенный въ церкви еретической, правы и святы. Ученіе это особенно понравилось людямъ, уже женатымъ, жившимъ врозь съ своими женами. Для новыхъ браковъ въ самомъ согласіи установленъ особый обрядъ; это--«началъ» (семь земныхъ поклоновъ съ Іисусовой молитвой) и обѣщаніе при свидѣтеляхъ брачущимися жить вмѣстѣ неразлучно. Эти уступки естественно повлекли за собою дальнѣйшія. Разъ принимается человѣкъ, уже женатый, и бракъ его объявляется правильнымъ, надо признать и необходимость, удерживающую его въ мірѣ. Безбожно, нехорошо уйти въ странство, оставивъ семью безпомощной. Разъ человѣкъ женится и согласіе признаетъ его бракъ, оно должно предвидѣть необходимость осѣдлости современемъ для новой семьи. И дѣйствительно, толкъ Косаткина принимаетъ, и креститъ стариковъ, не требуя, чтобы они уходили изъ міра и скрывались. Платящихъ подати, стало быть, сидящихъ на мѣстахъ, не считаютъ совершенно чуждыми спасенія. Признаютъ деньги. Признаніе это вызвало, впрочемъ, протестъ. Странница Любовь основала новую фракцію, которая принимаетъ бракъ, но отрицаетъ деньги. Но это, разумѣется, разногласіе не существеннное и, можетъ быть, новый толкъ этотъ уже канулъ въ вѣчность, какъ мертворожденный.

Какъ видитъ читатель, реформы предшествующаго царствованія совсѣмъ выбили странничество изъ колеи, давъ крестьянству значительно больше прежняго возможностей развитія своей личности, не выходя изъ рамокъ государственнаго строя. Бракъ, семья около своего очага не представляетъ теперь такого ужаса, какъ при крѣпостномъ правѣ. Любовь не преслѣдуется, не игнорируется, а, напротивъ, больше и больше получаетъ значенія въ дѣлѣ брака; отрицаніе семьи становится все больше и больше неубѣдительнымъ, нетрогающимъ, скорѣе даже отталкивающимъ; запросы личности развиваются и черствый аскетизмъ странничества теперь уже не можетъ ихъ удовлетворить. Согласіе признало бракъ, признало съ грѣхомъ пополамъ осѣдлость, --оно не остановится на этомъ пути. Въ ученіи Ефима компромиссъ даже для наивнаго ума выставляется явнымъ противорѣчіемъ. Оно все подлежитъ, такимъ образомъ, отмѣнѣ или передѣлкѣ, которая сдѣлаетъ его неузнаваемымъ. Отъ чувственнаго антихриста едва ли много останется, а ученіе объ антихристѣ, царствующемъ духовно, до такой степени быстро въ другихъ сектахъ превращается въ пустой звукъ, въ мертвое слово, не дающее ни одного жизненнаго импульса, что разъ странничество перейдетъ къ нему (а оно переходитъ мало-по-малу; только въ Пошехоніи еще держится Ефимова старина), мы получимъ полное право покончить съ странничествомъ, какъ съ согласіемъ, окончившимъ свое теченіе, завершившимъ путешествіе по магическому кругу.

