мои субъективный воззрѣнія на романтику и романтическую форму.
Въ древности, т. е. собственно у грековъ и римлянъ, преобладала чувственность. Люди жили большею частью внѣш-нимъ міросозерданіемъ, и ихъ поэзія имѣла цѣлью и въ то же время средствомъ ирославленія преимущественно внѣшнее, объективное. Когда же на Востокѣ забрезжилъ болѣе прекрасный и болѣе кроткій свѣтъ, когда люди начали понимать, что есть нѣчто лучшее, чѣмъ чувственное опьянѣніе, когда надѣляюіцая блаженствомъ идея хриснанства—любовь, начала проникать въ умы, охватывая ихъ трепетомъ,— тогда и люди захотѣли и словами высказывать и воспѣвать этотъ тайный трепетъ, эту безконечную тоску и въ то же время бесконечное блаженство. Но напрасно старались выразить древними словами и образами новыя чувства. Надо было также придумать новые образы и новыя слова, и именно такія, которыя, въ силу тайнаго, симпатическаго родства съ этими новыми чувствами, могли бы во всякое время пробуждать ихъ въ умѣ и какъ бы вызывать закли-наніемъ. Такимъ путемъ возникла такъ-называемая романтическая поэзія; высшей степени нроцвѣтанія она достигла въ средніе вѣка, внослѣдствіи печально завяла подъ холод-нымъ дыханіемъ военныхъ и религіозныхъ бурь, и въ новое время снова прелестно выросла на нѣмецкой почвѣ и за-цвѣла своими чудеснѣйшими цвѣтами. Правда, что образы, созданные романтикой, должны были болѣе пробуждать, чѣмъ давать определенное обозначѳніе. Но ни въ какомъ случаѣ не есть романтика то, что многіе вьтдаютъ за нее, именно смѣсь испанской нѣги, шотландскихъ тумановъ и итальянской звонкости, спутанныя и расплывающіяся картины, которыя какъ бы показываются изъ волшебнаго фонаря и странно возбуждаютъ и забавляютъ чувство пестрою игрою красокъ и поразительнымъ освѣіценіемъ. Нѣтъ, образы, назначеніе которыхъ—возбуждать эти романтическія чувства, должны быть точно такъ же ясно и отчетливо нарисованы, какъ образы пластической поэзіи. Эти романтическіе образы должны уже сами по себѣ быть занимательными: они дра-гоцѣнные золотые ключи, которыми, какъ говорится въ старыхъ сказкахъ, отпирались прелестные, очарованные сады фей. Вотъ потому-то два величайшихъ нашихъ романтика, Гёте и А. В. Шлегель, въ то же время и наши ве-личайшіе пластики. Въ «Фаустѣ» и пѣсняхъ Гёте такія же
точно отчетливый очертанія, какъ въ «Ифигеніи», «Германѣ