Странная женщина (Гнедич)/ДО
| Странная женщина |
| Источникъ: Гнѣдичъ П. П. Семнадцать разсказовъ. — СПб.: Типографія Н. А. Лебедева, 1888. — С. 109. |
По блѣдно-голубому сѣверному небу плыли крутыя бѣлыя облака. Синее море вздымалось грядами и шумно расплескивалось по отлогому берегу. На скамейкѣ, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ черты прибоя, возлѣ купальной будки, сидѣла молодая дама въ свѣтленькомъ кретоновомъ платьѣ, съ зонтикомъ, подбитымъ яркою матеріею, и съ прелестною дѣвочкою лѣтъ двухъ, что возилась тутъ же на тепломъ пескѣ.
Дама эта ничего не дѣлала: она не читала, не работала, — даже за дѣвочкой какъ-то мало смотрѣла, — мысли ея были заняты чѣмъ-то совсѣмъ другимъ. Она глядѣла, слегка прищурясь, на тотъ далекій горизонтъ, гдѣ ползли подъ парусами суда, сверкая на солнцѣ яркими точками; ея глаза имѣли какое-то неопредѣленное выраженіе: въ нихъ не было сосредоточія, — это бываетъ такъ всегда, когда человѣкъ смотритъ вдаль. Порою она поворачивала голову въ сторону, и вглядывалась въ однообразную линію купальныхъ будочекъ и телеграфныхъ столбовъ, прижатыхъ къ водѣ сплошною гущею побережныхъ парковъ. Плечи ея тогда подергивались, она нетерпѣливо упиралась ногами въ песокъ, словно хотѣла встать и уйти. Но она все-таки не встала, не ушла, она осталась — и дождалась кого хотѣла.
Она его издали замѣтила. Это былъ высокій плотный господинъ, съ бритымъ лицомъ, до красна опаленнымъ іюльскимъ солнцемъ. На немъ было широкое сѣрое лѣтнее платье и соломенная шляпа. Онъ торопливою походкою подошелъ ней и какъ-то неувѣренно протянулъ руку. Она не глядя подала свою и досадливо смотрѣла въ сторону, когда онъ поднесъ ее къ губамъ.
— Смѣнили гнѣвъ на милость, — нерѣшительно произнесъ онъ, опускаясь возлѣ нея на скамью, и посылая дѣвочкѣ поцѣлуй рукою. — Что это вамъ вздумалось писать?
— Захотѣла — и написала, — возразила она. — Если вы пришли противъ желанія — можете уйти.
— Нисколько. Я обрадовался, получивъ вашу записку. Я васъ вижу только издали, мелькомъ. Не знаю, чему приписать ваше желаніе меня видѣть.
— Повѣрьте, что желанія (она сдѣлала удареніе на слово «желаніе») у меня нѣтъ. Мнѣ надо съ вами поговорить.
Онъ пожалъ плечами, и склонивъ голову, приготовился слушать.
Она не рѣшалась начать. Раскрытыя губы ея слегка дрожали, брови сдвинулись, грудь дышала тяжело и прерывисто.
— Намъ надо окончательно объясниться, — заговорила она. — Тянуть такія отношенія невозможно. Сегодня мужъ уѣхалъ въ городъ, я какъ-то стала спокойнѣе, и рѣшила, что все равно, лучше кончить теперь — потомъ хуже будетъ.
— Я не понимаю, о чемъ вы хотите говорить… Что за натянутый тонъ?..
— Другого тона быть не можетъ; я притворяться не умѣю, не стану, — не хочу наконецъ. Какъ я думаю, какъ чувствую, такъ и говорю. Не требуйте отъ меня никакихъ опредѣленныхъ рамокъ, я дѣйствую быть можетъ нетактично, но искренно… Прошло время, стараго не воротишь, о старомъ вспоминать нечего…
Онъ снялъ шляпу и отеръ себѣ лобъ:
— Ну, да, ты меня разлюбила, — сказалъ онъ. — Я это чувствую и знаю. Ты теперь ко мнѣ относишься безразлично. Тебѣ теперь все равно, что я, что эта скамейка.
— Ну, не совсѣмъ такъ, — рѣзко оборвала она, — я васъ видѣть не могу. Вы мнѣ противны, понимаете: противны, противны!
Она съ такимъ омерзеніемъ посмотрѣла на него, что онъ вспыхнулъ до ушей.
— Да что же я такого сдѣлалъ? Чѣмъ я виноватъ?
