368
Д. Л. Мордовцев* -
дей я нашелъ звѣрей, вышедшихъ изъ лѣсу и облекшихся въ шитые кафтаны.
— Понимаю... Видывалъ и я такихъ.
— Я бѣжалъ отъ нихъ, какъ Іоаннъ, въ пустыню — и только тамъ нашелъ людей.
— Гдѣ же это, голубчикъ?
— Тамъ, куда звѣри въ шитыхъ кафтанахъ не заходятъ:—я ушелъ къ гонимымъ, къ отверженнымъ—и тамъ нашелъ людей... Это простые люди, мужики—да душу-то свою они не промѣняли на шитые кафтаны... И я сбросилъ съ себя кафтанъ, надѣлъ ихъ рубаху, дѣлалъ ихъ дѣло, думалъ поихнему, и нашелъ, что Руссо былъ правъ, совѣтуя человѣку одичать... Только я не успѣлъ одичать:—я вышелъ изъ пустыни посмотрѣть, чтб дѣлаккгь звѣри въ кафтанахъ — и вотъ они меня загрызли... Удивительно только!— звѣрьё всякое повышло изъ лѣсу, надѣло на себя шитые кафтаны да рясы, а людей позагнали въ лѣса...
Шастовъ повидимому многаго не понималъ изъ того, чтб говорилъ Кравковъ, но онъ помнилъ, что у него и прежде была эта манера—говорить какъ-то иносказательно, полузагадками и срав-неніями.
— И долго вы тамъ пробыли? старался онъ выпытать у со-бесѣдника болѣе ясныя свѣдѣній о его прошломъ.
— Въ скитахъ-то?
— Да... А вы развѣ въ скитахъ жили?
— Въ скитахъ—въ иргизскомъ кадетскомъ корнусѣ, улыбнулся онъ: — только не въ шляхетскомъ, а въ мужичьемъ, въ сивола-помъ.
— Да за что же васъ собственно осудили?
— Ей-Богу не знаю: — читали мнѣ длиннѣйшую резолюцію, изъ коей я ничего не понялъ: — ни то я раскольникъ, ни то я сумасшедшій, ни то одержимый фанатизмою.
— Такъ за это только?
— За это—за фанатизму: а фанатизма моя вся въ томъ и состоитъ, что я не похожъ на нихъ—не кусаюсь и не мучу никого именемъ Христовымъ, какъ они.
— И къ чему же васъ присудили?
— Къ заточенію до смерти.
— Господи! на вѣчное заточеніе.
— На вѣчное и одиночное... Позволили только похоронить меня, когда умру, по церковному чиноположенію, да дозволили еще, съ разрѣшенія коменданта, сдѣлаться подобнымъ имъ звѣремъ, когда того пожелаю.
— Какъ это?
— Да когда я открою попу свое заблужденіе, а какое—я и самъ
не внаю, и когда пожелаю присоединиться къ церкви.