Странники (Горбунов)/ДО

Странники
авторъ Орест Федорович Горбунов
Опубл.: 1867. Источникъ: az.lib.ru • (Ночлег на постоялом дворе).

СЦЕНЫ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.

править
СОЧИНЕНІЕ ОР. ГОРБУНОВА.
ЧЕТВЕРТОЕ ДОБАВЛЕННОЕ ИЗДАНІЕ.
МОСКВА.
Изданіе Н. Шамова, Больш. Грузинская ул., свой домъ, въ Москвѣ.
1900.

СТРАННИКИ.

править
РАЗСКАЗЪ ИЗЪ НАРОДНАГО БЫТА.
(Ночлегъ на постояломъ дворѣ).
Сцена представляетъ большую деревянную избу. По стѣнамъ лавки. Въ углу большая русская печь. Вдоль стѣны отъ печи идутъ полати, въ два ряда. Въ переднемъ углу передъ образами едва горитъ лампадка. На столѣ ночникъ съ горящей свѣтильней, въ постномъ маслѣ. Въ избѣ душно, копоть страшная. Изъ проходящихъ и проѣзжающихъ все, большею частію, богомольцы. Тѣсно. Только что покончили ужинать. Мѣста, положительно, всѣ заняты; лежать вездѣ лежатъ на печи, на полатяхъ, на лавкахъ, подъ лавками, лежать всюду, гдѣ только можно лежать. Изъ постояльцевъ особенно выдаются: странница, странникъ, отставной солдатъ и фабричный изъ Москвы, начитанный въ Писаніи. Бесѣда идетъ довольно отрывистая; одни икаютъ, при чемъ говорятъ: «Боже милостивъ, буди мнѣ грѣшному!» Другіе зѣваютъ во всеуслышаніе и лѣниво крестятъ ротъ. У странницы звенитъ въ ухѣ, она постоянно креститъ его и тихо говоритъ молитву: «помяни мя Господи во царствіи Твоемъ!» Многіе начинаютъ засыпать, слышится и храпѣнье, и свистъ и другіе неопредѣленные звуки, за которыми слѣдуютъ тяжкіе вздохи и безсвязныя слова, значеніе которыхъ опредѣлить не возможно. Воздухъ какого-то желѣзнаго цвѣта.

Михѣичъ. Ты откедова, раба Божія? Странница. Изъ Кіева, родимый.

Михѣичъ. Далече переправляешься? Странница. Къ Нилу преподобному. Васька. Это къ Столбенскому?

Странница. Къ ему, батюшкѣ — Столбенскому.

Васька. Такъ!

Никита. Запрошлымъ лѣтомъ изъ нашей деревни тоже богомолки ходили, — помогаетъ!

Митька. Помогаетъ!

Никита. Шибко! Одна изъ нихъ семь лѣтъ не рожала.

Михѣичъ. Бездѣтная, значитъ!

Никита. Да. Ну и ходила молиться, чтобы, что ни на есть, Богъ далъ.

Васька. Больно желательно было!

Никита. Извѣстно. Баба молодая, въ достаткахъ живетъ и зря, — ни одного ребенка… И какъ это она къ ему сходила, въ тѣ поры въ скорости двойню принесла!

Васька. Это точно, братецъ, ты мой, и въ Писаніи есть.

Никита. На счетъ чего?

Васька. Да насчетъ безплодности сказано…

«Посѣкаютъ и въ огнь вѣчный дьяволамъ», подсказалъ странникъ.

Митька. Строго. А вотъ нашему брату супротивъ бабъ-то не въ примѣръ вольготнѣй!

Никита. Все едино! Мужчина тоже неплоденъ бываетъ.

Васька. Бываетъ, узналъ!

«Все бываетъ, милый человѣкъ», подтвердила странница.

Васька. А ты тетушка, тебя какъ почитать… ты, то есть, дѣвственная?

Никита. Безпремѣнно! Человѣкъ пятнадцать…

Странница. Мірской человѣкъ, не суди, не судимъ будеши!

Странникъ. Зрѣть сучецъ у брата твоего, а въ своемъ глазѣ бревна не видѣть!

Никита. Я такъ, къ примѣру.

