могу, рассматривать чужие писания — буду очень охотно. Но прежде всего скажу вообще об этом деле. — Очень трудно мне представить самое его осуществление, то есть, какую меру сведений можно заключить в самоучителе, и как эти самоучители будут действовать, т. е. читаться и пониматься, и что изо всего этого выйдет. Но совершенно согласен, что изложение должно быть и просто, и вполне строго. Мысль эта, однако, уже была не раз приводима в исполнение. Существует и у нас целая литература таких книг, а за границею их еще больше. К несчастию, я вовсе не знаком с этой литературою. Но первым делом, конечно, — нужно пересмотреть эту литературу, выбрать хорошее из русского, а чего недостает — перевести. Если бы я был министром просвещения, то непременно учредил бы правильный и непрерывный перевод иностранных учебников. По тем частям, по которым я рассматриваю книги в Ученом комитете [т. е. в Ученом комитете министерства народного просвещения, где Н. Н. Страхов был членом. Ред.], я знаю, как неизмеримо далеко иностранные учебники (ботаники, зоологии, физики и т. п.) превосходят наши, обыкновенно едва-едва терпимые. Меня ужасает эта непрерывная фабрикация плохих книг, возрастающая с каждым годом. Плохие книги есть зло, потому что мешают хорошим. Так что, если приниматься за издание новых книг, то нужно уже быть твердо уверенным, что книги выйдут хорошие. Англичане, чтобы избежать всяких колебаний, поступают очень умно: они учат геометрии по Эвклиду, а началам механики по Ньютону. Тут в достоинстве книги нельзя сомневаться. Итак, мой совет — пересмотреть литературу. Вновь составлять книги — наверное будет меньше удачи. Если что будут переводить, то я готов обучать переводчиков, как это мне доводилось много раз. На всякие совещания также готов, лишь бы не приходилось ездить по вечерам» (см. ПС, № 198).
1886 г. Октября 10—20? Я. П.
Вчера получили ваши письма, дорогой другъ. Спасибо вамъ за то, что пишете моимъ дѣвочкамъ и поддерживаете въ нихъ духъ Божій. Я сижу теперь прямо на креслѣ и перебираюсь съ мѣста на мѣсто съ помощью человѣка, на к[оторомъ] вишу одной стороной: то это жена, то Сережа,1 то Маша.2 Все идетъ прекрасно, но стараюсь не разрушать въ себѣ сознанія близости смерти среди жизни. Не сплю, какъ надо, и потому нервы слабы и голова, и не могу работать — писать. Происходитъ другая внутренняя и отчасти внѣшняя работа общенія съ Богомъ и людьми, которую сознаю и радъ. Радуюсь на васъ и съ жутостью ожидаю то, что выйдетъ у васъ. У меня есть странное чувство жутости къ самымъ мнѣ важнымъ явленіямъ жизни. Такое у меня чувство къ устройству жизни Озмидовской
