минуты, какъ уже она глядѣла въ альбомъ, а онъ говорилъ ей:[1]
— Вы мнѣ сказали вчера, что я ничѣмъ не жертвую. Я жертвую всѣмъ — честью. Развѣ я не знаю, что я дурно поступилъ съ Щербацкой? Вы сами говорили мнѣ это.
— Ахъ, не напоминайте мнѣ про это. Это доказываетъ только то, что у васъ нѣтъ сердца.
Она сказала это, но взглядъ ея говорилъ, что она знаетъ, что у него есть сердце, и вѣритъ въ него.
— То была ошибка, жестокая, ужасная. То не была любовь.
— Любовь, не говорите это слово, это гадкое слово.
Она подняла голову, глаза ея блестѣли изъ разгоряченнаго лица. Она отвѣчала, и очевидно было, что она не видѣла и не слышала ничего, что дѣлалось въ гостиной. Какъ будто электрическій свѣтъ горѣлъ на этомъ столикѣ, какъ будто въ барабаны били около этаго столика, такъ тревожило, раздражало все общество то, что происходило у этаго столика и, очевидно, не должно было происходить. Всѣ невольно прислушивались къ ихъ рѣчамъ, но ничего нельзя было слышать, и, когда хозяйка подошла, они не могли ничего найти сказать и просто замолчали. Всѣ, сколько могли, взглядывали на нихъ и видѣли въ его лицѣ выраженіе страсти, а въ ея глазахъ что то странное и новое. Одинъ только Алексѣй Александровичъ, не прекращавшій разговора съ Генераломъ о классическомъ образованіи, глядя на свѣтлое выраженіе лица своей жены, зналъ значеніе этаго выраженія.[2] Со времени пріѣзда ея изъ Москвы онъ встрѣчалъ чаще и чаще это страшное выраженіе — свѣта, яркости и мелкоты, которое находило на лицо и отражалось въ духѣ жены. Какъ только находило это выраженіе, Алексѣй Александровичъ старался найти ту искреннюю, умную, кроткую[3] Анну, которую онъ зналъ, и ничто въ мірѣ не могло возвратить ее въ себя, она становилась упорно, нарочно мелочна, поверхностна, насмѣшлива, логична,[4] холодна, весела и ужасна для Алексѣя Александровича. Алексѣй Александровичъ, религіозный человѣкъ, съ ужасомъ ясно опредѣлилъ и назвалъ это настроеніе; это былъ дьяволъ, который овладѣвалъ ея душою. И никакія средства не могли разбить этаго настроенія. Оно проходило само собою и большею частью слезами. Но прежде это настроеніе приходило ей одной, теперь же онъ видѣлъ, что оно было въ связи съ присутствіемъ этаго[5] красиваго, умнаго и хорошаго юноши.
Алексѣй Александровичъ ясно доказывалъ Генералу, что навязыванье классическаго образованія также невозможно, какъ навязываніе танцовальнаго образованія цѣлому
- ↑ Зачеркнуто: что то странное, дикое
- ↑ Зач.: Послѣдній годъ (онъ былъ женатъ шесть лѣтъ)
- ↑ Зач.: Нана
- ↑ Зач.: страстна къ веселью,
- ↑ Зач.: энергическаго, молодцоватаго,
