— 601 —
свѣтлое озеро, въ которомъ небо отражается со всѣми своими звѣздами, а духъ Бёрне плав&етъ и ныряетъ на немъ, какъ прекрасный лебедь, спокойно стряхивая съ себя ос-корбленія, которыми чернь пачкала его чистыя перья. Оттого-то эту статью справедливо называли лебединою пѣсньго Бёрне. Въ Германіи съ ней мало знакомы, и разсужденія о ея содержаніи были бы здѣсь, конечно, умѣстны. Но такъ какъ она направлена прямо противъ Вольфганга Менцеля, я мнѣ поэтому случаю пришлось бы подробно говорить объ этомъ писателѣ, то я лучше снова промолчу. Не могу обойтись только безъ одного замѣчанія, и оно, къ счастію, такого рода, что отвлекаетъ отъ личной непріязни и при-даетъ той враждЬ, которую питали къ Менцелю Бёрне и такъ-называемые члены такъ-называемой молодой Германіи, общее значеніе, въ которомъ нѣтъ уже рѣчи о достоинствѣ или недостаткахъ отдѣльныхъ личностей. Можетъ-быть даже, что этимъ замѣчаніемъ я представлю оправданіо поведенія Менцеля и его видимаго отступничества.
Да, онъ былъ только видимый отступникъ... только видимый... потому что онъ никогда не принадлежалъ чувствами и мыслями къ революціонной партіи. Вольфгангъ Менцель былъ Одинъ изъ тѣхъ тевтомановъ, изъ тѣхъ нѣ-мечниковъ, которые, вслѣдствіе солнечнаго зноя іюльской революціи, были принуждены снять съ себя свои старонѣ-мецкіе кафтаны и рѣчи, одѣться, какъ умственно, такъ и физически, въ новое платье, скроенное по французской мѣркѣ. Какъ я уже показалъ въ началѣ этой книги, многіе изъ этихъ тевтомановъ, чтобы принять участіе въ общемъ движеніи и торжествѣ духа времени, вступили въ наши ряды, въ ряды бойцовъ за принципы революціи, и я не еомнѣваюсь, что они мужественно дрались бы въ виду общей опасности. Я боялся, что если они измѣнятъ, то не во время битвы, а послѣ побѣды; старая натура ихъ, подавленное на время нѣмечничество, снова прорвались бы наружу, они скоро начали бы своими мрачными средневѣ-ковыми пѣснями заклинанія возбуждать противъ насъ грубую массу; и эти заклинательныя пѣсни, эта смкь стараго еуевѣрія и демоническихъ земныхъ силъ подѣйствовали бы сильнѣе, чѣмъ всѣ доводы разума...
Менцель былъ первый, который, какъ только воздухъ сталь свѣжѣе, снова снялъ съ вѣшалки старо-нѣмецкій мыслительный кафтанъ и съ удовольствіемъ снова началъ
дѣ-лать гимнастическія упражненія въ аренѣ старыхъ идей.