— 95 —
бленпымъ въ статую—здѣсь онъ остановился предъ статусю Венеры Милосской, долго уЯивался созерцапіемъ ея и, накопецъ, горько, горько заплакалъ. «А прекрасный губы богини улыбались, какъ всегда, и предъ него рыдала ея несчастная жертва»!..
Какъ пи сильны были до сихъ поръ фпзическія страдапіж поэта, теперь они еще увилнчплпсь: болѣзпь была такого рода, что могла идти только прогрессируя, но въ то же время медлепп® приближаясь къ развязкѣ. дВотъ уже три мѣсяца,—писалъ онъ въ это время,—какъ я терплю такія муки, какихъ не могла выдумать даже испанская ипквизиція. Эта живая смерть, эта пс-жизнь совершенно невыносима, когда къ ней присоединяются боли»... И все не переставая тутъ же шутить и острить надъ собою, онъ сообщалъ публпкѣ, чрезъ посредство пѣмецкой газеты, что иногда въ минуты слпшкомъ ужъ сильиыхъ судо-рогъ въ спинномъ мозгу, па него «находило сомнѣніе, дѣйствп-тельпо ли чсловѣкъ, двупогій богъ, какъ увѣрялъ его нрофес-соръ Гегель въ Берлпнѣ». «Ахъ,—прпбавлялъ онъ,—я уже не божественное двуногое... я уже не наслаждающійся жизнью, довольно толстый эллипъ, пѣкогда улыбавшійся печальнымъ йа-зарянамъ; я въ настоящее время только жалкій, умираіощій еврей, я высохшій образъ скорби»!..
Для того, чтобы больной могъ хоть нѣсколько забываться, ему давали ежедневные пріемы опія; слѣпота его усилилась, такъ что когда хотѣлъ онъ взглянуть на кого-нибудь, входпв-шаго въ его комнату, то должепъ былъ съ усиліемъ приподымать верхнее вѣко праваго глаза; поги изеохли и сдѣлались мягкія, какъ хлопчатая бумага; позвоночный столбъ сталъ все больше и больше искривляться, и для умспыпенія этого мѣст-наго страданія приходилось прибегать къ прижиганіямъ. И въ это время черты лица его, разсказываегь бывіпій у пего писатель Левинъ Шюкпнгъ, «какъ-то просвѣтлѣли, одухотворились: то была голова безкопечной красоты, пастоящая голова Христа, съ улыбкой Мефистофеля, по временамъ нробѣгавшей по этпмъ блѣдпымъ высохшимъ губамъ». Нисколько не удивительно поэтому, что если въ это самое время поэтъ писалъ: «жизнь для
меня павѣкп потеряна, а я вѣдь люблю жизнь такъ горячо,