и правящие классы? Неужели нужны еще ужасные братоубийственные войны, к которым готовят теперь правительства и правящие классы все европейские и американские народы? Ведь придет же время, и очень скоро, когда после ужасных бедствий и кровопролитий, изнуренные, искалеченные, измученные народы скажут своим правителям: да убирайтесь вы к дьяволу или к богу, к тому, от кого вы при[ш]ли, и сами наряжайтесь в свои дурацкие мундиры, деритесь, взрывайте друг друга, как хотите, и делите на карте Европу и Азию, Африку и Америку, но оставьте нас, тех, которые работали на этой земле и кормили вас, в покое. Нам совершенно всё равно, какой мы будем считаться — большой или малой или никакой державой. Нам важно то, чтобы беспрепятственно пользоваться плодами своих трудов; еще важнее обмениваться плодами этих трудов с дружественными, того же самого желающими, другими народами и, важнее всего на свете, подвигаться в одинаковом, соединяющем всех нас просвещении, а не коснеть в том диком патриотическом сепаратизме — незнании других народов и ненависти к ним, в которой нас стараются удержать правительства. Нам важнее разрешение вопросов труда, освобождения его от рабства, вопросов[1] уничтожения земельной собственности, которой лишены 99/100 наших братьев; нам важны вопросы установления каких-нибудь обязательных, понятных для всех нравственных основ, вместо той каши нелепых церковных догматов, христианских мечтаний и прямо противоречащих им и поддерживающих антихристианские принципы гражданских и уголовных законов.
Ведь рано или поздно и во всяком случае скоро придется настоящему народу, несущему всю тяжесть труда приготовления к войне и самую войну, сказать это. Но придется сказать это после ужаснейших бедствий, которые готовят нам правители и на приготовление которых мы смотрим так равнодушно. Если мы увидим, что человек на улице роет яму и наполняет ее динамитом, мы приходим в ужас и хватаем и судим этого человека, тогда как самое ужасное, что мог сделать этот человек, это то, чтобы убить десятка два людей и разрушить несколько домов. А на наших глазах эти ⟨безбожные, несчастные⟩ ошалелые люди, наряженные в мундиры и ленты, называемые монархами и министрами, делают парады, смотры, маневры, заставляя приготовленных для этого людей стрелять, колоть воображенных неприятелей, награждая тех, которые лучше это делают, которые придумывают более жестокие средства убийств, и заставляют колоть, стрелять этих же воображаемых неприятелей. Что же мы этих людей оставляем в покое, а не бросаемся на них и не рассаживаем[2] их по смирительным заведениям?
