содержанием искусства, по его мнению, должно быть «высшее религиозное сознание эпохи». Мировое искусство потому и деградировало, утверждает он, что представители высших классов, утратив веру в официальную религию, не обрели другой, более высокой, религии. Возрождение искусства, пишет Толстой, возможно лишь тогда, когда оно станет «орудием перенесения религиозного христианского сознания из области разума и рассудка в область чувства».[1]
Эти утверждения соседствуют в Дневниках с глубоко верными эстетическими суждениями художника, свидетельствуя о глубокой противоречивости его эстетических взглядов.
Выдвигая такие требования к произведениям искусства, как глубокая содержательность, современность и новизна содержания, высокое совершенство художественной формы и прежде всего ясность и общедоступность, Толстой опирался на собственный писательский опыт. Вместе с тем, напряженно работая над вопросами эстетики, Толстой ставил и перед самим собой новые художественные задачи. «Моя работа над искусством многое уяснила мне», — указывает он в Дневнике. Задумывая новые художественные произведения, Толстой выражает уверенность в том, что «они будут совсем другие» (стр. 169). Эти высказывания Толстого говорят о нем как о неутомимом новаторе, искавшем все новых и новых путей в искусстве, требовавшем, чтобы то, «что говорит художник, было совершенно ново и важно для всех людей».[2]
Поисками нового и важного была отмечена и творческая работа Толстого, относящаяся ко второй половине 90-х годов.
Вторая половина 90-х годов — пора напряженной работы над романом «Воскресение», крупнейшим произведением позднего Толстого, одним из величайших достижений критического реализма.
Многочисленные дневниковые записи, относящиеся к «Воскресению», ярко освещают творческую историю романа. Они показывают, как расширялся и углублялся авторский замысел,