Странница. Было, батюшка, всего было…

Васька. Занятно! Ты, надо полагать, Марья Египетская!

Никита. Лѣтъ черезъ пять дойдетъ!

Странникъ. Съ упованіемъ до всего дойдешь и не прейдеши!

Васька. Это того, что ихъ братъ на счетъ соблазну силу имѣетъ. Теперича, ежели дьяволъ правило человѣка соблазнять потерялъ, ну и сейчасъ къ ему бабу, ужъ это первое дѣло, ну и не устоишь!

Никита. Пустое! Кто чѣмъ занимается.

Михѣичъ. Читалъ ты объ Іосифѣ Прекрасномъ?

Васька. Ну, хоша и читалъ!

Михѣичъ. Ну вотъ тебѣ дьяволъ!

Васька. Что дьяволъ?

Михѣичъ. Много взялъ?

Васька. Это ты про что?

Михѣичъ. Все про-тоже!

Васька. Про дьявола?

Михѣичъ. И про дьявола и про бабу. Какъ онъ тутъ-то дѣйствовалъ, шишъ взялъ!

Митька. Вотъ, дядя Микита, коли бы ежели да тебѣ за мѣсто Іосифа Прекраснаго, тебѣ бы этотъ самый дьяволъ первый благопріятель былъ.

— А вотъ, братецъ ты мой, заговорилъ мужикъ, лежавшій на печи, и до сихъ поръ не принимавшій никакого участія въ разговорѣ, отчего бы это такое теперешное время всѣ отшельники перевелись, и пещеры, которые рыли оченно мало стало. А вотъ время — всѣ христіяне рыли! и вериги это на ихъ были, все…

Михѣичъ. Все дьяволъ!

Васька. Дьяволъ.

Странникъ. «Дадеся намъ пакоетникъ плоти, ангелъ сатанинъ, да мы пакости дѣетъ»…

— Пакостникъ истинно пакостникъ! подтвердила странница.

Митька. Ужъ одно слово — дьяволъ!

Васька. И сколько онъ этто братецъ ты мой, угодниковъ совратилъ!

Никита. И опять таки, будемъ говорить, все посредствомъ бабъ больше.

Васька. Чуть коли ежели уперся, сейчасъ къ ему бабу, ну и не стерпитъ

Митька. И сей-часъ тебя въ пекло, въ геену огненную!

— Горящую огнемъ и жупеломъ, подтвердилъ старецъ.

Михѣичъ. И пророки, братецъ ты мой, всѣ перевелись!

Васька. Потому — трудно!

Никита. Ну и притѣсняютъ — главная причина.

— Какъ такъ?

Никита. Да такъ, оченно просто! У насъ, братцы мои, нагдысь одного пророка въ острогъ посадили. Вотъ тебѣ и спасенье! ты хочешь божественномъ, заняться, а тебя въ острогъ!

Митька. Это пророков больше.

Михѣичъ. Ну, а коли ежели я желаю столпникомъ сдѣлаться?

Митька. Ну, къ становому!

Михѣичъ. За что?

Митька. За то, на столбъ не лазай!

— Да пророка-то за что посадили?

Никита. Страшный судъ предсказывалъ.

Митька. Ну, за это слѣдоваетъ.

Васька. Нѣтъ, братцы мои, вотъ я вамъ про одно житіе разскажу.

Никита. Изъ Читминеи.

Васька. Нѣтъ не счикминеи, а я отъ стариковъ слыхалъ.

Митька. На счетъ чего-же?

Васька. А все на счетъ того-жет. е. на счетъ бабьяго соблазна.

Никита. Экъ черти! Что вамъ все бабы-то дались, вы-бы про мужика исторію разсказали.

Васька. Тутъ, братецъ ты мой, будетъ Исторія и про мужика, только изъ монашескаго чину.

Михѣичъ. Значитъ на счетъ монаха!

Васька. Да, на счетъ монаха.

Никита. А ну-ка, разсказывай намъ про монаха.

