своимъ легкимъ сумракомъ, прохладою и таинственною тишиною.
Ночь была тиха и тепла. Я попросилъ товарища отправиться со мною на рѣку купаться, и шумъ этой рѣки, казалось, звалъ меня на старинную бесѣду, и я бѣжалъ къ ней, какъ будто и въ волнахъ тоже живетъ воспоминанье. Мы вооружились какъ на бой, ибо здѣсь всегда удовольствіе выкупается опасностью; за то всякая бездѣлка радуетъ васъ, какъ нельзя болѣе. Съ нами было еще двое людей и два вооруженныхъ солдата въ конвоѣ, потому что опасность и ночь заставляетъ мелкихъ людей не краснѣя окружать себя великолѣпною свитою: и по чему же не такъ, кто не пользуется случаемъ? да при томъ я вѣдь первое лице въ этой крѣпости. Какъ угодно называйте, хоть скажите, что на безрыбьѣ и ракъ рыба, однако я все-таки первое лице въ этомъ закоулкѣ. Безопасный пріютъ, стѣна крѣпости, осталась за нами — а впереди, можетъ быть, насъ ждала опасность; но не смотря на это, мы пошли къ рѣкѣ.
Мѣсяцъ освѣщалъ всю равнину. Вдали чернѣлся лѣсъ и посреди ночной мглы казался онъ какъ будто черная туча въ ясный полдень, и тутъ между деревьями блестѣли волны Нижига, осеребренныя луною. Надъ ними гордо возвышался угрюмый Ярсуканъ, усѣянный гранитами скалъ и одѣтый въ зеленую, бархатную мантію душистыхъ травъ. Эта угрюмая гора, всегдашній пріютъ вѣтра
