— А ты — сожрешь? — повторилъ Яковлевъ.
Рыжій взглянулъ на него и, переступивъ съ ноги на ногу, угрюмо отвѣтилъ:
— Я, братъ, въ Августѣ срокъ кончаю…
— Это все равно! — сказалъ Яковлевъ, оскаливъ зубы. — Завтра ротный заставитъ тебя — и ты сожрешь младенца, да еще собственнаго… Что есть солдатъ?
Онъ сухо засмѣялся. Рыжій взглянулъ на него, стукнулъ о камни прикладомъ ружья и, круто повернувъ шею, крикнулъ во тьму:
— Маловъ! Скорѣй…
— Озорникъ онъ, Маловъ! — вполголоса заговорилъ Семенъ. — Давеча, когда стрѣляли въ бунтующихъ, онъ все въ брюхо норовилъ… Я говорю — Маловъ, зачѣмъ-же безобразить? Ты бей въ ноги. А онъ говоритъ — я вѣдь въ студентовъ все катаю…
Семенъ вздохнулъ и такъ-же монотонно, безцвѣтно продолжалъ:
— А, между прочимъ, я такъ думаю — студенты хорошій народъ. У насъ въ деревнѣ двое на дачѣ жили… такъ они куда угодно съ мужиками. И выпить согласны, и прошеніе написать, и объяснятъ все… книжки давали читать… Блестятъ, бывало, какъ мѣдь на солнцѣ. Веселые, честные люди, ей Богу. Потомъ пріѣхалъ къ нимъ
— А ты — сожрёшь? — повторил Яковлев.
Рыжий взглянул на него и, переступив с ноги на ногу, угрюмо ответил:
— Я, брат, в августе срок кончаю…
— Это всё равно! — сказал Яковлев, оскалив зубы. — Завтра ротный заставит тебя — и ты сожрёшь младенца, да ещё собственного… Что есть солдат?
Он сухо засмеялся. Рыжий взглянул на него, стукнул о камни прикладом ружья и, круто повернув шею, крикнул во тьму:
— Малов! Скорей…
— Озорник он, Малов! — вполголоса заговорил Семён. — Давеча, когда стреляли в бунтующих, он всё в брюхо норовил… Я говорю — Малов, зачем же безобразить? Ты бей в ноги. А он говорит — я ведь в студентов всё катаю…
Семён вздохнул и так же монотонно, бесцветно продолжал:
— А, между прочим, я так думаю — студенты хороший народ. У нас в деревне двое на даче жили… так они куда угодно с мужиками. И выпить согласны, и прошение написать, и объяснят всё… книжки давали читать… Блестят, бывало, как медь на солнце. Весёлые, честные люди, ей-богу. Потом приехал к ним
