Лихорадка изнуряетъ меня. Я дрожу какъ осиновый листъ!... Меня посылаютъ двадцать разъ на день въ разныя мѣста; на бѣду мою, Коновницынъ вспомнилъ, что я бывъ у него на ординарцахъ оказалась отличнѣйшимъ изо всѣхъ, тогда бывшихъ при немъ. «А здравствуйте, старый знакомый,» сказалъ онъ увидя меня на крыльцѣ дома, занимаемаго Главнокомандующимъ; и съ того дня не было уже мнѣ покоя: куда только нужно было послать скорѣе, Коновницынъ кричалъ: Уланскаго ординарца ко мнѣ! и бѣдный Уланскій ординарецъ носился какъ блѣдный вампиръ отъ одного полка къ другому, а иногда и отъ одного крыла арміи къ другому.
Наконецъ Кутузовъ велѣлъ позвать меня: «ну что» сказалъ онъ, взявъ меня за руку, какъ только я вошла, о покойнѣе ли у меня нежели въ полку? Отдохнулъ, ли ты? что твоя нога?» Я принуждена была сказать правду, что нога моя болитъ до нестерпимости, что отъ этого у меня всякой день лихорадка, и что я машинально только держусь на лошади, по привычкѣ, но что силы у меня нѣтъ и за пятилѣтняго ребенка. «Поѣзжай домой» сказалъ Главнокомандующій, смотря на меня съ отеческимъ состраданіемъ, «ты въ самомъ дѣлѣ похудѣлъ и ужасно блѣденъ; поѣзжай, отдохни, вылечись и пріѣзжай обратно.» При семъ предложеніи сердце мое стѣснилось: — какъ мнѣ ѣхать домой, когда ни одинъ человѣкъ теперь не оставляетъ Армію? — сказала я печально. «Чтожъ дѣлать! ты болѣнъ. Развѣ лучше будетъ когда останешься гдѣ нибудь въ лазаретѣ?
