видѣ подарка. Отличнымъ почеркомъ было написано: «Героевъ могли призвести счастье и отважностей, но великихъ людей!».
Николинька поцѣловалъ мальчика, но, выходя, подозвалъ Данилу и кротко выговаривалъ ему за непослушаніе. Николинька самъ сочинялъ прописи, который могли понимать ученики (и изъ которыхъ нѣкоторыя вошли даже въ поговорку между мальчиками, какъ-то: «за грамотнаго 2-хъ неграмотныхъ даютъ» и т. д.), но Данила отвѣчалъ:
— Я, Ваше Сіятельство, больше далъ переписать насчетъ курсива руки прикащичьяго сына».
— Да вѣдь смысла нѣтъ, Данила, этакъ онъ привыкнетъ не понимать, что читаетъ, и тогда все ученье пропало.
— Помилуйте-съ.
Ужъ не разъ бывали такія стычки съ Данилой. Князь противъ тѣлеснаго наказанія, даже мальчикамъ, и одинъ разъ, разговаривая съ Данилой, увлекся такъ, объясняя ему планъ школы и послѣдствія, которыя онъ отъ нея ожидаетъ, что слёзы выступили у него на глазахъ, и Данило, отвернувшись почтительно, обтеръ глаза обшлагомъ.
— А, все, Ваше Сіятельство, шпанскую мушку не мѣшаетъ поставить, коли лѣнится, — сказалъ онъ, подмигивая съ выразительнымъ жестомъ.
Выходя изъ школы, Ламинскій сдѣлалъ Николинькѣ нѣсколько вопросовъ, которые навели этаго на любимую тему, и онъ, наконецъ, сказалъ ему то же, что нынче утромъ сказалъ Чурису, т. е. что онъ посвятилъ свою жизнь для счастья мужиковъ. Ламинскій понялъ эти слова иначе, чѣмъ Чурисъ — они тронули его. Онъ зналъ откровенность, настойчивость и сердце Николиньки, и передъ нимъ мгновенно открылась блестящая будущность Николиньки, посвященная на добро, и добро, для котораго только нужно желать его дѣлать. — По крайней мѣрѣ такъ ему казалось, и поэтому-то онъ такъ сильно завидовалъ Николинькѣ, несмотря на то, что однаго нынѣшняго утра достаточно бы было, чтобы навѣки разочаровать его отъ такого легкаго и пріятнаго способа дѣлать добро.
— Ты рѣшительно великій человѣкъ, Николинька, — сказалъ он — ты такъ хорошо умѣлъ понять свое назначеніе и истинное счастіе.
Николинька молчалъ и краснѣлъ.
— Зайдемъ въ больницу? — спросилъ онъ.
— Пожалуйста, все мнѣ покажи, — говорилъ Ламинскій съ открытой веселой улыбкой Николинькѣ, который большими шагами шелъ впереди его.
— Я понимаю теперь твое направленіе, и не можешь себѣ представить, какъ завидую тебѣ! Ахъ, ежели бы я могъ быть такъ же какъ ты, совершенно свободенъ, вѣрно, я не избралъ бы другой жизни. Что можетъ быть лучше твоего положенія: ты молодъ, уменъ, свободенъ, обезпеченъ, и, главное, — добръ