— Вы тѣмъ виноваты, что вы — вы! Что вы не человѣкъ, не мужчина, вы — тряпка, безхарактерность…
— Успокойся ты, ради Бога… Тебѣ это вредно въ твоемъ положеніи.
— А что мое положеніе! Какое вамъ до него дѣло!.. Вамъ ни до чего никогда дѣла нѣтъ…
Быть можетъ, другой на его мѣстѣ всталъ бы и ушелъ. Но онъ не могъ этого сдѣлать. Онъ зналъ, что она нездорова, что это, быть можетъ, все вспышки, болѣзнь, нервы. Онъ не имѣлъ права отойти отъ нея; онъ стиснулъ кулаки, и заложилъ ногу на ногу.
— Ты меня позвала только для того, чтобы говорить такія вещи?
— А! вамъ это не нравится? Слушайте, вамъ это полезно: вамъ такого зеркала еще никто не показывалъ. Любуйтесь на себя.
— Надолго мужъ уѣхалъ? — спросилъ онъ, чтобы перевести разговоръ на другую тему.
Она не отвѣчала. Грудь ея дышала еще короче, на лицѣ проступили пятна. Онъ ей былъ невыразимо противенъ. Мясистое ухо и загорѣлая красная шея, нажатая бѣлымъ воротникомъ, возбуждали въ ней отвращеніе. Онъ чертилъ палочкою по песку, и былъ рѣшительно въ недоумѣніи: чего она хочетъ, чего ей отъ него нужно?
— Я васъ не обвиняю, — заговорила она. — Виновата я, одна я виновата кругомъ. Я забыла долгъ, забыла мужа, дѣтей…
— Да вѣдь у васъ одна только дѣвочка, — поправилъ онъ.
— Это все равно: одинъ-ли, десять, — это все равно…
— А мужа вѣдь вы не любите.
— Во всякомъ случаѣ, больше чѣмъ васъ. Вы не понимаете, — о, вы не понимаете, — говорила она, ломая руки, — вы отказываетесь понять, какъ женщина, полгода назадъ, могла забыть все, и долгъ, и стыдъ, и самоуваженіе, броситься на шею мужчины, а черезъ шесть мѣсяцевъ возненавидѣть его! Вы это не понимаете, да!
— Тише! — остановилъ онъ, — дѣвочка слушаетъ, смотритъ.
— Пусть смотритъ!
Дѣвочка уставилась большими черными, какъ у матери, глазами и переводила взглядъ то на одного, то на другого.
— Пусть смотритъ, — повторила мать, но начала говорить понизивъ голосъ. — Какъ же вы, мужчины, считаете себя во сто тысячъ умнѣе насъ, женщинъ, вы хвастаетесь наблюдательностью, пишете романы…
— Развѣ я пишу? — попробовалъ было перебить онъ.
— А, я не про васъ говорю, вы развѣ способны на что-нибудь! Ну, а какъ же вы, при вашемъ умѣ и талантѣ, не можете догадаться, что во мнѣ происходить? Гдѣ же ваша опытность, о которой вы трубите на перекресткахъ? Эхъ, вы — мужчины!.. Никогда-то вы, никогда вы не въ состояніи самой простой вещи понять. Что вамъ каждый подростокъ-дѣвчонка объяснитъ, до того вы во-вѣки-вѣковъ не додумаетесь.
Она говорила это съ тою увѣренностью, которая никогда не покидаетъ женщину, когда дѣло коснется вопроса чувствъ. Она была убѣждена, что это такъ, что это иначе и быть не можетъ. Ее было не переувѣрить въ этомъ.
А онъ буквально ничего не понималъ. Онъ машинально смотрѣлъ на бѣлыя облака и сравнивалъ ту женщину, которую онъ любилъ такъ за полгода передъ тѣмъ, и которая его любила, — съ тою, которая сидѣла тутъ, бокъ-о-бокъ съ нимъ на скамейкѣ. Ахъ, какое то время было! Да нѣтъ, — то другая женщина была. То было свѣжее, молодое существо, съ душистою косою, разметавшеюся по подушкѣ, и съ такимъ огнемъ въ глубокихъ, бездонныхъ глазкахъ! Онъ горѣлъ тамъ, этотъ огонекъ, вспыхивалъ, искрился, погасалъ, опять загорался; эти бѣленькія руки сжимали его крѣпко-крѣпко, эти губки говорили ему: «Держать я буду тебя покуда силъ хватитъ, — а если уйдешь ты отъ меня, такъ не потому, что разлюблю, а потому, что объятья мои будутъ для тебя не достаточно сильны!..» И сколько часовъ, сколько дивныхъ часовъ пронеслось надъ ними… А теперь? Какъ подурнѣла она! Углы рта опустились; глаза попрежнему горятъ, но какимъ-то недобрымъ огнемъ. Платья всѣ разставлены, фигура пропала, располнѣла, а щеки спали… И сколько злости, сколько ненависти въ этомъ лицѣ! Ну, хотя бы каплю, хотя бы только каплю прежняго чувства! Нѣтъ, — словно все забыто, стерто изъ воспоминаній!