Среди странниковъ-брачниковъ намѣчается, впрочемъ, новое теченіе мысли, которое, перестраивая доктрину, повидимому, хочетъ совсѣмъ сдать ученіе объ антихристѣ въ архивъ. Въ 1875 г. Михаилъ Кондратьевъ, такимъ образомъ, доказывалъ, что у нихъ есть всѣ таинства. «Мы по чину Мелхиседекову всѣ бываемъ священники отъ св. крещенія, а нужды ради тайну миропомазанія получаемъ также при крещеніи, ибо, по завѣщанію св. апостоловъ, за неимѣніемъ мѵра, довольствуетъ вода и помазаніе ею. Таинства крови и тѣла пріобщаемся ежедневно, егда ограждаемся крестнымъ знаменіемъ двуперстнаго сложенія, ибо въ двухъ перстахъ изображаемъ Христа во двою естеству, и какъ изобразимъ на себѣ крестъ оными персты, то и причастимся онаго естества, еже есть тѣло и кровь Христова. А тайна елеопомазанія совершается у насъ милостынею, понеже въ писаніи милостыня называется елеемъ. О прочихъ же тайнахъ--крещеніи и покаяніи всякій знаетъ, что во время нужды и простецы крестили и на исповѣдь принимали, также и бракъ многажды сводили безъ священныхъ молитвъ по благословенію родителей или при пяти свидѣтеляхъ». Въ этихъ натяжкахъ характерно именно это стремленіе натянуть, этотъ прорывающійся, какъ предчувствіе, впрочемъ, только, духъ раціонализма. Если этотъ пріемъ мышленія укрѣпится здѣсь, мы можемъ распроститься съ странничествомъ.

Странничество разлагается. Изъ Корчевы въ 1881 г. писали: «Недавно одинъ изъ странниковъ Корчевскаго уѣзда донесъ кому слѣдуетъ изъ корчевскаго начальства о существованіи въ уѣздѣ этихъ сектантовъ, съ указаніемъ на имена и мѣстожительство нѣкоторыхъ изъ нихъ. Причиной, побудившей странника къ доносу, по его собственному заявленію, служить то обстоятельство, что за послѣдне время странники стали жить довольно открыто, начали якшаться съ православными, однимъ словомъ, повели себя слабо и отъ этого самаго впали въ большой грѣхъ; а потому онъ посредствомъ своего доноса хотѣлъ сдѣлать то, чтобы они, странники, приняли гоненіе и попрежнему начали бы скрываться» (Руск. Курьеръ).

Это ужь, разумѣется, послѣднее дѣло — прибѣгать для возвращенія людей на путь истины къ такимъ «героическимъ средствамъ». Хотя, съ другой стороны, наличность такихъ фанатическихъ борцовъ за statu quo согласія еще способно на нѣкоторое затянуть его жизнь. Такой «упорный» проповѣдникъ еще, можетъ быть, и нѣсколько десятковъ народа въ свою вѣру обратитъ. Но явленія атавизма уже подлежатъ особому изслѣдованію, а всякое возрожденіе странничества несомнѣнно только такимъ явленіемъ и можетъ быть.

И. Харламовъ.

---

1. Чтобы не пестрить статью частымъ, повтореніемъ немногочисленныхъ указаній, приводимъ здѣсь перечень матеріаловъ, какими мы пользовались: Ркп. Сбор. Имп. Публ. Библіот., от. I, № 515 (Записки, отчеты, мнѣнія по дѣламъ раскола. Есть записка о странникахъ и извлеченія изъ процессовъ). Прекрасное извлеченіе изъ дѣлъ коммиссіи гр. Стенбока сдѣлано г. Трефолевымъ въ «Трудахъ Яросл. Статистич. Ком.» 1866 г., вып. I. Щаповъ: Земство и расколъ, «Отеч. Зап.» 1861 г., № 12. «Время» 1862 г., №№ 10—11. «Правосл. Обоз.» 1864 г., ст. Вескинскаго, «Странникъ» 1871 г. ст. Морошкина, «Душеп. Чт.» 1863 г. № 12, 1864 г., № 1. (Оба сообщенія въ отдѣлѣ «Извѣстій и Замѣтокъ»); «Вѣстникъ Европы» 1872 г., №№ 11—12, 1873 г., № 1, ст. Розова, Максимовъ: «Бродячая Русь» (гл. о «Скрытникахъ»), Сборникъ прав. свѣд. о раск. Кельсіева. Варадиновъ: Ист. министер. внутр. дѣлъ, т. VIII. См. также «Рус. Архивъ» 1864 г. и 1866 г. (ст. Трефолева и мнѣніе о странникахъ И. С. Аксакова). «Руководство для сельск. паст.» (повр. изд.) 1874 г., №№ 14—16. «Братское Слово» 1875 г., № 4, 1876 г. № 2. Журналъ «Истина» за разные годы. «Совр. Лѣт.» (издававшаяся при «Рус. Вѣст.»)1868 г., № 16, ст. Субботина. «Заря» 1871 г., № 9. Ливановъ: «Раскольники и Острож.» См. также «Вят. Губ. Вѣд.» 1859 г.,№ 34, «Пенз. Епарх. Вѣд.» 1866 г.,№ 20, «Яросл. Еп. Вѣд.» 1864 г., № 24, 27, «Берегъ» 1880 г., № 130, «Духовн. Вѣсти.» 1866 г., № 4, «Моск. Епарх. Вѣд.» 1869 г., № 9, «Донскія Епарх. Вѣд.» 1871 г., № 22.
