— Развѣ не чувствуешь? Ахъ ты, Господи! Какъ же нѣтъ? А что дѣлать? Приказываютъ! Идутъ на усмиреніе солдаты и каждый понимаетъ куда и для чего. И всѣ злятся, нарочно даже разжигаютъ злость, чтобы забыть себя. Ругаютъ дорогой мужиковъ — дескать изъ за нихъ — сволочей, шагаемъ по жарѣ, отъ нихъ намъ безпокойство. Надо быть злымъ — приказано!
— Какой ничтожный онъ! — невольно подумала дѣвушка, разглядывая солдата недобрыми глазами, и леккость побѣды была непріятна ей.
— И, конечно, бываетъ, вѣрно вы сказали, ты идешь усмирять бунтъ, а дома у тебя свои бунтуютъ, ну-да! У насъ въ третьей ротѣ саратовскій солдатикъ чуть не помѣшался въ умѣ — онъ человѣка закололъ во время бунта, а дома у него старшаго брата въ каторгу заслали, а младшаго засѣкли, умеръ, тоже за бунтъ, — вотъ вамъ! Ты бьешь здѣсь, а твоихъ — дома, и вездѣ — солдаты! Казаки тоже, ну — казакъ онъ чужой, почти не русскій, дома у него бунта нѣтъ, онъ — другой жизни. А нашему брату каково? Сѣчешь человѣка, а думаешь — можетъ отца твоего теперь тоже сѣкутъ? Чай и мы люди, барышня, а вы вините насъ, дескать — вы звѣри… ну, Господи-же! Ужъ какой законъ, если русскій русскаго бьетъ на смерть! За это въ тюрьму садятъ. Конечно, народъ озлился, помѣщиковъ
— Разве не чувствуешь? Ах ты, Господи! Как же нет? А что делать? Приказывают! Идут на усмирение солдаты и каждый понимает куда и для чего. И все злятся, нарочно даже разжигают злость, чтобы забыть себя. Ругают дорогой мужиков — дескать из-за них — сволочей, шагаем по жаре, от них нам беспокойство. Надо быть злым — приказано!
— Какой ничтожный он! — невольно подумала девушка, разглядывая солдата недобрыми глазами, и лёгкость победы была неприятна ей.
— И, конечно, бывает, верно вы сказали, ты идёшь усмирять бунт, а дома у тебя свои бунтуют, ну-да! У нас в третьей роте саратовский солдатик чуть не помешался в уме — он человека заколол во время бунта, а дома у него старшего брата в каторгу заслали, а младшего засекли, умер, тоже за бунт, — вот вам! Ты бьёшь здесь, а твоих — дома, и везде — солдаты! Казаки тоже, ну — казак он чужой, почти не русский, дома у него бунта нет, он — другой жизни. А нашему брату каково? Сечёшь человека, а думаешь — может отца твоего теперь тоже секут? Чай и мы люди, барышня, а вы вините нас, дескать — вы звери… ну, Господи же! Уж какой закон, если русский русского бьёт на смерть! За это в тюрьму садят. Конечно, народ озлился, помещиков
