подвигаться эпопея и не такъ выступаетъ Гомеръ въ Иліадѣ. Журналъ Агамемнона не былъ бы точнѣе въ исчисленіи разстояній и времени въ правдоподобіи военныхъ дѣйствій, чѣмъ это высокое твореніе.»
Наполеонъ не любилъ Вольтера. Тутъ вѣроятно дѣйствовало не столько литтературное, сколько политическое убѣжденіе. Ему нуженъ былъ болѣе всего порядокъ; а Вольтеръ по свойству ума и страстей своихъ былъ во многомъ нарушитель порядка. Наполеонъ видѣлъ въ Вольтерѣ идеолога, а Идеологія была ненавистна его практической и зиждительной природѣ. Вольтеръ былъ насмѣшникъ, а Наполеонъ не любилъ насмѣшки, даже и до него не касающейся, потому что насмѣшка есть орудіе независимости, ускользающее отъ управы, и особенно во Франціи — всесильное. Разбирая трагедію «Магометъ», несообразности ея историческія и нравственныя, и предлагая, чтó въ ней слѣдовало бы измѣнить, Наполеонъ говоритъ между прочимъ: «Чтобы твореніе «Магометъ» было истинно достойнымъ Французской сцены, нужно, чтобы оно могло быть читано безъ негодованія просвѣщенными людьми въ Константинополѣ, равно какъ и въ Парижѣ.» Какое вѣрное замѣчаніе, свѣтлое и глубокое опредѣленіе исторической трагедіи! Какъ падаютъ предъ ней съ возвышенной славы своей всѣ драматиче"скія творенія, написанныя съ талантомъ, но въ духѣ сочинителя, вѣка его и его общества, а не въ духѣ и не въ атмосферѣ той сферы, изъ коей выэтали они своихъ героевъ.
