— 351 —
ч
Ты видишь, любезный читатель, что я очень желалъ бы представить тебѣ основательное оішсаніе моего блаженства, и подобно »тому, какъ другіе путешественники прилагаютъ къ своимъ произведеніямъ еще особенный карты исторически важныхъ или въ другихъ отношеніяхъ замѣчатель-ныхъ мѣстностей, такъ и я желалъ бы вырѣзать Франческу на мѣди. Но, ахъ какой прокъ изъ мертвой копіи внѣщнихъ очертаній тѣхъ формъ, божественнѣйшая прелесть которыхъ состоитъ въ живыхъ движеніяхъ! Даже самый лучшій жи-вописецъ не въ состояніи наглядно передать ихъ, потому что живопись есть вѣдь ничто иное, какъ плоская ложь. Скорѣе могъ бы сдѣлать это скулыггоръ; измѣняющимся освѣщеніемъ мы можемъ въ статуяхъ представлять себѣ отчасти движенія формъ, и факелъ, кидающій на нихъ свѣтъ только снаружи, какъ будто оживляетъ ихъ и внутри. Да, есть одна статуя, которая могла бы дать тебѣ, любезный читатель, мраморное понятіе о красотѣ Франчески—и это «Венера» великаго Кановы, которую ты можешь найти въ одной изъ послѣднихъ залъ палаццо Питти во Флоренціи. Я часто думаю теперь объ этой статуѣ, иногда грезится мнѣ, что она лежитъ въ моихъ объятіяхъ, и постепенно оживаетъ и, наконецъ, шепчетъ мнѣ голосомъ Франчески. Но очаровательнѣйшее, безконечнѣйшее значеніе придавалъ каждому изъ ея словъ звукъ этого голоса, и если бы я сталъ передавать тебѣ ея слова, то изъ этого вышелъ бы только сухой гербарій цвѣтовъ, полу<йш)іцихъ свою величайшую цѣнность телько отъ своего благоуханія. При этомъ еще она часто вскакивала и плясала, и, можетъ-быть, пляска и была ея истиннымъ языкомъ. Но сердце мое плясало вмѣстѣ съ нею, и исполняло труднѣйшія па, и при этомъ обнаруживало такое танцовальное волненіе, какого я никогда не ожидалъ отъ него. Такимъ способомъ разсказала мнѣ Франческа и исторію объ аббатѣ Чекко, молодомъ парнѣ, который былъ влюбленъ въ нее въ ту пору, когда она еще плела соломенныя шляпы въ долинѣ Арно, и, по ея ело-' вамъ, я имѣлъ счастье быть похожимъ на него. При этомъ-она выдѣлывала нѣжнѣйшія пантомимы, нѣсколысо разъ прижимала пальцы къ сердцу, затѣмъ какъ бы вынимала ладонью оттуда нѣжнѣйшія чуветва и, наконецъ, бросалась всей грудью на диванъ, прятала лицо въ подушки, протягивала ноги вверхъ и дѣйствовала ими, какъ деревянными куклами. Синяя нога представляла у нея аббата Чекко, а красная—
бѣдную Франческу, и пародируя свою собственную исторію,