Васька. Это, изволишь-ли видѣть, братецъ ты мой, былъ одинъ мужъ, великій мужъ и было братецъ ты мой, ему въ нощи видѣніе: «Ступай, говоритъ, ты въ лѣсъ и спасайся!» Вотъ, братецъ ты мой, онъ и пошелъ! И шелъ, и шелъ, и шелъ, и шелъ, пришелъ въ лѣсъ, дремучій лѣсъ! И вдругъ, братецъ ты мой, ему медвѣдь на встрѣчу, и говоритъ ему человѣчьимъ голосомъ: почто ты, говоритъ, рабъ Божій, въ такую трущобу явился? Въ эфтимъ, говоритъ, мѣстѣ, окромя оборотней, ты не одного звѣря не встрѣтишь. Старецъ ему и отвѣтствуетъ: да мнѣ, говоритъ, не до оборотней, ни до звѣрей дѣла нѣтъ, а что говоритъ я спасаться желаю, это первое дѣло, а второе дѣло говоритъ, какъ тебя почитать прикажешь, взаправду ли ты оборотень? потому оченно мнѣ сумнительно, что говоришь человѣчьимъ голосомъ. Медвѣдь ему и сказываетъ: оборотень, говоритъ, я, другъ сердечный; я, человѣкъ Божій, говоритъ, произошелъ изъ духовнаго званія, да за прелюбодѣйство меня одинъ женнинъ мужъ околдовалъ, а до нрежъ того я въ монашествѣ обрѣтался, а теперича, говоритъ, за свои за дѣла за скверныя въ медвѣдя превращенъ. И говоритъ, ежели ты пожелаешь душу мою спасти, то никто тебѣ препятствовать не можетъ, потому, говоритъ силу ты большую имѣешь, и всякое колдоство не можетъ супротивъ тебя дѣйствовать; старецъ его и спрашиваетъ: почему-жъ, говоритъ, ты это знаешь? А потому, говоритъ, я это знаю, что мнѣ такъ знать приходится. Чтожъ, говоритъ, я для тебя сдѣлать долженъ? потому, говоритъ, оченно мнѣ желательно душу твою спасти. Ничего тутъ такого труднаго нѣту, а что, говоритъ, ступай ты отседова обратно и ступай, говоритъ, прямо въ мой монастырь, и гдѣ я до прежъ этаго находился. И упроси, говоритъ, братію, чтобы она всѣмъ соборомъ молебствовала, и тогда говоритъ все колдовство мое рѣшится, и я съизнова человѣкъ буду. Ну вотъ, братецъ ты мой, выслушалъ все это старецъ и пошелъ обратно. Идетъ, братецъ ты мой онъ обратно день, идетъ другой, идетъ третій, а все изъ лѣсу не выберется, что за причина думаетъ? надо полагать, что я оченно заблудился, сотворю, говоритъ, я молитву; только было этто онъ подумалъ молитвуто сотворить, да не успѣлъ значитъ, глядитъ въ сторону и видитъ, братецъ ты мой, идетъ съ имъ рядомъ молодыхъ лѣтъ дѣвица, Что за причта, думаетъ, откедова-бы такое была эта самая дѣвица? До самаго этаго времени не могъ я ее запримѣтить. А та этто ему не дала хорошенько одуматься, дай говоритъ, отче, говоритъ, спаси меня!" Какъ, говоритъ, такъ я могу спасти тебя? Да, говоритъ, оченно просто, возьми меня съ собой, въ монастырь, куда идешь — желаю, говоритъ, я съ тобой быти. А старецъ ей — такъ, ты, говоритъ, милая, и одна дорогу знаешь, а что собственно идти я съ тобой вмѣстѣ не желаю, потому, говоритъ, хотя я и старецъ, а ты все таки молодыхъ лѣтъ дѣвица, и дьяволу это любимая пища. Ну нѣтъ, говоритъ, отче, ты на счетъ пищи дьяволу не сумлевайся, потому мы съ тобой по своей святости и убожеству — другъ друга не обидимъ, ну и значитъ грѣхъ между нами не выйдетъ. — Ну вотъ ладно. Опосля эфтихъ самыхъ дѣвицыныхъ словъ, согласились идти вмѣстѣ. Идутъ они, братецъ ты мой, день, идутъ другой, и гдѣ узкая, тропинка, дѣвица идетъ спереди, старецъ сзади, и гдѣ поширѣ идутъ они рядомъ. Только, братецъ ты мой, шли они долго-ли, коротко-ли, вышла промежъ нихъ оказія такого роду: на узенькой на тропинкѣ, и гдѣ старецъ завсегда позади ходилъ, такъ на узенькой на тропинкѣ дѣвица эта самая вдругъ остановилась, а старецъ на нее и споткнулся. Споткнулся, братецъ мой, на ее старецъ и затрясся, ровно бы вотъ осиновый листъ затрясся. Дѣвица-то его и вопрошаетъ: что говоритъ трясешься отче? — Ничего, говоритъ, не трясусь, а что собственно, говоритъ, бѣсъ меня распаляетъ, и что говоритъ любимая пища дьяволу приближается, объ этомъ, говоритъ, я тебѣ и до прежъ сказывалъ. Что-жъ, говоритъ, намъ тепереча дѣлать отче? — А то, говоритъ, намъ и дѣлать, что вынь ты тепереча мою душу и дѣлай съ ей, что тебѣ желательно, и что я, говоритъ, надъ собой невластенъ, потому что бѣсъ меня обуялъ, и что я, говоритъ, теперь не столько о спасеніи души забочусь, сколько о пакости. — А какъ-же, говоритъ, отче на счетъ оборотня-то, вѣдь ты его замолить хотѣлъ; — Хотѣлъ, говоритъ, да теперь у меня другое хотѣнье пришло, потому я тебѣ и говорю, что я пакостникъ. — Ну, говоритъ, отче, не замай смеркнется, можетъ ты и обойдешься маленько. А старецъ мой куда обойтись, пуще прежняго въ бѣснованіе пришелъ, не могу, говоритъ, я переносить эту муку дольше, или, говоритъ, ты удоблетвори меня, или, говоритъ, я на себя руки наложу, и тогда на тебѣ сугубый грѣхъ взыщется. — И долго, братецъ ты мой, старецъ около ее раболѣпствовалъ, на послѣдокъ изъ себя вышелъ и заплакалъ, ровно малый ребенокъ! Господи, говоритъ, за что, говоритъ, такое попущеніе на меня, что сдѣлалъ азъ многогрѣшный? И только что онъ это промолвилъ, сейчасъ, братецъ ты мой, эта самая дѣвица превратилась въ діявола. — Ну, говоритъ, молить тебѣ Богу, рано больно спохватился, а то, говоритъ, быть-бы тебѣ оборотнемъ. — Тутъ только, братецъ ты мой, старецъ вспомнилъ, что онъ три дни Богу не молился. Тутъ только, братецъ ты мой, онъ пришелъ въ себя и началъ молиться.

