мельницу — это зачѣмъ? Авдѣевъ говоритъ — дикость это, потому какъ все есть человѣческая работа, и надо ее жалѣть. Работу, говоритъ, надо цѣнить безъ обиды, а не истреблять зря…
Онъ пристально взглянулъ въ лицо Вѣры и строго спросилъ:
— А вы кто здѣсь будете?
— Я? Подруга учительницы…
— М-м…
— А что?
— Такъ. Во время пожара здѣсь были?
— Нѣтъ.
Солдатъ отвернулся и сталъ слѣдить за поплавкомъ. Вѣра почувствовала себя задѣтой его вопросами, въ нихъ явно звучало подозрѣніе. Она рѣшительно опустилась на бревно сзади солдата и выше его и негромко, мягко, но строго заговорила:
— Вы понимаете то, что васъ заставляютъ дѣлать?
Дѣвушка нѣсколько недѣль агитировала среди рабочихъ въ городѣ, она уже считала себя опытной, но ей впервые приходилось говорить солдату, ее щекоталъ острый холодокъ опасности, и это возбуждало, увеличивая силу словъ.
Въ началѣ ея рѣчи, солдатъ молча и удивленно посмотрѣлъ на нее и невнятно буркнулъ что то, потомъ онъ отвернулся къ спокойному лицу омута
мельницу — это зачем? Авдеев говорит — дикость это, потому как всё есть человеческая работа, и надо её жалеть. Работу, говорит, надо ценить без обиды, а не истреблять зря…
Он пристально взглянул в лицо Веры и строго спросил:
— А вы кто здесь будете?
— Я? Подруга учительницы…
— М-м…
— А что?
— Так. Во время пожара здесь были?
— Нет.
Солдат отвернулся и стал следить за поплавком. Вера почувствовала себя задетой его вопросами, в них явно звучало подозрение. Она решительно опустилась на бревно сзади солдата и выше его и негромко, мягко, но строго заговорила:
— Вы понимаете то, что вас заставляют делать?
Девушка несколько недель агитировала среди рабочих в городе, она уже считала себя опытной, но ей впервые приходилось говорить солдату, её щекотал острый холодок опасности, и это возбуждало, увеличивая силу слов.
В начале её речи, солдат молча и удивлённо посмотрел на неё и невнятно буркнул что-то, потом он отвернулся к спокойному лицу омута
