а налево от двери стояла парашка, и так же все тесно лежали бок с боком, и так же все вскочили и вытянулись, и точно так же не встало три человека. Два поднялись и сели, а один продолжал лежать и даже не посмотрел на вошедших; это были больные. Англичанин точно так же сказал ту же речь и так же дал два Евангелия.
В третьей камере слышались крики и возня. Смотритель застучал и закричал: «смирно»! Когда дверь отворили, опять все вытянулись у нар, кроме нескольких больных и двоих дерущихся, которые с изуродованными злобой лицами вцепились друг в друга, один за волосы, другой за бороду. Они только тогда пустили друг друга, когда надзиратель подбежал к ним. У одного был в кровь разбит нос, и текли сопли, слюни и кровь, которые он утирал рукавом кафтана; другой обирал вырванные из бороды волосы.
— Староста! — строго крикнул смотритель.
Выступил красивый, сильный человек.
— Никак-с невозможно унять, ваше высокоблагородие, — сказал староста, весело улыбаясь глазами.
— Вот я уйму, — сказал, хмурясь, смотритель.
— What did they fight for?[81] спросил англичанин.
Нехлюдов спросил у старосты, за что была драка.
— За подвертку, вклепался в чужие, — сказал староста, продолжая улыбаться. — Этот толкнул, тот сдачи дал.
Нехлюдов сказал англичанину.
— Я бы желал сказать им несколько слов,— сказал англичанин, обращаясь к смотрителю.
Нехлюдов перевел. Смотритель сказал: «можете». Тогда англичанин достал свое Евангелие в кожаном переплете.
— Пожалуйста, переведите это, — сказал он Нехлюдову. — Вы поссорились и подрались, а Христос, который умер за нас, дал нам другое средство разрешать наши ссоры. Спросите у них, знают ли они, как по закону Христа надо поступить с человеком, который обижает нас.
Нехлюдов перевел слова и вопрос англичанина.
— Начальству пожалиться, оно разберет? — вопросительно сказал один, косясь на величественного смотрителя.
