СЦЕНЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.
правитьСТРАННИКИ.
правитьМихѣичъ. Ты откедова, раба Божія? Странница. Изъ Кіева, родимый.
Михѣичъ. Далече переправляешься? Странница. Къ Нилу преподобному. Васька. Это къ Столбенскому?
Странница. Къ ему, батюшкѣ — Столбенскому.
Васька. Такъ!
Никита. Запрошлымъ лѣтомъ изъ нашей деревни тоже богомолки ходили, — помогаетъ!
Митька. Помогаетъ!
Никита. Шибко! Одна изъ нихъ семь лѣтъ не рожала.
Михѣичъ. Бездѣтная, значитъ!
Никита. Да. Ну и ходила молиться, чтобы, что ни на есть, Богъ далъ.
Васька. Больно желательно было!
Никита. Извѣстно. Баба молодая, въ достаткахъ живетъ и зря, — ни одного ребенка… И какъ это она къ ему сходила, въ тѣ поры въ скорости двойню принесла!
Васька. Это точно, братецъ, ты мой, и въ Писаніи есть.
Никита. На счетъ чего?
Васька. Да насчетъ безплодности сказано…
«Посѣкаютъ и въ огнь вѣчный дьяволамъ», подсказалъ странникъ.
Митька. Строго. А вотъ нашему брату супротивъ бабъ-то не въ примѣръ вольготнѣй!
Никита. Все едино! Мужчина тоже неплоденъ бываетъ.
Васька. Бываетъ, узналъ!
«Все бываетъ, милый человѣкъ», подтвердила странница.
Васька. А ты тетушка, тебя какъ почитать… ты, то есть, дѣвственная?
Никита. Безпремѣнно! Человѣкъ пятнадцать…
Странница. Мірской человѣкъ, не суди, не судимъ будеши!
Странникъ. Зрѣть сучецъ у брата твоего, а въ своемъ глазѣ бревна не видѣть!
Никита. Я такъ, къ примѣру.
Странница. Было, батюшка, всего было…
Васька. Занятно! Ты, надо полагать, Марья Египетская!
Никита. Лѣтъ черезъ пять дойдетъ!
Странникъ. Съ упованіемъ до всего дойдешь и не прейдеши!
Васька. Это того, что ихъ братъ на счетъ соблазну силу имѣетъ. Теперича, ежели дьяволъ правило человѣка соблазнять потерялъ, ну и сейчасъ къ ему бабу, ужъ это первое дѣло, ну и не устоишь!
Никита. Пустое! Кто чѣмъ занимается.
Михѣичъ. Читалъ ты объ Іосифѣ Прекрасномъ?
Васька. Ну, хоша и читалъ!
Михѣичъ. Ну вотъ тебѣ дьяволъ!
Васька. Что дьяволъ?
Михѣичъ. Много взялъ?
Васька. Это ты про что?
Михѣичъ. Все про-тоже!
Васька. Про дьявола?
Михѣичъ. И про дьявола и про бабу. Какъ онъ тутъ-то дѣйствовалъ, шишъ взялъ!
Митька. Вотъ, дядя Микита, коли бы ежели да тебѣ за мѣсто Іосифа Прекраснаго, тебѣ бы этотъ самый дьяволъ первый благопріятель былъ.
— А вотъ, братецъ ты мой, заговорилъ мужикъ, лежавшій на печи, и до сихъ поръ не принимавшій никакого участія въ разговорѣ, отчего бы это такое теперешное время всѣ отшельники перевелись, и пещеры, которые рыли оченно мало стало. А вотъ время — всѣ христіяне рыли! и вериги это на ихъ были, все…
Михѣичъ. Все дьяволъ!
Васька. Дьяволъ.
Странникъ. «Дадеся намъ пакоетникъ плоти, ангелъ сатанинъ, да мы пакости дѣетъ»…
— Пакостникъ истинно пакостникъ! подтвердила странница.
Митька. Ужъ одно слово — дьяволъ!
Васька. И сколько онъ этто братецъ ты мой, угодниковъ совратилъ!
Никита. И опять таки, будемъ говорить, все посредствомъ бабъ больше.
Васька. Чуть коли ежели уперся, сейчасъ къ ему бабу, ну и не стерпитъ
Митька. И сей-часъ тебя въ пекло, въ геену огненную!
— Горящую огнемъ и жупеломъ, подтвердилъ старецъ.
Михѣичъ. И пророки, братецъ ты мой, всѣ перевелись!
Васька. Потому — трудно!
Никита. Ну и притѣсняютъ — главная причина.
— Какъ такъ?
Никита. Да такъ, оченно просто! У насъ, братцы мои, нагдысь одного пророка въ острогъ посадили. Вотъ тебѣ и спасенье! ты хочешь божественномъ, заняться, а тебя въ острогъ!
Митька. Это пророков больше.
