— 636 —
нымй вѣтвями... АхъІ теперь моимъ глазамъ представилась далеко не талая веселая картина. Женщины моего сна, хотя все еще украшенныя прелестью вѣчной молодости, носили, однако, на себѣ признаки тайнаго физическаго и нрав-ственнаго разрушенія; члены ихъ все еще очаровывали чудною пропорціональностыо, но холодное страданіе отчасти высушило и заморозило ихъ, и даже на лидахъ, несмотря на улыбающуюся вѣтреность, вздрагивали слѣды бездонно глубокой скорби... Вмѣсто того, чтобы лежать, подобно ним-фамъ Джуліо, на мягкомъ дернѣ, онѣ сидѣли на твердой землѣ, подъ полуобнаженными дубами, гдѣ вмѣсто влюблен-ныхъ лучей солнца, на нихъ падалъ мутный парь сырой осенней ночи... По временамъ одна изъ этихъ красавицъ вставала, выхватывала изъ костра горящую головню, махала ею, точно тирсомъ, надъ головой и старалась стать въ одну изъ тѣхъ невозможныхъ танцовальныхъ позъ, которыя мы видимь на этрурскихъ вазахъ... Но скоро, съ печальною улыбкой, какъ побѣжденная усталостью и ноч-нымъ холодомъ, она снова падала къ огню. Особенно одна изъ этихъ женщинъ наполнила мое сердце почти сладо-страстнымъ состраданіемъ. То была высокая фигура, но руки ея, ноги, грудь и щеки были еще гораздо худощавѣе, чѣмъ у другихъ, чтб, однако, производило не отталкивающее, а скорѣе чарующе-привлекающее впечатлѣніе. Не знаю, какъ это случилось, но прежде, чѣмъ я успѣлъ очнуться, я уже сидѣлъ рядомъ съ нею у огня и согрѣвалъ моими горячими губами ея руки и ноги, дрожавшія отъ холода; въ это же время я игралъ ея черными влажными косами, спадавшими съ греческаго лица съ прямымъ носомъ на трогательно холодную, гречески скудную грудь... Да, ея волосы были почти лучезарнаго чернаго цвѣта, точно такъ же, какъ и ея брови, въ роскошной чернотѣ сходившіяся одна съ другою, чтб придавало ея взгляду странное выраженіе томной дикости.— Сколько тебѣ лѣтъ, несчастное дитя?—спросилъ я.—Не спрашивай меня о моихъ лѣтахъ,—отвѣчаіа она съ полутоскли-вымъ, полупреступнымъ смѣхомъ;—если-бь даже я сдѣлала себя на тысячу столѣтій моложе, то и тогда оставалась бы довольно старою! Но на дворѣ становится все * холоднѣе, меня одолѣваетъ дремота, и если ты одолжишь мнѣ свое колѣно въ видѣ подушки, то очень обяжешь твою покорную слугу...
Между тѣмъ, какъ она лежала у меня на колѣняхъ, и
спала, и по временамъ хрипѣла во снѣ, какъ умирающая,