своей невѣрующей усмѣшкой. И не найдя, что отвѣтить ему, она негромко повторила:
— Мнѣ все равно…
Не отвѣтивъ, солдаты зашагали по плотинѣ, былъ слышенъ тревожный шопотъ Шамова, потомъ раздался голосъ Авдѣева:
— Форситъ…
Ей захотѣлось крикнуть:
— Негодяй!
— Не придетъ…
Понявъ, что онъ нарочно дразнитъ ее, издѣвается надъ нею, она крикнула, почти угрожая:
— Я — приду!
Бѣлое пятно скрылось, проглоченное лѣсомъ. Стало тихо и жутко.
Вѣра поднималась по обрыву, песокъ подъ ногами осыпался и сердито шуршалъ, мѣшая идти, она хваталась руками за вѣтви и стволы деревьевъ, сползала внизъ и снова торопливо лѣзла, не оглядываясь назадъ, до боли возмущенная и полная жуткаго трепета. На верху обрыва она сѣла на песокъ и, поправляя растрепавшіеся волосы, подумала, печально и обиженно:
— Какая я неловкая, глупая… и — боюсь…
По ея щекамъ быстро потекли слезы и она замерла въ тяжелой думѣ о себѣ, маленькой и безсильной, о великой правдѣ, которая жила въ ея
своей неверующей усмешкой. И не найдя, что ответить ему, она негромко повторила:
— Мне всё равно…
Не ответив, солдаты зашагали по плотине, был слышен тревожный шёпот Шамова, потом раздался голос Авдеева:
— Форсит…
Ей захотелось крикнуть:
— Негодяй!
— Не придёт…
Поняв, что он нарочно дразнит её, издевается над нею, она крикнула, почти угрожая:
— Я — приду!
Белое пятно скрылось, проглоченное лесом. Стало тихо и жутко.
Вера поднималась по обрыву, песок под ногами осыпался и сердито шуршал, мешая идти, она хваталась руками за ветви и стволы деревьев, сползала вниз и снова торопливо лезла, не оглядываясь назад, до боли возмущённая и полная жуткого трепета. На верху обрыва она села на песок и, поправляя растрепавшиеся волосы, подумала, печально и обиженно:
— Какая я неловкая, глупая… и — боюсь…
По её щекам быстро потекли слёзы и она замерла в тяжёлой думе о себе, маленькой и бессильной, о великой правде, которая жила в её
