— 322 —
которая выдаетъ океанъ за свое отечество, а кита за своего земляка.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
«Я расположена къ русскимъ», сказалъ я на полѣ сра-женія Маренго и на несколько минутъ вышелъ изъ экипажа, чтобы предаться утреннимъ набожнымъ размышле-ніямъ.
Точно подъ тріумфальной аркой изъ колоссальныхъ облачныхъ массъ подымалось солнце побѣдоносное,- ясное, спокойное, обѣщая прекрасный день. Но у меня на душѣ было, какъ у бѣднаго мѣсяца, который еще стоялъ на небѣ, постепенно блѣднѣя. Онъ протелъ свой одинокій путь, ирошелъ его въ скучное, ночное время, когда счастіе спало, и жили только призраки, совы и грѣхи; а теперь, когда рождался молодой день съ его ликующими лучами и благоухающей утренней зарей, теперь приходилось ему исчезнуть, и онъ бросилъ послѣдній печальный взоръ на великое все-мірное свѣтило и исчезъ, какъ ароматическій туманъ. Чудесный сегодня будетъ день!—крикнулъ мой спутникъ изъ экипажа.—Да, будетъ прекрасный день,—тихо повторило мое молящееся сердце и задрожало отъ тоски и радости. О, да, будетъ прекрасный день; одно солнце свободы согрѣ-етъ землю блаженнѣе, чѣмъ аристократія всѣхъ звѣздъ вмѣстѣ; расцвѣтетъ новое ноколѣніе, которое зачнется иъ свободномъ добровольномъ объятіи, а не на ложѣ при-нужденія. и подъ контролемъ умственныхъ надсмотрщиковъ. Вмѣстѣ съ свободнымъ рожденіемъ въ. людяхъ явятся на свѣтъ свободныя мысли и чувства, о которыхъ мыѵ рожден-ные рабами, не имѣемъ и понятія;.. О! у нихъ тоже не будетъ и понятія о томъ, какъ страшна была ночь, въ темнотѣ которой намъ приходилось жить, и какъ ужасно было намъ бороться съ отвратительными призраками, тупыми совами и. лицемѣрными грѣшниками! Намъ, бѣднымъ бой-цамъ, приходилось тратить всю жизнь на подобную борьбу, и теперь, когда разгорается день побѣды, мы такіе блѣдные! Пламя соднечнаго восхода уже не зарумянить нашихъ щекъ и не будетъ въ состояніи согрѣть наши сердца. Мы умремъ, какъ уходящій мѣсяцъ; слишкомъ коротокъ жизненный путь человѣка, въ концѣ котораго стоить неумолимая могила.
Не знаю, право, заслужилъ ли я, чтобы мой гробъ украсили когда-нибудь лавровымъ вѣнкомъ. Поэзія, какъ я нл
любилъ ее, была все-таки для меня только священной