Страница:L. N. Tolstoy. All in 90 volumes. Volume 60.pdf/38

Эта страница не была вычитана

(«Семейное счастье»), и есть целые пачки моих писем к ней».[1] Таким образом, основная тема романа была глубоко личной. Толстой собирался жениться, и поэтому его волновали вопросы будущих отношений с женой.

Если можно говорить о социальной теме в этом произведении, то это тема утверждения патриархальной усадебно-помещичьей жизни, которая противопоставлена свету, «праздности, роскоши глупого общества».[2] В романе высказывается мысль о пагубном влиянии светской жизни на «семейное счастье». Герой и героиня вели тихую и мирную жизнь, которая приносила им свои маленькие радости, и ничто не омрачало ее. Но стоило им прожить несколько месяцев в Петербурге, как все неузнаваемо переменилось. Уже не было прежней задушевности в отношениях между ними, напротив, появились холодность, отчужденность. Светская жизнь, таким образом, лишает человека чистоты и искренности переживаний и воспитывает в нем притворство, лживость, холодную, расчетливую любезность. Она разрушает «семейное счастье». Чистый эмоциональный мир героини после нескольких месяцев светской жизни оказывается загрязненным.

Существенный недостаток романа — в полном отсутствии социальной, общественной мотивировки душевной жизни героев, в нем нет воздуха эпохи. Героиня, ведя от своего имени повествование, главное — если не исключительное — внимание сосредоточивает на анализе своих собственных чувств и переживаний, на истории своей души, и в замкнутый мирок ее интимных волнений, естественно, почти не попадают социальные отражения эпохи. В художественном отношении роман явился свидетельством утраты Толстым своего собственного творческого лица — это был крайний результат пагубного влияния «литературных друзей».

Несмотря на серьезные недостатки, роман получил полное одобрение Боткина, настоявшего на том, чтобы Толстой его напечатал. И только в корректурах автор «увидал», «какое постыдное», «мерзкое сочинение» его роман, «во всем слова живого — нет. И безобразие языка, — вытекающее из безобразия мысли, невообразимое». Он укоризненно писал Боткину:

  1. T. 5, стр. 304.
  2. Там же, стр. 122.
34