ноги держалъ. Одного — стараго… старикъ древній! Начальство говоритъ — онъ самый главный заводчикъ всему этому дѣлу…
Онъ отвернулся къ водѣ и задумчиво, но разсудительно добавилъ, какъ бы говоря самъ себѣ.
— Чай, поди-ка, это ошибка — что-же онъ можетъ, этакій старичекъ?
— Вамъ его жалко? — рѣзко спросила Вѣра. Добродушіе солдата возмущало ее, въ ней быстро росло острое желаніе придавить и унизить этого человѣка сознаніемъ его вины передъ людьми.
— А какъ же? — пробормоталъ солдатъ. — И собаку жалко, не токмо человѣка… Одного когда пороли, плакалъ онъ — не виноватъ, говоритъ, простите, не буду — плакалъ! А другой — только зубомъ скрипитъ, молчитъ, не охнулъ… ну, его и забили-же! Встать съ земли не могъ, подняли на ноги, а изо рта у него кровь — губу, что-ли, прикусилъ онъ или такъ, съ натуги это? Даже не понять — отчего кровъ изо рта? По зубамъ его не били…
Теперь солдатъ говорилъ тихо, раздумчиво и дергалъ головой снизу вверхъ. Въ его словахъ Вѣра не слышала сожалѣнія, въ нихъ неясно звучала странная путаница разныхъ чувствъ, и всѣ они расплывались въ мутномъ и осторожномъ недоумѣніи,
ноги держал. Одного — старого… старик древний! Начальство говорит — он самый главный заводчик всему этому делу…
Он отвернулся к воде и задумчиво, но рассудительно добавил, как бы говоря сам себе.
— Чай, поди-ка, это ошибка — что же он может, этакий старичок?
— Вам его жалко? — резко спросила Вера. Добродушие солдата возмущало её, в ней быстро росло острое желание придавить и унизить этого человека сознанием его вины перед людьми.
— А как же? — пробормотал солдат. — И собаку жалко, не токмо человека… Одного когда пороли, плакал он — не виноват, говорит, простите, не буду — плакал! А другой — только зубом скрипит, молчит, не охнул… ну, его и забили же! Встать с земли не мог, подняли на ноги, а изо рта у него кровь — губу, что ли, прикусил он или так, с натуги это? Даже не понять — отчего кровъ изо рта? По зубам его не били…
Теперь солдат говорил тихо, раздумчиво и дёргал головой снизу вверх. В его словах Вера не слышала сожаления, в них неясно звучала странная путаница разных чувств, и все они расплывались в мутном и осторожном недоумении,
