— 15 —
палать. Я уже слышу шипѣніе раскаленнаго желѣза на тощей спинѣ Пруссіи.
Недавно я прочелъ въ «АН^ешеіпе 2еіІи炙,что натай-наго совѣтника Фридриха фонъ-Раумера, стяжавшаго себѣ недавно репутадію прусскаго королевскаго революціонера тѣмъ, что будучи членомъ цензурной комиссіи, онъ воз-сталъ противъ ея черезчуръ строгихъ притѣсненій, возложено нынѣ порученіе написать оправданіе образа дѣй-ствія прусскаго правительства относительно поляковъ. Со-чиненіе окончено, и авторъ уже получилъ за него свои 200 талеровъ прусской ходячей монетой. Между тѣмъ, насколько я слышалъ, укермаркская камарилья находить, что оно все еще недостаточно раболѣпно написано. Какъ ни маловажно это маленькое обстоятельство, оно все-таки достаточно велико для того, чтобы характеризовать духъ какъ нашихъ правителей, такъ и ихъ подчиненныхъ. Я случайно знаю бѣднаго Фридриха фонъ-Раумера, мнѣ случалось встрѣчать его гуляющимъ «подъ Липами» въ своемъ синевато-сѣромъ сюртучкѣ и сѣровато-синей военной фуражечкѣ; я разъ ви-дѣлъ его и на каѳедрѣ, когда онъ разсказывалъ о французской революціи и при этомъ пролилъ нѣсколько коро-левско-прусскихъ чиновничьихъ слезъ; затѣмъ я читалъ въ какомъ-то дамскомъ альманахѣ его «Исторію Гогенштауфе-новъ»; знаю также его «Письма изъ Парижа», въ которыхъ онъ сообщаетъ г-жѣ Крелингеръ и ея супругу свои взгляды на здѣшнюю политику и на здѣшній театръ. Это безусловно миролюбивый человѣкъ, который спокойно стоить въ «хвостѣ». Изъ всѣхъ посредственнухъ писателей онъ еще самый луч-шій, и при этомъ онъ не лишенъ нѣкоторой соли и обладаете извѣстной внѣшней эрудиціей, а потому похожъ на старую сухую селедку, обернутую въ ученые макулатурные листы. Повторяю, онъ самое миролюбивое существо, которое всегда спокойно позволяло своему начальству навьючивать на него мѣшки и поспѣшно трусило съ ними на служебную мельницу, останавливаясь только тамъ и сямъ, когда слышало музыку. Въ какой же степени должно было прусское правительство проявлять свои притѣснительныя склонности, если даже такой Фридрихъ фонъ-Раумеръ потерялъ терпѣ-ніе и, вставь на дыбы, не захотѣлъ тащиться дальше со своими мѣшками, и даже началъ говорить человѣческимъ языкомъ! Ужъ не увидѣлъ ли онъ ангела съ мечомъ, стоя-щаго на пути, и котораго берлинскіе Валаамы, эти
ослѣп-ленные, еще не видятъ? Ахъ, опи награждали это бѣднос