— 589 —
не испытавъ хоть отчасти горячки, охватывающей въ эту пору людей и поселяющей въ нихъ совершенно особенный образъ мыслей и чувствованій. Невозможно произнести при-говоръ надъ словами и делами такого времени, когда живешь въ затишьѣ такой мирной поры, какъ теперешняя.
Не знаю, насколько выше сдѣланные намеки будутъ поняты. Наши потомки унаслѣдуютъ, можетъ-быть, наши тай-ныя неудачи, и нашъ долгъ—указывать имъ, какія лѣкар-ства мы считали действительными. Вмѣстѣ съ тѣмъ я выше далъ понять, насколько должна была существовать извѣстная связь между мною и тѣми революціонерами, которые французское якобинство переносили на нѣмецкіе порядки... Несмотря на то, что ихъ политическія убѣжденія расходились съ моими въ области мысли, я всегда присоединился бы къ нимъ на боевыхъ поляхъ дѣла... Вѣдь у насъ съ ними были общіе враги и общія опасности!
Правда, эти революціонеры, въ своей мрачной ограниченности, никогда не понимали положительныхъ гарантій этого естественнаго союза. Притомъ я такъ далеко ушелъ впередъ ихъ, что они перестали меня видЬть, и въ своей близорукости думали, что я остался позади.
Здѣсь не мѣсто и не время говорить подробнѣо о разно-гласіяхъ, которыя должны были скоро послѣ іюльской рево-люціи обнаружиться между мною и нѣмецкими революціоне-рами, собравшимися въ Парижѣ. Главнѣйпшмъ представи-телемъ этихъ иослЬднихъ долженъ считаться нашъ Людвигъ Ббрне, особенно въ послѣдніе годы его жизни, когда, вслѣд-ствіе пораженій республиканской партги, два дѣятельнѣй-шихъ агитатора, Гарнье и Вольфрумъ, сошли со сцены.
О первомъ я уже упоминалъ. Онъ былъ однимъ изъ самыхъ энергичныхъ дѣятелей, и надо отдать ему справедливость—онъ въ самой высокой степени обладалъ всѣми демагогическими талантами. Это былъ человѣкъ очень умный, съ большими познаніями и весьма краснорѣчивый. Но интригантъ. Въ разгарѣ нѣмецкой революціи Гарнье конечно игралъ бы замѣтную роль; но такъ какъ эта пьеса не была разыграна, то ему пришлось плохо. Говорятъ, что онъ долженъ былъ бѣжать изъ Парижа, потому что хозяинъ гостиницы, въ которой онъ жилъ, покушался на его жизнь—не тѣмъ, что грозилъ отравлять его кушанья, но тѣмъ, что не хотѣлъ больше отпускать ему никакихъ блюдъ иначе, какъ на чистыя деньги. Второй изъ этихъ двухъ
агитаторовъ, Вольфрумъ, былъ молодой человѣкъ изъ старой