блескѣ. Щедро облитая горячимъ солнцемъ, ласково окутанная сизыми дымами, мельница жила тихо угасавшею жизнью, печальной и странно красивой. И все вокругъ мягко краснѣло, одѣтое въ парчевыя тѣни, въ огненныя пятна тусклаго золота, все было насыщено задумчивой, спокойной пѣснью весны и жизни, — вечеръ былъ красивъ, какъ влюбленный юноша.
…На плотинѣ, свѣсивъ ноги, сдвинувъ фуражку на затылокъ, сидѣлъ солдатъ въ бѣлой рубахѣ, съ удилищемъ въ рукахъ; онъ наклонился надъ водой, точно готовясь прыгнуть въ нее. Длинный, гибкій прутъ ежеминутно разсѣкалъ воздухъ, взлетая кверху, солдатъ смѣшно размахивалъ руками, и пятки его глухо стучали по сырымъ бревнамъ плотины — рѣзко бѣлый и суетливый, онъ былъ лишнимъ въ тихой гармоніи красокъ вечера.
Непріязненно сдвинувъ брови, Вѣра напомнила себѣ:
— Билъ мужиковъ.
Но это не вызвало въ ней того чувства, которое, казалось ей, она должна была бы испытывать къ солдату.
— Если подойти къ нему, онъ навѣрное скажетъ дерзость, — лѣниво подумала дѣвушка и, сорвавъ сочный листъ буковицы, погладила имъ
блеске. Щедро облитая горячим солнцем, ласково окутанная сизыми дымами, мельница жила тихо угасавшею жизнью, печальной и странно красивой. И всё вокруг мягко краснело, одетое в парчовые тени, в огненные пятна тусклого золота, всё было насыщено задумчивой, спокойной песнью весны и жизни, — вечер был красив, как влюблённый юноша.
…На плотине, свесив ноги, сдвинув фуражку на затылок, сидел солдат в белой рубахе, с удилищем в руках; он наклонился над водой, точно готовясь прыгнуть в неё. Длинный, гибкий прут ежеминутно рассекал воздух, взлетая кверху, солдат смешно размахивал руками, и пятки его глухо стучали по сырым брёвнам плотины — резко белый и суетливый, он был лишним в тихой гармонии красок вечера.
Неприязненно сдвинув брови, Вера напомнила себе:
— Бил мужиков.
Но это не вызвало в ней того чувства, которое, казалось ей, она должна была бы испытывать к солдату.
— Если подойти к нему, он наверное скажет дерзость, — лениво подумала девушка и, сорвав сочный лист буковицы, погладила им