Митька. — А оборотень-то?

Васька. — Какой?

Митька. — А медвѣдь-то?

Васька. — А медвѣдь такъ и остался.

Никита. — Такъ. Занятная, братецъ ты мой, исторія. Тебѣ-бы попомъ быть, проповѣди сказывать.

Въ эту минуту кто-то изъ спящихъ на печи-сильно закашлялся, съ трудомъ переводя дыханіе. — Экъ начали черти — чтобъ вамъ треснуть! Послышался смѣхъ, потомъ возня, потомъ драка. Замѣтна было, что кто-то кого-то таскаетъ за волосы.

— А ты чёртова голова впередъ такія дѣла дѣлать не отваживайся.

«Какія дѣла?» отвѣчалъ плаксивый голосъ.

— А такія дѣла! Я тебя братъ въ другой разъ уважу.

— Что вы, дьяволы, спать не даете!

«Да какъ-же дядя, мнѣ Митька просто дохнуть не даетъ!»

— А ты за волосы его чертенка.

«Отодралъ за волосы-то, да онъ опять за свое, животомъ, говоритъ, мучаюсь, ослабѣлъ больно».

— А вотъ я его, какъ поднимусь, я его, онъ у меня узнаетъ.

— Что значитъ опредѣленное-то! проговорилъ старецъ.

«На счетъ чего, животомъ-то ослабѣлъ?»

— Нѣтъ я на счетъ житія-то.

«Да, братъ, житіе богатѣющее; ты куда старецъ босикомъ то»?

— Лошадей взглянуть.

"Ну ступай, я полагалъ зачѣмъ больше.

— Ну, робята, соснемъ малость.