«Шахинъ-Шахъ» — смиренно проговорилъ шутъ — «позволь старому визирю, вѣрному рабу твоему, покашлять, или вели отрубить нещастному голову, пока онъ кашлемъ своимъ не раздражилъ еще всеслышащаго слуха своего владыки, и тѣмъ не навлекъ на себя еще большаго преступленія.»
Тутъ Шахъ улыбнулся, посмотрѣвъ на стараго визиря, между тѣмъ какъ старикъ съ недовѣрчивостью уныло поглаживалъ свою крашеную бороду, думая, можетъ быть, что ему скоро придется проститься съ нею.
«Кашляй, вѣрный слуга мой» — милостиво сказалъ Шахъ; и благодарственная рѣчь визиря, начиненная всѣми цвѣтами восточнаго краснорѣчія, вмѣсто того чтобы пріятно пощекотать блистательные нервы «свѣтила міра», засѣла въ узкомъ горлѣ старика, и потомъ разлилась кашлемъ по всей комнатѣ, разсмѣшивъ всѣхъ и даже самого молчаливаго Шаха.
Въ это время вошелъ ходжа и, поклонившись до земли, доложилъ, что въ гаремѣ ожидаетъ Шаха черноокая Гюль-Джагаль (роза міра) у ложа упоенія.»
«А откуда привезеша она?» спросилъ Шахъ у министра гарема.
Тутъ визирь тотчасъ смекнулъ, что эта невольница взята изъ его дома и безъ его вѣдома, и, испытавъ уже не въ первый разъ, что «солнце міра»
