Трава глушила злобный лѣсъ,
Деревья мяли траву,
Душитель-плющъ на пальму лѣзъ,
Шли вѣтви на облаву…
И ночью предъ лицомъ небесъ
Шумѣли всѣ про славу.
И въ день завѣтный, въ мірѣ томъ
(Конечно, словомъ Божьимъ)
Возросъ цвѣтокъ — смѣшной стеблёмъ,
На братьевъ непохожимъ.
И, чуждый бранямъ, жилъ онъ сномъ,
Всегда мечтой тревожимъ.
Онъ грезилъ о иномъ цвѣткѣ
Во всемъ себѣ подобномъ,
Что дремлетъ, дышитъ — вдалекѣ,
На берегу несходномъ,
И смотрится сквозь сонъ въ рѣкѣ
Съ предчувствіемъ безплоднымъ.
И въ эти дни вошла луна
Въ тотъ міръ, гдѣ солнце властно,
И пѣснь планетъ была слышна
Хвалой единогласной,
Но съ ней какъ чуждая струна
Сливался зовъ неясный.
Трава глушила злобный лес,
Деревья мяли траву,
Душитель-плющ на пальму лез,
Шли ветви на облаву…
И ночью пред лицом небес
Шумели все про славу.
И в день заветный, в мире том
(Конечно, словом Божьим)
Возрос цветок — смешной стеблём,
На братьев непохожим.
И, чуждый браням, жил он сном,
Всегда мечтой тревожим.
Он грезил о ином цветке
Во всем себе подобном,
Что дремлет, дышит — вдалеке,
На берегу несходном,
И смотрится сквозь сон в реке
С предчувствием бесплодным.
И в эти дни вошла луна
В тот мир, где солнце властно,
И песнь планет была слышна
Хвалой единогласной,
Но с ней как чуждая струна
Сливался зов неясный.
