— 497 —
йііо суповая ложка, составлявшія семейное сокровище, съ которымъ простолюдинки никогда не разстаются безъ острой сердечной боли, потому что эти серебряныя украшенія какъ бы отдѣляютъ ихъ отъ обыкновенной оловянной черни. Когда я познакомился съ Граббе, суповая ложка, Голіаеъ, какъ онъ ее называлъ, была уже имъ съѣдена. На вопросы мои, каковы его дѣла, онъ всегда лаконически и съ омра-ченнымъ челомъ отвѣчалъ мнѣ: «я принялся за третью ложку», или «я теперь на четвертой лояскѣ». «Болыпія, — сказалъ онъ мнѣ однажды со вздохомъ: — уходятъ мало-по-малу, и мнѣ придется порядкомъ голодать, когда очередь дойдетъ до маленькихъ; а если и ихъ не станетъ, то мнѣ совсѣмъ уже будетъ нечего ѣсть».
Къ сожалѣнію, онъ былъ правъ, и чѣмъ менѣе онъ могъ ѣсть, тѣмъ больше принимался пить, и сдѣлался пьяницею. Сперва бѣдность, а потомъ домашнее горе побудцли несчаст-наго искать веселья или забвенія въ винѣ, а подъ конецъ онъ, вѣроятно, взялся за питье, какъ другіе берутся за пи-столётъ, чтобы положить конецъ своему горестному поло-женію. «Вѣрьте,—сказалъ мнѣ однажды Одинъ наивный вестг фальскій землякъ Граббе:—онъ многое могъ вынести и не умеръ бы отъ того, что пилъ; онъ пилъ потому, что хотѣлъ умереть; онъ умеръ отъ самоопоенія».
Возстановленіе чести матери никогда, конечно, не можетъ быть неумѣстно; я до сихъ поръ не говорилъ объ этомъ предметѣ, потому что хотѣлъ коснуться его въ характеристик Граббе; но она такъ и не была написана, да и въ книгѣ моей «Бе ГА11ета§пе> я могъ упомянуть о Граббе только вскользь.
Вышеприведенная замѣтка обращена не столько къ вѣ-мецкому, сколько къ французскому читателю, и для свѣдѣній послѣдняго прибавлю здѣсь только, что означенный поэтъ Граббе былъ однимъ изъ ведичайшихъ германскихъ поэтовъ, и изъ всѣхъ нашихъ драматическихъ писателей можетъ быть признанъ состоящимъ въ наиболыпемъ родствѣ съ Шекспиромъ. На лирѣ его, быть-можетъ, менѣе струнъ, чѣмъ у другихъ, которые тѣмъ и имѣютъ передо нимъ преиму щество; но тѣ струны, на которыхъ онъ игралъ, звучать такъ, какъ мы это находимъ только у великаго англичанина. У него тѣ же неожиданности, тѣ же естественный ноты, которыми насъ устрашаетъ, приводить въ содроганіе, восхищаетъ Шекспиръ.
Но всѣ его качества омрачаются безвкусіемъ, цияизмомъ