2. Забѣлинъ: Ист. рус. Жизни, ч. I., стр. 566—574 и слѣд. Калачевъ: О волостныхъ и сельскихъ судахъ въ древней и нынѣшней Россіи. «Сбор. Госуд. Званій», т. VIII.
3. В. И. Сергѣевичъ: Лекціи и изслѣдованія по ист. рус. права. Спб., 1883 г., стр. 636.
4. В. И. Семевскій: Крестьяне въ царств. Екатерины II, стр. 2—4, 9, 149—150.
5. Бѣляевъ: Русское общ. отъ кончины Петра Великаго до Екатерины II, «Библіот. для Чт.» 1865 г.,№ 3, стр. 65—66, 70—71, 89. Ср. Аристовъ: Объ историческомъ значеніи русскихъ разбойничьихъ пѣсенъ, стр. 8—10, 27, 34—35, 126.
6. Есиповъ: Раскольничьи дѣла, т. II, стр. 141—143.
7. Аристовъ, стр. 36—37.
8. Соловьевъ: Ист. Россіи, т. XXI, стр. 226—227.
9. Ibid., т. XXIV, стр. 300.
10. Семевскій: Указ. кн., стр. 152—153, 182—183; Сергѣевичъ: Лекціи и изслѣд., стр. 639.
11. Соловьевъ, т. XXIV, стр. 244 и др.
12. Посошковъ: О скудости и богатствѣ, изд. Погодина, стр. 219—220.
13. Соловьевъ, т. XV, стр. 126.
14. Соловьевъ, т. XX, 227 и др., т. XXIV, 103, 174—175, 243—244, 300 и др. Семевскій, стр. 366—367 и др.
15. См., напр., «разспросныя рѣчи» Стенки Москвитянина, одного изъ зачинщиковъ и участниковъ астраханскаго бунта у Есипова, т. II, стр. 101 и слѣд. Бунтъ поднимается, по его словамъ, потому, что государь подмѣнный, перемѣнилъ вѣру, носитъ нѣмецкое платье, велитъ брить бороды. Бунтовщики хотятъ идти къ Москвѣ, убить царя, ежели онъ не захочетъ отказаться отъ нѣмецкаго платья и новой вѣры. Характерная замѣтка разспроса: «а убивъ царя, что было чинить, о томъ разговоры (у участниковъ и зачинщиковъ) не было». Думали еще только о томъ, чтобы уйти куда-нибудь за море въ крѣпкія мѣста на вѣчное житье (стр. 103—104).
16. Эти интеллектуальныя черты эпохи отлично отмѣчены А. Щаповымъ въ ст. «Міросозерцаніе, мысль, трудъ и женщина въ XVIII ст.» — «Отеч. Зап.» 1873—74 г.
17. .Ibid., стр. 655 и слѣд.
18. Прыжовъ: Русскія кликуши. «В. Евр.» 1868 г., № 10, стр. 649—650
19. Допол. къ Актамъ Историч., т. VIII, стр. 215—216.
20. Ibid.,T. XXI, стр. 255; т. XXIV, стр. 103 и др.
21. Соловьевъ, т. XIX, стр. 271—273.
22. Соловьевъ, т. XIX, стр. 271—273.
23. 1-е Полн. Собр. законовъ, т. XIV, № 10,733.