— Да, да, — заговорила она, — вотъ чего нѣтъ, и никогда не будетъ въ мужчинѣ, — это чуткости. Вы по намеку не уловите никогда того, что надо сдѣлать… а вы еще лучше, гораздо лучше многихъ.
— Спасибо за похвалу, — пробормоталъ онъ.
— Скажите, — начала она, обдавая его рѣзкимъ, черствымъ взглядомъ, и вся повернувшись къ нему, — скажите: зачѣмъ вы сюда пріѣхали? Вѣдь я васъ просила, я умоляла не ѣздить. Зачѣмъ вы пріѣхали?
— Я счелъ безчестнымъ поступить иначе, — я не могъ оставить васъ одну.
— Я бы вамъ писала.
— Мнѣ мало этого.
— Я не одна здѣсь: мужъ со мною.
Его передернуло, но онъ ничего не сказалъ.
— А вы, какую вы пользу можете мнѣ принести? Вашъ видъ, голосъ, фигура, походка — все мнѣ дѣйствуетъ на нервы. Вы каждый день стараетесь мнѣ попасться на глаза… Да по какому праву?
— Я люблю васъ! — чуть не крикнулъ онъ.
— Хороша любовь! если вы любите для васъ мое слово должно было быть закономъ. Я сказала, что не хочу, чтобы на лѣто вы ѣхали вслѣдъ за нами сюда.
— Но это свыше моихъ силъ!
— А мою болѣзнь, весь ужасъ моего положенія, причиною котораго вы, одни вы, — это вы ни во что не считаете? Да вы должны у ногъ моихъ ползать, счастливымъ быть, что я хотя изрѣдка позволю вамъ дышать однимъ воздухомъ со мною… Ахъ, это ужасно, ужасно!
Она выхватила изъ кармана платокъ, прижала къ глазамъ, ее всю забило. Зонтикъ выкувырнулся изъ ея рукъ на песокъ. Дѣвочка опять на нее въ испугѣ уставилась.
— Милая, да полно! — попробовалъ онъ ее утѣшить.
Но гдѣ же ей. было слушать его утѣшенія! Она вся отдалась своему горю: онъ склонилась головою на спинку скамейки и рыдала, рыдала…
— Ахъ, какая ты… да полно, — безпокойно говорилъ онъ, оглядываясь вокругъ.
Къ счастью, на всемъ побережьѣ никого не было; только вдали, совсѣмъ вдали, виднѣлась длинная фигура мистера Уэлькенса, на этотъ разъ по невообразимой случайности оставившаго свою подзорную трубку дома. Онъ недвижно смотрѣлъ на волны, и не намѣревался двинуться съ своего поста.
Наконецъ она успокоилась и вытерла насухо глаза; верхняя губка ея покраснѣла и вспухла. Она подняла зонтикъ и снова его распустила, онъ успѣлъ какъ-то самъ сложиться.
— Вы должны уѣхать, — сказала она неуспокоившимся голосомъ. — Вы уѣдете завтра-же. Слышите?
Онъ хотѣлъ взять ее за руку, она его отстранила.
— Хорошо, я уѣду, — отвѣтилъ онъ, — но я долженъ знать причину, почему вы настаиваете на этомъ.
— Ахъ, вы все-таки не поняли. Ну, слушайте: я виновата, — я виновата передъ мужемъ, передъ этою дѣвочкою, наконецъ, передъ собою. Я сдѣлала гадость, я измѣнила мужу. Надо, чтобы было за это искупленіе…
— Да погоди: ну вотъ все кончится у тебя, тогда мы разойдемся, ты меня забудешь, заживешь счастливо…
— Счастливо? съ вашимъ ребенкомъ? Да онъ мнѣ будетъ каждую минуту напоминать о моемъ позорѣ…
— Да, ну объ этомъ надо было раньше думать, — подавляя въ себѣ кипѣвшее бѣшенство, сказалъ онъ.
— О, я одна и буду нести всю тяжесть наказанія! — мелодраматически возразила она. — Ребенокъ будетъ жить на счётъ мужа, онъ его будетъ кормить, воспитывать, ласкать, какъ своего, — а я буду передъ нимъ всю жизнь лгать и лгать.
