хохотала, когда он упал, бегая за нею,[1] нравилось, как она неумело, но мило и верно пела итальянские арии, нравилось, как она по вечерам, садясь в отцовское кресло, мгновенно засыпала и вдруг, смеясь, просыпалась. Все ждали, что Иосиф сделает предложение, но, к удивлению всех, он уехал, не сделав его. Только Альбина в самой глубине души, не говоря этого даже себе, поняла, отчего это случилось. В глубине души она знала, что он любит ее и она также любит его. Ей жалко было сестру. Она ее еще больше полюбила, чем прежде, но что ж ей было делать.
Пшиздецкие жили своими семейными, домашними интересами, старик открыл новое лечение и испытывал его. Мать с трудом вела большое хозяйство. Дочери шили в пяльцах, играли на арфе, переписывались с другинями и скучали. Сначала думали на зиму ехать в Варшаву, но в Варшаве шла революция.
Вся семья Пшиздецких с волнением следила за революцией. Старик ругал русское правительство, но не ожидал ничего хорошего. Мать молилась за Польшу и борящегося[2] Давида с Голиафом. Эрнестина[3] была почти равнодушна. Ее увядающая, никому не нужная красота поглощала почти все ее чувства и мысли. Альбина горела патриотическим огнем и решила бежать в мужском платье и пристать к патриотам. Мать застала ее перед зеркалом в мужском платье. Сказала отцу. Отец стал выговаривать ей. Она наговорила ему грубостей. Отец велел запереть ее.[4] В заточении она так жалостно плакала, что мать пришла утешать ее. Она целовала мать в лицо, руки и говорила, что она не может, не может. Но обещала не убегать из дома и примирила с собой отца, который не мог не улыбаться и не просиявать, когда она ласкалась к нему.
Революция была задавлена, сотни тысяч людей были расстреляны, забиты палками, сосланы. В числе пострадавших, хотя и не самых главных, был и Мигурский. Его приговорили к отдаче в линейные батальоны и сослали в Уральск. Перед отправлением своим в Уральск, он написал трогательное письмо Пшиздецким, вспоминая свои отношения к ним, в особенности свой последний приезд к ним. Он говорил, что это было самое счастливое время его жизни, воспоминание о котором утешало его во время заключения в крепости и суда. Писал, что он не раскаивается в том, что участвовал в святом деле освобождения отчизны и что готов страдать за нее. Писал еще нечто, как бы намекающее на что-то, что какие бы ни были его планы и мечты в тот последний его приезд, который останется вечно самой
