— Мадам Маглуар, постелите чистое белье на постель в алькове.
Мадам Маглуар ушла исполнять приказание. Епископ обернулся к посетителю.
— Сядьте, сударь, и обогрейтесь. Мы сейчас будем ужинать, во время ужина вам приготовят постель.
Путешественник, очевидно, понял. Выражение лица его, угрюмое и жестокое, перешло в удивленное, недоверчивое, радостное, и он принялся бормотать, как человек, сбитый с толку:
— Вот как? Вишь ты! Так оставаться? Не гòните меня! Каторжника! Называете сударем. Говорите «вы», а не «ты»! Не говорите: ступай прочь собака, как говорили мне все. Я ждал, что вы меня вытолкаете. Потому-то я уж сразу и сказал вам, кто я такой. А вы зовете ужинать и постель с бельем, как у всех! Девятнадцать лет я не спал в постели! Хорошие же вы люди! Извините, господин трактирщик, как ваше имя? Я заплачу, сколько бы вы ни потребовали. Вы честный человек. Ведь вы трактирщик?
— Я священник, — ответил епископ.
— Священник! — возразил каторжник. — Вы, верно, священник этой большой церкви? В самом деле, одурел же я, что не заметил вашей скуфьи.
Говоря это, он положил в угол ранец и палку, спрятал паспорт в карман и сел.
Пока он говорил, епископ встал и запер дверь, оставшуюся незатворенной.
Мадам Маглуар вернулась. Она принесла еще прибор и поставила его на стол.
— Мадам Маглуар, — сказал епископ, — поставьте прибор поближе к огню, — и, обращаясь к гостю, прибавил: — ночной ветер холоден в Альпах. Вы, сударь, верно, прозябли?
Всякий раз, как он произносил слово «сударь» своим серьезным, кротким голосом, лицо каторжника сияло.
Сказать каторжнику «сударь» — то же, что подать стакан воды жаждущему. Унижение жаждет уважения.
— Как эта лампа тускло горит! — заметил епископ.
Мадам Маглуар поняла и отправилась в спальню епископа за серебряными подсвечниками, которые принесла с зажженными свечами и поставила на стол. Она знала, что епископ любил, чтобы их зажигали, когда у него были гости.