Михѣичъ. Ну, а коли ежели я желаю столпникомъ сдѣлаться?
Митька. Ну, къ становому!
Михѣичъ. За что?
Митька. За то, на столбъ не лазай!
— Да пророка-то за что посадили?
Никита. Страшный судъ предсказывалъ.
Митька. Ну, за это слѣдоваетъ.
Васька. Нѣтъ, братцы мои, вотъ я вамъ про одно житіе разскажу.
Никита. Изъ Читминеи.
Васька. Нѣтъ не счикминеи, а я отъ стариковъ слыхалъ.
Митька. На счетъ чего-же?
Васька. А все на счетъ того-жет. е. на счетъ бабьяго соблазна.
Никита. Экъ черти! Что вамъ все бабы-то дались, вы-бы про мужика исторію разсказали.
Васька. Тутъ, братецъ ты мой, будетъ Исторія и про мужика, только изъ монашескаго чину.
Михѣичъ. Значитъ на счетъ монаха!
Васька. Да, на счетъ монаха.
Никита. А ну-ка, разсказывай намъ про монаха.
Васька. Это, изволишь-ли видѣть, братецъ ты мой, былъ одинъ мужъ, великій мужъ и было братецъ ты мой, ему въ нощи видѣніе: «Ступай, говоритъ, ты въ лѣсъ и спасайся!» Вотъ, братецъ ты мой, онъ и пошелъ! И шелъ, и шелъ, и шелъ, и шелъ, пришелъ въ лѣсъ, дремучій лѣсъ! И вдругъ, братецъ ты мой, ему медвѣдь на встрѣчу, и говоритъ ему человѣчьимъ голосомъ: почто ты, говоритъ, рабъ Божій, въ такую трущобу явился? Въ эфтимъ, говоритъ, мѣстѣ, окромя оборотней, ты не одного звѣря не встрѣтишь. Старецъ ему и отвѣтствуетъ: да мнѣ, говоритъ, не до оборотней, ни до звѣрей дѣла нѣтъ, а что говоритъ я спасаться желаю, это первое дѣло, а второе дѣло говоритъ, какъ тебя почитать прикажешь, взаправду ли ты оборотень? потому оченно мнѣ сумнительно, что говоришь человѣчьимъ голосомъ. Медвѣдь ему и сказываетъ: оборотень, говоритъ, я, другъ сердечный; я, человѣкъ Божій, говоритъ, произошелъ изъ духовнаго званія, да за прелюбодѣйство меня одинъ женнинъ мужъ околдовалъ, а до нрежъ того я въ монашествѣ обрѣтался, а теперича, говоритъ, за свои за дѣла за скверныя въ медвѣдя превращенъ. И говоритъ, ежели ты пожелаешь душу мою спасти, то никто тебѣ препятствовать не можетъ, потому, говоритъ силу ты большую имѣешь, и всякое колдоство не можетъ супротивъ тебя дѣйствовать; старецъ его и спрашиваетъ: почему-жъ, говоритъ, ты это знаешь? А потому, говоритъ, я это знаю, что мнѣ такъ знать приходится. Чтожъ, говоритъ, я для тебя сдѣлать долженъ? потому, говоритъ, оченно мнѣ желательно душу твою спасти. Ничего тутъ такого труднаго нѣту, а что, говоритъ, ступай ты отседова обратно и ступай, говоритъ, прямо въ мой монастырь, и гдѣ я до прежъ этаго находился. И упроси, говоритъ, братію, чтобы она всѣмъ соборомъ молебствовала, и тогда говоритъ все колдовство мое рѣшится, и я съизнова человѣкъ буду. Ну вотъ, братецъ ты мой, выслушалъ все это старецъ и пошелъ обратно. Идетъ, братецъ ты мой онъ обратно день, идетъ другой, идетъ третій, а все изъ лѣсу не выберется, что за причина думаетъ? надо полагать, что я оченно заблудился, сотворю, говоритъ, я молитву; только было этто онъ подумалъ молитвуто сотворить, да не успѣлъ значитъ, глядитъ въ сторону и видитъ, братецъ ты мой, идетъ съ имъ рядомъ молодыхъ лѣтъ дѣвица, Что за причта, думаетъ, откедова-бы такое была эта самая дѣвица? До самаго этаго времени не могъ я ее запримѣтить. А та этто ему не дала хорошенько одуматься, дай говоритъ, отче, говоритъ, спаси меня!" Какъ, говоритъ, такъ я могу спасти тебя? Да, говоритъ, оченно просто, возьми меня съ собой, въ монастырь, куда идешь — желаю, говоритъ, я съ тобой быти. А старецъ ей — такъ, ты, говоритъ, милая, и одна дорогу знаешь, а что собственно идти я съ тобой вмѣстѣ не желаю, потому, говоритъ, хотя я и старецъ, а ты все таки молодыхъ лѣтъ дѣвица, и дьяволу это любимая пища. Ну нѣтъ, говоритъ, отче, ты на счетъ пищи дьяволу не сумлевайся, потому мы съ тобой по своей святости и убожеству — другъ друга не обидимъ, ну и значитъ грѣхъ между нами не выйдетъ. — Ну вотъ ладно. Опосля эфтихъ самыхъ дѣвицыныхъ словъ, согласились идти вмѣстѣ. Идутъ они, братецъ ты мой, день, идутъ другой, и гдѣ узкая, тропинка, дѣвица идетъ спереди, старецъ сзади, и гдѣ поширѣ идутъ они рядомъ. Только, братецъ ты мой, шли они долго-ли, коротко-ли, вышла промежъ нихъ оказія такого роду: на узенькой на тропинкѣ, и гдѣ старецъ завсегда позади ходилъ, такъ на узенькой на тропинкѣ дѣвица эта самая вдругъ остановилась, а старецъ на нее и споткнулся. Споткнулся, братецъ мой, на ее старецъ и затрясся, ровно бы вотъ осиновый листъ затрясся. Дѣвица-то его и вопрошаетъ: что говоритъ трясешься отче? — Ничего, говоритъ, не трясусь, а что собственно, говоритъ, бѣсъ меня распаляетъ, и что говоритъ любимая пища дьяволу приближается, объ этомъ, говоритъ, я тебѣ и до прежъ сказывалъ. Что-жъ, говоритъ, намъ тепереча дѣлать отче? — А то, говоритъ, намъ и дѣлать, что вынь ты тепереча мою душу и дѣлай съ ей, что тебѣ желательно, и что я, говоритъ, надъ собой невластенъ, потому что бѣсъ меня обуялъ, и что я, говоритъ, теперь не столько о спасеніи души забочусь, сколько о пакости. — А какъ-же, говоритъ, отче на счетъ оборотня-то, вѣдь ты его замолить хотѣлъ; — Хотѣлъ, говоритъ, да теперь у меня другое хотѣнье пришло, потому я тебѣ и говорю, что я пакостникъ. — Ну, говоритъ, отче, не замай смеркнется, можетъ ты и обойдешься маленько. А старецъ мой куда обойтись, пуще прежняго въ бѣснованіе пришелъ, не могу, говоритъ, я переносить эту муку дольше, или, говоритъ, ты удоблетвори меня, или, говоритъ, я на себя руки наложу, и тогда на тебѣ сугубый грѣхъ взыщется. — И долго, братецъ ты мой, старецъ около ее раболѣпствовалъ, на послѣдокъ изъ себя вышелъ и заплакалъ, ровно малый ребенокъ! Господи, говоритъ, за что, говоритъ, такое попущеніе на меня, что сдѣлалъ азъ многогрѣшный? И только что онъ это промолвилъ, сейчасъ, братецъ ты мой, эта самая дѣвица превратилась въ діявола. — Ну, говоритъ, молить тебѣ Богу, рано больно спохватился, а то, говоритъ, быть-бы тебѣ оборотнемъ. — Тутъ только, братецъ ты мой, старецъ вспомнилъ, что онъ три дни Богу не молился. Тутъ только, братецъ ты мой, онъ пришелъ въ себя и началъ молиться.
Митька. — А оборотень-то?
Васька. — Какой?
Митька. — А медвѣдь-то?
Васька. — А медвѣдь такъ и остался.
Никита. — Такъ. Занятная, братецъ ты мой, исторія. Тебѣ-бы попомъ быть, проповѣди сказывать.
Въ эту минуту кто-то изъ спящихъ на печи-сильно закашлялся, съ трудомъ переводя дыханіе. — Экъ начали черти — чтобъ вамъ треснуть! Послышался смѣхъ, потомъ возня, потомъ драка. Замѣтна было, что кто-то кого-то таскаетъ за волосы.
— А ты чёртова голова впередъ такія дѣла дѣлать не отваживайся.
«Какія дѣла?» отвѣчалъ плаксивый голосъ.
— А такія дѣла! Я тебя братъ въ другой разъ уважу.
— Что вы, дьяволы, спать не даете!
«Да какъ-же дядя, мнѣ Митька просто дохнуть не даетъ!»
— А ты за волосы его чертенка.
«Отодралъ за волосы-то, да онъ опять за свое, животомъ, говоритъ, мучаюсь, ослабѣлъ больно».
— А вотъ я его, какъ поднимусь, я его, онъ у меня узнаетъ.
— Что значитъ опредѣленное-то! проговорилъ старецъ.
«На счетъ чего, животомъ-то ослабѣлъ?»
— Нѣтъ я на счетъ житія-то.
«Да, братъ, житіе богатѣющее; ты куда старецъ босикомъ то»?
— Лошадей взглянуть.
"Ну ступай, я полагалъ зачѣмъ больше.
— Ну, робята, соснемъ малость.