— 306 — •
какъ нашъ голосъ—голосъ единичный, и наптъ авторитета въ области музыки не имѣетъ особенно важнаго значенія.
Когда, въ прежнее время, мнѣ приходилось слышать объ опьянѣніи, которое овладѣвало Германіей, особенно Берли-номъ, каждый разъ, какъ показывался тамъ Листа, я сострадательно пожим&лъ плечами и думалъ: пребывающая въ мирномъ спокойствіи Германія не хочета упустить случай сдѣлать немного дозволеннаго движенія. ей хочется нѣсколько встряхнуть отяжелѣвшіе отъ сна члены, и мои абдериты на берегахъ Шпре охотно дощекочиваютъ себя до искус-ственнаго энтузіазма, и Одинъ за другимъ декламируютъ: «Амуръ, властитель людей и боговъ!» Они, думалъ я, волнуются только ради того, чтобъ волноваться, какъ бы ни назывался поводъ къ тому—Георгъ Гервегъ, Францъ Листа или Фанни Эльслеръ; подвергнулся запрещению Гервегъ, они возьмутся за Листа, который внѣ подозрѣній и никого не скомпрометируетъ. Такъ думалъ я, такъ объяснялъ яисто-манію, й принималъ ее за признакъ отсутствія политической свободы по ту сторону Рейна. Но то была ошибка съ моей стороны, и это я замѣтилъ на прошедшей недѣлѣ въ залѣ Итальянской оперы, гдѣ Листъ давалъ первый концерта и давалъ его передъ публикой, которую можно безошибочно назвать цвѣтомъ здѣшняго общества. Во всякомъ случаѣ это были бодрствующіе парижане, люди, близко знакомые съ высшими явленіями нашего времени, болѣе или менѣе долго переживавшіе великую современную драму, и между ними — немало инвалидовъ по части всѣхъ наслажденій искусством!», самые утомленные мужчины дѣла, женщины, тоже очень утомленныя, такъ какъ онѣ всю зиму напро-летъ танцовали польку, бесчисленное количество и занятыхъ, и разочарованныхъ личностей; да, Листъ игралъ здѣсь со-всѣмъ не передъ нѣмецко-сентиментальной, берлинской чувствительной публикой, игралъ совершенно Одинъ, или, вѣрнѣе говоря, въ сопровождены только своего генія. И несмотря на то, какъ могущественно, какъ потрясающе подѣйство-вало уже одно его появленіе* Какъ бурны были аплодисменты, встрѣтившіе его! Даже букеты полетѣли къ его но-гамъ. То было величавое зрѣлище, когда тріумфаторъ съ дуиіевнымъ спокойствіемъ стоялъ подъ сыпавшимся на него дождемъ цвѣточныхъ букетовъ и наконецъ, граціозно улыбаясь, вынулъ изъ одного такого букета красную камелію и воткнулъ ее въ петлицу. И это сдѣлалъ онъ въ
присут-ствіи нѣсколькихъ молодыхъ солдата, которые толысо-что