жгетъ, и это непорядокъ — а, однако, земли то мужику надобно!?
Слова сыпались изъ его рта торопливо, онъ мигалъ глазами, точно ослѣпленный, оглядывался по сторонамъ, махая правой рукой и топтался на мѣстѣ, похожій на пойманную рыбу.
— Вотъ приду я домой, — убѣдительно говорилъ онъ, — а къ чему приду? Земли у насъ съ братомъ три съ половиной — развѣ обернешься съ ней? А у брата двое ребятъ. Да если, скажемъ, я женюсь, тоже и дѣти — чего будетъ? По одной горсти земли-то! ?
Все, что онъ говорилъ, казалось Вѣрѣ эгоизмомъ мужика и глупостью солдата, она слушала холодно, искала въ его словахъ звуки искренней скорби человѣка, не находила ихъ, и въ ней росло чувство недовольства собой.
— Ну — разбудила я въ немъ крестьянина, какой же въ этомъ смыслъ? — съ досадой спросила она себя.
А солдатъ все говорилъ, быстро перескакивая съ одного на другое, и было трудно слѣдить за его безсвязною рѣчью.
Въ лѣсу родился протяжный, печальный звукъ.
— Кто-то идетъ, — сказала Вѣра, вставая.
жгёт, и это непорядок — а, однако, земли-то мужику надобно!?
Слова сыпались из его рта торопливо, он мигал глазами, точно ослеплённый, оглядывался по сторонам, махая правой рукой и топтался на месте, похожий на пойманную рыбу.
— Вот приду я домой, — убедительно говорил он, — а к чему приду? Земли у нас с братом три с половиной — разве обернёшься с ней? А у брата двое ребят. Да если, скажем, я женюсь, тоже и дети — чего будет? По одной горсти земли-то! ?
Всё, что он говорил, казалось Вере эгоизмом мужика и глупостью солдата, она слушала холодно, искала в его словах звуки искренней скорби человека, не находила их, и в ней росло чувство недовольства собой.
— Ну — разбудила я в нём крестьянина, какой же в этом смысл? — с досадой спросила она себя.
А солдат всё говорил, быстро перескакивая с одного на другое, и было трудно следить за его бессвязною речью.
В лесу родился протяжный, печальный звук.
— Кто-то идёт, — сказала Вера, вставая.
