— 267 гг-
которыя были необычайно прелестны и поразитольнымъ сходствомъ своимъ съ одною изъ частей тѣла могли вдохновить нашего греческаго поэта на самыя нѣжныя газели. Одѣяніе составлялъ древне-нѣмецкій кафтанъ, правда, уже несколько измѣненный согласно настоятельнѣйшимъ требо-ваніямъ ново-европейской цивилизаціи, но покроемъ все еще напоминавшШ тотъ, который былъ на Арминіи въ Тевто-бургскомъ лѣсу и первобытная форма котораго сохранилась такъ же таинственно традиционно. въ патріотическомъ обще-ствѣ портныхъ, какъ нѣкогда готическое зодчество въ ми-етическомъ цехѣ каменщиковъ. Вымытая бѣлая тряпка, представлявшая глубоко-знаменательный контрастъ съ открытой древней нѣмецкой шеей, покрывала воротникъ этого удивительнаго кафтана, изъ длинныхъ рукавовъ его вывѣ-шивались длинныя грязныя руки, между ними обнаруживаюсь скучное туловище, подъ которымъ болтались двѣ короткія ноги,—вся фигура была жалко-смѣшная пародія на Аполлона Бельведерскаго.
— И это демагогъ новыхъ Аѳинъ? — спросилъ съ на-емѣшливой улыбкой берлинецъ.—Ахъ, ты, Господи, да вѣдь это мой землякъ! Не вѣрю собственнымъ глазамъ. Вѣдь это тотъ, который!.. Нѣгь, неужели?..
— Да, ©слѣпленные берлинцы,—сказалъ я не безъ увіе-ченія:—вы не признаете вашихъ туземныхъ геніевъ и побиваете камнями вашихъ пророковъ. Мы же можемъ потреблять все!
— Но для чего пригодится вамъ эта несчастная муха?
— Она пригодна для всего, гдѣ требуется прыганье, іолзанье, чувствительность, жранье, набожность, много древ-не-германскаго, немного латинскаго и еовсѣмъ не нужно греческаго. Онъ дѣйствительно очень хорошо прыгаетъ черезъ палку, составляете также таблицы всевозможныхъ прыжковъ и списки всевозможныхъ варіантовъ древне-нѣмецкихъ стихо-твореній. Вдобавокъ къ этому онъ представитель любви къ отечеству, не будучи нисколько опаснымъ. Ибо всѣмъ очень хорошо извѣстно, что отъ древне-нѣмецкихъ демагоговъ, въ общество которыхъ ему пришлось случайно попасть, онъ отступился вб-время, когда ихъ дѣло стало нѣсколько опасно и поэтому уже не согласовалось съ христіанскими чувство-ваніями его мягкаго сердца. Но съ тѣхъ поръ, какъ опасность прошла, какъ мученики пострадали за свой образъ мыслей, какъ почти всѣ сами отказались отъ него и даже
наши самые пламенные цырюльники сняли свои нѣмецкіе