24. Ibid., № 10,760.
25. T. XVI, № 11593.
26. Ibid., № 11843.
27. Ibid., № 12251.
28. Ibid., № 12089, т. XVIII, № 12890.
29. T. XVII, № 12633.
30. Семевскій, стр. 365, 367, 373 и др.
31. Собр. Зак., т. XIX, № 13655.
32. Ibid., № 13659.
33. Полн. Собр. Зак., т. XXIV, № 17776.
34. Ibid., т. V, №№ 2877, 3143; т. VIII, № 6150; т. XII, № 9105 и пр., и пр.
35. Ibid., т. XXIX, № 22502.
36. «Дѣло» 1881 г., № 9—10.
37. Есиповъ: Раск. дѣла, т. I, 591—592.
38. Ibid., II, 169.
39. Ibid., II, 40—41, Ср. «Описаніе док. и дѣлъ св. синода», т. I, стр, 209 и др.
40. Есиповъ, II, 185.
41. Ibid., II, 81.
42. Ibid., II, 81, 100—101.
43. Ibid., II, 47.
44. Сказаніе объ антихр. «Чт. въ Общ. Ист. и Древн.» 1863 г., № 1, стр. 52—53.
45. Соловьевъ, т. XVIII, стр. 217—218.
46. Есиповъ. т. II, стр. 39, 76—77, 96, 100, 170, 185.
47. Есиповъ. т. II, стр. 39, 76—77, 96, 100, 170, 185.
48. Есиповъ. т. II, стр. 39, 76—77, 96, 100, 170, 185.
49. Ibid., I, стр. 565.
50. Голиковъ. Дѣянія Петра В., т. IV, стр. 169; «Рус. Арх.» 1873 г., стр. 2072—73, 2298.
51. Есиповъ, I, 14.
52. Сказаніе объ антихр. «Чт. въ Общ. Ист. и Др.» 1863 г., № 1, стр. 69.
53. Есиповъ, I, 14, 44, 565.
54. Есиповъ, I, 14, 44, 565.
55. Ibid., II, 59.
56. Соловьевъ, т. XVIII, стр. 212.
57. Сказаніе объ антихр., стр. 56—57.
58. «Правосл. Обозр.» 1860 г.,№ 7, ст. С. М. Соловьева. Есть пересказъ того же дѣла у Есипова, «Древи. и Нов. Россія» 1879 г. Ср. въ такомъ же родѣ разсказъ о Левинѣ у Есипова «Раск. Дѣла», т. I.
59. «Подметное Возглашеніе въ народъ» у Есиповъ т. II, прил.. стр. 231.
60. «O скудости и богатствѣ». стр. 185.
61. «Сказ. объ антихр.», стр. 62.
62. Сергѣевичъ: Лекціи и изслѣд., стр. 648—649.
63. Есиповъ. т. I, стр. 182—184.
64. Опис. док. и дѣлъ св. синода, т. I, стр. 92.
65. Субботинъ: Мат. для ист. раскола, т. VI (Сочиненія дьякона Ѳедора), стр. 65—66.
66. Есиповъ. т. I. стр. 19—24; II, стр. 86—100.
67. Есиповъ. т. I. стр. 19—24; II, стр. 86—100.
68. «Сказ. объ антихр.», стр. 56.
69. Иванъ Нероновъ. «Древ. и Нов. Рос.» 1881 г., № 1. Ркп. Житіе Корнилія, Сбор. Публ. Библ. II. 1, № 491.
70. Ркп. Житіе Андрея Денисова, ШШ. 1, № 1276. (въ Публ. Библіот. въ СПБ.).
71. Филиповъ: «Исторія Выгов. пустыни», изд. 1862 г., стр. 41—42, 44—45, 46—82.
72. «Яросл. Епарх. Вѣдом.» 1864 г., № 12, приведены о Капитонѣ документы изъ мѣстныхъ архивовъ. См. «Виноградъ Россійскій» (Денисова, рукоп. о Капитонѣ, л. 103—106 обор.
