минуту. Я оглянулась: кроткий, нежный взгляд, как бы просящий прощения, был устремлен на меня. Я взяла его за руку и сказала:
— Прости меня! Я сама не знаю, чтò я говорила.
— Да; но я знаю, чтò ты говорила, и ты правду говорила.
— Что? — спросила я.
— Что нам надо в Петербург ехать, — сказал он. — Нам тут теперь делать нечего.
— Как хочешь, — сказала я.
Он обнял меня и поцеловал.
— Ты прости меня, — сказал он. — Я виноват перед тобою.
В этот вечер я долго играла ему, а он ходил по комнате и шептал что-то. Он имел привычку шептать, и я часто спрашивала у него, что он шепчет, и он всегда, подумав, отвечал мне именно то, что он шептал: большею частию стихи и иногда ужасный вздор, но такой вздор, по которому я знала настроение его души.
— Что ты нынче шепчешь? — спросила я.
Он остановился, подумал и, улыбнувшись, отвечал два стиха Лермонтова:
|
«Нет, он больше, чем человек; он всё знает! — подумала я: — как не любить его!»
Я встала, взяла его за руку и вместе с ним начала ходить, стараясь попадать ногу в ногу.
— Да? — спросил он улыбаясь, глядя на меня.
— Да, — сказала я шопотом; и какое-то веселое расположение духа охватило нас обоих, глаза наши смеялись, и мы шаги делали всё больше и больше, и всё больше и больше становились на цыпочки. И тем же шагом, к великому негодованию Григория и удивлению мамаши, которая раскладывала пасьянс в гостиной, отправились через все комнаты в столовую, а там остановились, посмотрели друг на друга и расхохотались.
Через две недели, перед праздником, мы были в Петербурге.
Наша поездка в Петербург, неделя в Москве, его, мои родные, устройство на новой квартире, дорога, новые города,