Вѣра улыбнулась ему.
— Я все сказала!
— Все! — повторилъ солдатъ и вздохнулъ. — Насчетъ деревни — хорошо. И все — хорошо! Такъ я и думалъ, все — вѣрно…
— Вродѣ сказки это! — пробормоталъ рыжій. — Эхъ, дьяволы, дьяволы…
— Что съ людьми сдѣлано, братцы, а? — спросилъ Шамовъ звонко и тоскливо.
Густо легли на землю, выйдя изъ лѣса, тѣни ночи, въ черной массѣ мельницы сверкали огни.
— Смотрите, опять разгорается! — неожиданно для себя и радостно крикнула Вѣра.
Солдаты посмотрѣли, кто-то угрюмо сказалъ:
— Пускай горитъ, песъ съ ней! Она третій день курится.
Это равнодушіе сконфузило дѣвушку.
У ногъ ея, согнувшись и обнявъ колѣна, сидѣлъ Исаевъ, улыбался большой, неумной, доброй улыбкой и бормоталъ:
— Чисто раздѣлано!
Авдѣевъ молча растиралъ себѣ грудь длинными руками, и всѣ остальные тоже молчали. Вѣрѣ становилось неловко, говорить она уже не могла и не хотѣла.
— Надо бы еще разъ собраться? — вопросительно и невнятно пробормоталъ Шамовъ.
Вера улыбнулась ему.
— Я всё сказала!
— Всё! — повторил солдат и вздохнул. — Насчёт деревни — хорошо. И всё — хорошо! Так я и думал, всё — верно…
— Вроде сказки это! — пробормотал рыжий. — Эх, дьяволы, дьяволы…
— Что с людьми сделано, братцы, а? — спросил Шамов звонко и тоскливо.
Густо легли на землю, выйдя из леса, тени ночи, в чёрной массе мельницы сверкали огни.
— Смотрите, опять разгорается! — неожиданно для себя и радостно крикнула Вера.
Солдаты посмотрели, кто-то угрюмо сказал:
— Пускай горит, пёс с ней! Она третий день курится.
Это равнодушие сконфузило девушку.
У ног её, согнувшись и обняв колена, сидел Исаев, улыбался большой, неумной, доброй улыбкой и бормотал:
— Чисто разделано!
Авдеев молча растирал себе грудь длинными руками, и все остальные тоже молчали. Вере становилось неловко, говорить она уже не могла и не хотела.
— Надо бы ещё раз собраться? — вопросительно и невнятно пробормотал Шамов.
