— Стало быть, и комар, который летает, и репейник, который растет, и камень, который катится, равны человеку?
Он на минутку задумался, но потом с полной честностью, которая казалась сильней его воли, ответил:
— Хотя силлогизм ваш и жесток, но он верен.
— Прямолинейные мыслители редки, — сказал я. — Вы рассуждаете совершенно последовательно с неизменной добросовестностью. Я не хочу злоупотреблять ею, и потому отказываюсь от этой жестокости крайнего силлогизма. Будем говорить только о человеке, прилагая к нему ваши аксиомы: нет души, нет бога, нет сверхъестественного, нет идеала, материя равна самой себе. Я буду говорить только об одной из бесчисленных сторон вопроса.
— Я вас слушаю, — сказал он.
— Какая, по вашему мнению, — сказал я, — цель жизни человека на земле?
— Счастье.
— Я же думаю, это — долг, обязанность, — сказал я. — Но дело не в моей мысли, а в вашей. Я отстраняю все сентиментальные рассуждения. На весах равенства материи насколько счастье одного человека превосходит в весе и в ценности счастье другого человека?
— На нуль.
— Прежде чем пойдем дальше, согласны ли вы с тем, что по логике для каждого поступка нужны непременно определяющие его мотивы?
— Несомненно.
— Продолжаю. Стало быть, если представляется случай, когда счастьем одного человека должно пожертвовать для счастья другого, — на весах, где будут взвешиваться эти два счастья, какое количество веса определит необходимость или законность жертвы одним для другого?
— Нуль.
— Следовательно, — сказал я, — наблюдая только материальный факт, в чем, по-вашему, единственная мудрость, человек не имеет никакого повода жертвовать собою, своим благом для блага другого человека?
Всякое колебание, казалось, исчезло в его мысли. Он ответил мне спокойно:
— Никакого.