73. Рукоп. Житіе Корнилія. Ср. также Максимова: «Разсказы изъ ист. старообрядчества», стр. 16—17, 12, 14—15.
74. Житіе А. Денисова, ркп.
75. Мат. для ист. раск., т. VI, стр. 79 и слѣд., 269 и слѣд.
76. Матеріалы, т. V, стр. 261; ср. также стр. 227—230 и др.
77. С. Денисовъ: «Виноградъ Россійскій», ркп. л. 6 на об. и л. 7.
78. А. Іоанновъ: «Полное историч. извѣстіе о раскольникахъ», изд. 5., ч. II, стр. 12—13. Ср. также нашу ст. «Идеализат. раск.». Дѣло 1881 г., № 9, стр. 12—13.
79. Мат. для ист. раск., т. V, 234—235.
80. Ibid., стр. 221, 226 и др. Ср. также наставленія дьякона Ѳедора. Матеріалы, т. VI, стр. 67, 74—75 и др.
81. Мат., т. V, стр. 224.
82. Ркп. спб. публ. библ., № 476.
83. «Житіе Мемнона», самаго обыкновеннаго въ сущности «трудника» среди старовѣрія перваго времени, есть въ ркп. спб. публ. Библ., № 745. Много фактовъ такого рода указано у Денисова въ «Виноградѣ Россійскомъ», есть также кое-что въ «Ист. Выг. пустыни» и у Есипова въ «Раск. дѣлахъ».
84. «Увѣтъ духовный» (по изд. 1791 г.), л. 41 обор.
85. Мат. для ист. раск., т. V, стр. 206—210, 295.
86. «Ист. Выг. пустыни», гл. I—XVIII.
87. «О свободѣ. Утилитаризмъ и о свободѣ», изд. 1882 г., стр. 223—224. Ср. также Max Muller: «Essais sur l’histoire des religions».
88. «Правосл. Обозр.» 1864 г., № 1, стр. 85—86.
89. Для характеристики ученія Ефима особенно пользуемся прекраснымъ странническимъ рукописнымъ Сборникомъ Румянцев. Музея. № 1377, заключающимъ въ себѣ четыре статьи Ефима или гго ближайшихъ учениковъ и Никиты Семенова.
90. Мельниковъ: «Письма о расколѣ», стр. 62, 39—90.
91. Иногда странники предъявляютъ начальству свои пародіи на паспортъ въ такомъ духѣ; «Объявитель сего, Іерусалима града вышняго азъ рабъ Христовъ, уволенъ въ разныя города и селенія, для ради себя прокормленія всякими трудами и работами, еже работати съ прилежаніемъ, а ѣсть съ воздержаніемъ; противъ всѣхъ чтобы не прекословить, но паче Бога славословить; убивающихъ тѣло не бояться, но Бога бояться и терпѣніемъ укрѣпляться» и пр… «Дано сіе отъ нижеписаннаго числа впредь на одинъ вѣкъ, а по прошествіи сего числа увиться въ мѣсто нарочито. Сей паспортъ явленъ въ части Святыхъ и въ книгу животну подъ No будущаго вѣка записанъ». (Кельсіевъ: Сборникъ прав. свѣд. о раск., вып. I—II).
92. «Пенз. Епарх. Вѣд.» 1871 г. № 13.
93. Діонисьевъ: «Движенія въ расколѣ». «Отеч. Зап.» 1874 г., № 11.
94. «Сборникъ» Рум. музея. № 1,277.
95. Даже самая манера проповѣди носитъ строгій характеръ безпощаднаго аскетизма. Странникъ проповѣдникъ входитъ въ домъ со словами: саще хощеши спасти, душу свою, пріими мя, странника, Христа ради, аще же ни, прахъ отрясу отъ ногъ моихъ". Затѣмъ онъ кладетъ до 1000 поклоновъ и начинаетъ учить «не по церковному, какъ говорятъ мужики, а строго и страшно». (Рус. Архивъ 64 г., стр. 616).