— Но я могу давать вамъ деньги на воспитаніе…
— Я вамъ швырну эти деньги въ лицо! — крикнула она. — Какъ вы смѣете это говорить!.. Вы знаете, что я для васъ обманула мужа, который во всякомъ случаѣ честнѣе васъ.
Онъ хотѣлъ ей сказать, что какъ же годъ тому назадъ она выдерживала бурныя сцены съ мужемъ, потому что онъ завелъ на сторонѣ какую-то барыню; онъ хотѣлъ ей напомнить, что быть можетъ она и бросилась-то къ нему потому, что была обманута мужемъ, когда желаніе мести заговорило въ ней сильнѣе другихъ чувствъ. Хотѣлъ онъ все это ей сказать, да удержался.
— Я завтра уѣду, — повторилъ онъ.
Она помолчала. Онъ всталъ, хотѣлъ было вздохнуть, но счелъ это лишнимъ.
— Куда вы? — спросила она.
— Домой, — отвѣтилъ онъ.
— Подождите, — сказала она.
Онъ сѣлъ на прежнее мѣсто.
— Послушайте, — промолвила она дотрогиваясь до его руки. — Вы на меня не се́рдитесь?
Онъ удивился этой перемѣнѣ: голосъ ея былъ гораздо мягче, да и лицо добрѣе.
— Вы не понимаете, — продолжала она, — что меня злитъ въ васъ. Меня злитъ ваше безсиліе.
— Какое безсиліе?
— Вы не можете захватить меня… Я не подчинена вамъ… Меня злитъ, что вы покойны. Ночью мужъ не спитъ, возится со мною, когда мнѣ нездоровится, а вы спите у себя на дачѣ — вамъ хоть-бы что… Вы ничѣмъ не показываете надо мною своей силы. Я хотѣла-бы любить такого человѣка, который-бы владѣлъ мною безгранично.
Онъ не выдержалъ, и улыбнулся.
— А я безсиленъ, я не могу вырвать тебя отъ мужа? Я тебѣ сколько разъ говорилъ: брось его, разойдись съ нимъ.
— Онъ мнѣ дѣвочки не отдастъ. А я не могу безъ нея.
— Да, ну такъ что же дѣлать?
— Ахъ не знаю я, — отвѣтила она, и прижалась къ нему крѣпко-крѣпко.
Онъ съ нѣкоторымъ безпокойствомъ глянулъ вдоль берега. Англичанинъ пропалъ, должно быть пошелъ за трубкою. Онъ цѣловалъ ее въ проборъ, который пришелся какъ разъ возлѣ его губъ, цѣловалъ маленькія, теплыя ручки, чувствовалъ ея голову на плечѣ…
— Что же, ѣхать мнѣ завтра? — спросилъ онъ съ недоумѣніемъ.
Она подняла голову.
— Какъ хочешь. Подожди еще два дня. Впрочемъ, нѣтъ: лучше уѣзжай. Не знаю…
Онъ взялъ ее за обѣ руки.
— Да скажи ты мнѣ одно: любишь ты меня еще, или нѣтъ?
Она прямо и серьезно посмотрѣла ему въ глаза.
— Не знаю. Десять минутъ назадъ я тебя ненавидѣла.
— За что?
— Тоже не знаю.
— Такъ что же мнѣ дѣлать? — вышелъ онъ изъ себя.
— И этого не знаю.
Она встала, подозвала дѣвочку, и взяла ее за руку.
— Во всякомъ случаѣ, — сказала она, — приходи вечеромъ пить чай. Мужъ къ тому времени вернется. Тогда и поговоримъ.
— О чемъ?
— О твоемъ отъѣздѣ… Голубчикъ, ты не сердись, я не знаю, что со мною. Только я все это говорю искренно…
Она протянула руку, которую онъ поцѣловалъ, и пошла къ небольшой калиткѣ, что бѣлѣла подъ густою чащею березъ. Платье ея мелькнуло между кустами и скрылось.
Онъ постоялъ, сжалъ значительно губы и пошелъ вдоль берега, стараясь итти по влажному песку, который былъ тверже.
— Странная женщина, — проговорилъ онъ, безучастно смотря на англичанина, старательно выпятившаго свою трубу въ неопредѣленное пространство, — и повернулъ къ себѣ на дачу. Голова его горѣла, онъ былъ очень взволнованъ.
А она, пожалуй, сказала правду, что мужчина не въ состояніи понять самой простой вещи: мужчина все или анализируетъ, или бѣсится…