Солдатъ замолчалъ, поднялъ голову и, глядя въ небо, сталъ слушать.
Лѣсъ былъ наполненъ тѣнями ночи, онѣ смотрѣли на плотину и воду омута сквозь вѣтви сосенъ уже черныя, но еще боялись выйти на открытое пространство.
— Это Авдѣевъ поетъ, — сказалъ солдатъ тихонько и опустилъ голову. Мягкій голосъ выбивался изъ лѣса и задумчиво плылъ въ тишинѣ.
— По-о-ноча-амъ…
— Хорошая пѣсня, — молвилъ солдатъ, — Авдѣевъ у насъ въ ротѣ первый по голосу, только онъ невеселый. Вотъ вы ему скажите все это — онъ понимаетъ…
Вѣрѣ хотѣлось уйти, но она почувствовала, что это будетъ неловко и сѣла снова на бревно, усталая и недовольная собой.
— Э-эхъ да, по но-очамъ она…
Солдатъ снова вскинулъ голову, закрылъ глаза, неожиданно, вполголоса подхватилъ замиравшіе звуки пѣсни:
— Ма-атушка моя родная-а…
И, улыбаясь, замѣтилъ:
— И я тоже люблю пѣсни пѣть…
А изъ лѣсу ему отвѣтили грустно и безнадежно:
Солдат замолчал, поднял голову и, глядя в небо, стал слушать.
Лес был наполнен тенями ночи, они смотрели на плотину и воду омута сквозь ветви сосен уже чёрные, но ещё боялись выйти на открытое пространство.
— Это Авдеев поёт, — сказал солдат тихонько и опустил голову. Мягкий голос выбивался из леса и задумчиво плыл в тишине.
— По-о-ноча-ам…
— Хорошая песня, — молвил солдат, — Авдеев у нас в роте первый по голосу, только он невесёлый. Вот вы ему скажите всё это — он понимает…
Вере хотелось уйти, но она почувствовала, что это будет неловко и села снова на бревно, усталая и недовольная собой.
— Э-эх да, по но-очам она…
Солдат снова вскинул голову, закрыл глаза, неожиданно, вполголоса подхватил замиравшие звуки песни:
— Ма-атушка моя родная-а…
И, улыбаясь, заметил:
— И я тоже люблю песни петь…
А из лесу ему ответили грустно и безнадежно:
