Сіе мгновеніе, столь горькое для всего Христіанства, хотѣлъ я изобразить въ драматической картинѣ, и почерпнулъ духъ и характеры того вѣка изъ современныхъ лѣтописей, извѣстныхъ подъ общимъ именемъ: Gesta dei рer Franсоs (дѣла Божія чрезъ Франковъ). Не частныя страсти, горѣвшія въ груди крестоносцевъ, которыя могли сдѣлать каждаго изъ нихъ лицемъ трагическимъ, были моимъ предметомъ, нѣтъ; но паденіе цѣлаго царства, созданнаго благочестивымъ порывомъ всего Запада. Я хотѣлъ изобразить, картину того вѣка и края, сокрушенныхъ въ лицѣ ихъ любимой мечты, ихъ высокаго идеала. Я видѣлъ только предъ собою великую судьбу Іерусалима, какъ бы религію всего Запада, и герои того времени тогда только подымались предо мною, когда ихъ собственная участь мѣшалась съ участію Св. Града, подобно какъ въ обширномъ заревѣ одни только близкіе къ пожару предметы выходятъ изъ мрака, а прочіе скользятъ какъ тѣни...
Если спросятъ меня, кто герой драмы: Пустынникъ или Раймундъ? я скажу въ отвѣтъ: Іерусалимъ. — Если спросятъ: какая же ея завязка? я буду отвѣчать: опасность Іерусалима. На него одного обращенъ весь интересъ драмы; онъ одинъ связываетъ собою всѣ ея разнородныя части, — и хотя предметъ сей кажется отвлеченнымъ, но такъ сильно тревожилъ сердца рыцарей Іерусалимъ, что самъ онъ казался дѣйствующимъ лицемъ того вѣка,
