Скучно-безцвѣтные дни,— сумерки, вмѣсто дневного
Свѣта, застигли меня, здѣсь,— на степномъ перепутьѣ;
То ливень лилъ, то кругомъ хутора вылъ мокрый вѣтеръ;
Муза, и та, наконецъ, вмѣстѣ со мной стала дрогнуть.
Все говорило ей: стой! не залетай высоко!..
Здѣсь даже сказки свои перезабыла старуха,
И безъ осмысленныхъ словъ тянется грустный напѣвъ.
Вдругъ, наступила жара: въ щели лучи пронизались,
И посвѣтлѣло въ сѣняхъ, и заскрипѣли ворота;
Сталъ просыхать черноземъ, и колея со двора
Черезъ проселокъ меня въ сѣрую степь увела,—
Въ эту широкую степь, гдѣ ни куста, ни пригорка.
Къ вечеру зной посвѣжѣлъ, воздухъ былъ мягко-прозраченъ;
Вьющійся столбъ комаровъ сталъ провожать меня; гдѣ-то
Свистнулъ,— должно-быть, сурокъ, и, какъ струна басовая,
Скучно-бесцветные дни,— сумерки, вместо дневного
Света, застигли меня, здесь,— на степном перепутье;
То ливень лил, то кругом хутора выл мокрый ветер;
Муза, и та, наконец, вместе со мной стала дрогнуть.
Всё говорило ей: стой! не залетай высоко!..
Здесь даже сказки свои перезабыла старуха,
И без осмысленных слов тянется грустный напев.
Вдруг наступила жара: в щели лучи пронизались,
И посветлело в сенях, и заскрипели ворота;
Стал просыхать чернозем, и колея со двора
Через проселок меня в серую степь увела,—
В эту широкую степь, где ни куста, ни пригорка.
К вечеру зной посвежел, воздух был мягко-прозрачен;
Вьющийся столб комаров стал провожать меня; где-то
Свистнул,— должно быть, сурок, и, как струна басовая,
